Роже Мартен дю Гар - Семья Тибо.Том 1
— Внезапно? — спросил пастор.
— Температура поднялась в воскресенье, но симптомы проявились только вчера, во вторник, утром. Сразу собрался консилиум. Было сделано все, что можно. — Его взгляд стал задумчивым. — Посмотрим, что скажут эти господа; но лично я, — заключил он, и лицо у него перекосилось, — лично я считаю, что бедный ребенок уми…
— О, don't! [3] — хрипло прервал пастор. Его глаза вонзились в глаза Антуана, горевшее в них раздражение плохо вязалось со странной ухмылкой, кривившей рот. Словно воздух вдруг стал непригоден для дыхания, он поднес к воротнику свою костлявую руку, и эта рука скелета так и застыла, судорожно вцепившись в подбородок, точно паук из кошмарного сна.
Антуан окинул пастора профессиональным взглядом: «Поразительная ассиметричность, — сказал он про себя, — и этот внутренний смех, эта ничего не выражающая гримаса маньяка…»
— Будьте любезны сказать, вернулся ли Даниэль, — церемонно спросил пастор.
— Нет, полнейшая неизвестность.
— Бедная, бедная женщина, — пробормотал Грегори, в его голосе слышалась нежность.
В это время оба врача вышли из гостиной. Антуан подошел к ним.
— Она обречена, — гнусаво протянул тот, что выглядел более старым; он положил руку на плечо Антуану, который тотчас обернулся к пастору лицом.
Подошла пробегавшая мимо сиделка, спросила, понизив голос:
— Скажите, доктор, вы считаете, что она…
На сей раз Грегори отвернулся, чтобы больше не слышать этого слова. Ощущение удушья становилось невыносимым. В приоткрытую дверь он увидел лестницу, в несколько прыжков очутился внизу, перешел через улицу и принялся бегать вдоль мостовой под деревьями, смеясь своим нелепым смехом, со взъерошенными волосами, скрестив на груди паучьи лапы, жадно, вдыхая вечерний воздух. «Проклятые врачи!» — ворчал он. К Фонтаненам он был привязан, как к собственной семье. Когда шестнадцать лет тому назад он приехал в Париж без единого пенса в кармане, у пастора Перье, отца Терезы, нашел он приют и поддержку. Этого ему не забыть никогда. Позднее, во время последней болезни своего благодетеля, он все бросил, чтобы неотлучно находиться у его постели, и когда старый пастор умер, одну его руку сжимала дочь, другую — Грегори, которого он называл сыном. Воспоминание было таким мучительным, что он резко повернулся и размашистым шагом пошел назад. Экипажа врачей уже не было перед домом. Он быстро поднялся наверх.
Дверь по-прежнему оставалась открытой. Стоны привели его в комнату. Шторы были задернуты, полумрак наполнен жалобными вздохами. Г-жа де Фонтанен, сиделка и горничная, склонившись над постелью, с большим трудом удерживали маленькое тело, которое судорожно билось, как рыба в траве.
Несколько минут Грегори стоял со злобным лицом, ничего не говоря и вцепившись рукой в подбородок. Потом наклонился к г-же де Фонтанен.
— Они убьют вашу девочку!
— Что? Убьют? Каким образом? — пролепетала она, пытаясь поймать все время ускользавшую от нее руку Женни.
— Если вы не прогоните их, — сказал он с яростью, — они убьют вашего ребенка.
— Кого прогнать?
— Всех.
Она ошеломленно смотрела на него; быть может, ей послышалось? Желчное лицо Грегори, желтевшее возле самых ее глаз, было ужасно.
Он на лету поймал руку Женни и, наклонясь, позвал ее голосом, нежным, как песня:
— Женни! Женни! Dearest! [4] Вы узнаете меня? Вы узнаете меня?
Блуждающие зрачки, устремленные в потолок, медленно обратились к пастору; тогда, склонясь еще ниже, он вперил в них взгляд, такой настойчивый, такой глубокий, что девочка вдруг перестала стонать.
— Уходите, — бросил он трем женщинам. И так как ни одна из них не подчинилась, он, не меняя положения головы, сказал с непререкаемой властностью: — Дайте мне ее другую руку. Хорошо. А теперь уходите!
Они расступились. Он остался у кровати один, склонясь над ребенком, вливая в умирающие глаза свою магнетическую волю. Руки, которые он держал, какое-то время колотились в воздухе, потом опустились. Ноги еще трепетали, потом успокоились и они. Покорно закрылись глаза. Все еще согнувшись над постелью, Грегори знаком попросил г-жу де Фонтанен приблизиться.
— Смотрите, — проворчал он, — она молчит, она стала спокойнее. Говорю вам, прогоните их, прогоните эти исчадия зла! Они погрязли в заблуждении! Заблуждение убьет вашего ребенка!
Он смеялся немым смехом ясновидящего, который обладает извечной истиной и для кого весь прочий мир состоит из безумцев. Не отводя взгляда от глаз Женни, он проговорил, понижая голос:
— Женщина, женщина, Зла не существует! Вы сами его создаете, вы сами наделяете его злым могуществом, ибо вы боитесь его, ибо вы признаете, что оно есть! Посмотрите на двух этих женщин — они уже не надеются. Все говорят: «Она…» Даже вы — вы тоже думаете — и сейчас едва не произнесли вслух: «Она…» Господи! Положи охрану устам моим и огради двери уст моих! О, бедная малютка, когда я здесь появился, вокруг нее была одна пустота, было одно Отрицание! А я говорю: она не больна! — Он выкрикнул эти слова с такой заразительной убежденностью, что женщин словно пронзило током. — Она здорова! Только пусть мне никто не мешает!
С осторожностью фокусника он постепенно разжал пальцы и отскочил назад, освобождая руки и ноги девочки, и они покорно вытянулись на постели.
— Блаженна жизнь, — возгласил он, точно пропел. — Блаженно все сущее! Блажен разум и блаженна любовь! Всякое здоровье — во Христе, а Христос в нас!
Он обернулся к горничной и сиделке, которые стояли в глубине комнаты.
— Прошу вас, уйдите, оставьте меня.
— Ступайте, — сказала г-жа де Фонтанен.
А Грегори выпрямился во весь рост, и его вытянутая рука словно предавала анафеме стол, на котором громоздились пузырьки и компрессы, стояло ведерко с колотым льдом.
— Уберите все это! — приказал он.
Женщины повиновались.
Оставшись с г-жой де Фонтанен вдвоем, он радостно воскликнул:
— А теперь open the window![5] Открывайте, открывайте настежь, dear![6]
Свежий ветерок, шелестевший листвою на улице, влетел в комнату, схватился со спертым воздухом врукопашную, гоня, выталкивая его прочь, и от его ласкового прикосновения пылающее лицо больной девочки вздрогнуло.
— Она простудится, — прошептала г-жа де Фонтанен.
Он ответил счастливой ухмылкой.
— Shut[7],— вымолвил он наконец. — Затворите окно, так, теперь хорошо! И зажгите все лампы, госпожа Фонтанен, пусть будет вокруг светло, пусть вокруг будет радость! И в наших сердцах да засияет свет и вспыхнет великая радость! Всевышний — наш свет, Всевышний — наша радость, так чего ж мне бояться? Ты дал мне сюда поспеть до проклятого часа! — добавил он, воздевая руки. Потом придвинул стул к изголовью кровати. — Садитесь. Будьте спокойны, совсем спокойны. Держите себя в руках. Слушайте только то, что внушает вам Бог. Я говорю вам: Христу угодно, чтобы она выздоровела! Возжелаем же этого вместе с ним! Призовем великую Силу Добра. Дух вездесущ. Плоть — раба духа. Вот уже двое суток бедную darling[8] никто не ограждает от отрицательного влияния. О, все эти мужчины и женщины внушают мне ужас: они думают лишь о плохом, они взывают лишь к тому, что приносит вред! И считают, что все кончено, когда их жалкие надежды оскудевают!
Крики возобновились. Женни снова забилась в судорогах. Внезапно она запрокинула голову, словно собиралась испустить последний вздох. Г-жа де Фонтанен бросилась на постель, прикрывая девочку своим телом и крича ей прямо в лицо:
— Не хочу!.. Не хочу!..
Пастор шагнул к ней, словно возлагая на нее всю вину за новый приступ болезни:
— Вы в страхе? Значит, нет у вас веры? Пред лицом господа не может быть страха. Страх владеет лишь плотью. Отбросьте плотскую суть, ибо она не истина. У Марка сказано: «Все, чего ни будете просить в молитве, верьте, что получите, — и будет вам». Оставьте ее. Молитесь!
Госпожа де Фонтанен опустилась на колени.
— Молитесь, — повторил он сурово. — Молитесь прежде всего за себя, слабая душа! Пусть Бог вернет вам сперва веру и мир! Лишь в вашей полной вере дитя обретет спасение! Призовите духа господня! Сердцем я с вами. Будем молиться!
Он помолчал, сосредоточился и приступил к молитве. Сначала слышалось одно невнятное бормотанье; он стоял, плотно сдвинув ноги, скрестив руки, подняв голову вверх, закрыв глаза; пряди волос вокруг лба сплетались в нимб черного пламени. Постепенно слова делались различимы; мерный хрип девочки сопровождал его призывы органным аккомпанементом.
