Михаил Садовяну - Братья Ждер
— В том году, — продолжал Ионуц, — проведал мой отец от львовских купцов, что искусные конокрады привели с другого края земли, из самой Гишпании, редкого жеребца.
— Верно ли?
— Верно. Все об этом знают.
— Верно. Кто не слыхал об этом! — подтвердили крестьяне.
— А я вот не слыхал. Диву достойное дело.
— Дивись, дивись. Из самой Гишпании, из конюшен арапского султана. Сперва конокрады скрывали жеребца, потом стали водить его из страны в страну, пока не добрались до ляшской земли. И тут прислали они тайную весть в Варшаву, Крым и Сучаву. Конюший тут же снарядил знатока, и тот сошелся в цене с купцами. С той поры Каталана содержат в Тимише. Тогда ему было десять лет, а вот уже дожил до двадцати двух. Пять лет ездил на нем господарь. Теперь у него ходит под седлом второй сын Каталанов. Первого звали Арапом. Был он чист, как белый пух. Второго звать Визирем, у него черная звездочка на лбу, как и у Каталана. Ведомо стало или это где-то написано, что белоснежные скакуны приносят Штефану-водэ удачу в ратном деле. В ту войну с королем Матяшем старый конь трижды проржал в конюшне. Было то к вечеру. Все мы услышали и удивились. И в ту же ночь сшиблись войска у крепости. А под городом Баей наша рать порубила венгерское воинство. В прошлом году, когда сгиб в секенских землях Арон-водэ, жеребец опять трижды заржал. Наш дьячок Памфил говорит, что конь этот заколдованный. Я и сам здорово струхнул, как увидел его в первый раз. А жеребец ухмылялся, глядя на меня. По совету того дьячка поднес я ему тайно в день Ивана Купалы жаровню с горящими угольями. Было мне тогда двенадцать лет.
— И он съел уголья? — изумился незнакомец, всплеснув руками.
— Какое там! Рассыпал их, ударив передним копытом. Чуть было не спалил конюшню. У него, видишь ли, особая конюшня и четыре стражника. И батяня Симион каждую ночь проверяет их.
— Зачем же?
— А чтоб удостовериться, что конь на месте. Нашлись же хитрецы — угнали его у арапского царя. Кто знает, нет ли и тут таких мастаков.
— Неужто узнали, что собираются угнать старого жеребца?
— Ничего мы не узнали. Да и вряд ли найдутся такие смельчаки. Батяня Симион не дремлет. И скакуны у нас порезвее Каталана.
— Тогда невелика потеря.
— А вот и велика. Каталан-то уже не скачет резво, а все же дьячок Памфил говорил правду.
— На счет того, что он заколдован?
— Вот именно. Государь-то наш на тех конях, что от Каталана пошли, выигрывает все войны. Я и брата своего, отца Никодима, спрашивал. Сперва-то он засмеялся и не хотел ответить, а потом и сам подтвердил, что это верно.
— Что же, рад был услышать твой рассказ, — проговорил с поклоном незнакомец.
— Но тут с дороги донесся зычный, недружелюбный голос:
— Никак не возьму в толк, милый человек, чему ты радуешься?
Ионуц вздрогнул и повернулся к дороге.
При свете костра он увидел старшину Некифора на коне. Оскаленные в ухмылке зубы сверкали под усами Кэлимана. Сердце у юноши защемило, ему стало стыдно.
— Хе-хе, какие ты тут небылицы плетешь, жеребчик? — продолжал без всякого стеснения старшина. — А я — то думал, что ты спешишь домой, — в Тимише тебя дожидается конюший! Вижу, припоздал ты в дороге. Али страшно стало?
Первой мыслью Ионуца было обнажить саблю и за такую дерзость ударить старика по голове во имя отца, сына и святого духа. Но он тут же опомнился. Старшина Кэлиман был его наставником с малых лет. Язык у него остер, да сердце доброе. От Кэлимана перенял Ионуц все тонкости охотничьего ремесла, которыми теперь похвалялся перед всеми. Да и что тут говорить — старшина кругом прав. Худо, когда боярский сын распускает павлиний хвост перед простолюдинами. Сам конюший сказал бы так. И особенно рассердилась бы конюшиха Илисафта. Не обращая внимания на улыбки собравшихся крестьян, Маленький Ждер оперся на шею коня и вмиг очутился в седле. Он тут же пришпорил пегого и расстался со своим новым другом барышником.
Старшина вскоре нагнал его.
— Ионуц, — спросил он, — кто этот человек, что тянул тебя за язык?
— Не знаю, — пристыженно ответил юнец.
Он собирался расспросить чужеземца, как его зовут и откуда держит путь, но не успел.
— Я с ним разговорился на привале, — покорно признался он старшине.
— И ты ему говорил о государевом скакуне?
— Говорил.
— Рассказал, где он находится и кто его сторожит?
— Разве ты слышал, дед, чтоб я такое говорил?
— Нет. А может быть, он у тебя выспрашивал?
— Я ему только сказал, что он заколдован, про это все говорят.
— Не люблю я чужаков, которым до всего есть дело, — пробормотал старик. — Не будь у меня столько хлопот и такой спешки, я бы сейчас повернул коня и кое-что шепнул бы тому путнику.
— Не стоит, дед. Человек он, видать, порядочный.
— Молодой ты еще охотник, Ионуц… Не все то золото, что блестит. Вот мы и доехали до нашего села Вынэторь. Тебе уж немного осталось до крепости. Луна поднимается — скачи до дому без роздыха, Не останавливайся нигде, а коли кто начнет тебя выспрашивать, прикуси язык… Ее милость боярыня Илисафта дожидается тебя с накрытым столом. Еще поругает за опоздание. Прощай, я остановлюсь тут. Покойной ночи, не гневайся на старика.
— A я и не гневаюсь.
— Езжай, добрый молодец, и не греши более.
— Еду. Только сперва дозволь еще признаться: я сказал тому человеку, где держат Каталана и кто его сторожит.
— Сказал чужеземцу?
— Сказал. Что же тут дурного?
— Да уж чего лучше. Разлюбезное дело! Прихватил бы его с собой, открыл бы ворога, провел бы через перелазы. Одно скажу тебе, жеребчик: негоже боярскому сыну лясы точить со всяким встречным и поперечным, Хороши-то они хороши, да, вишь, попадаются среди них и лукавцы.
— Он на вид честный человек.
— Я не об этом, я о других. Ну ладно, не печалься, езжай себе с богом. А знаешь, я ведь переделал мельничный желоб в том самом пруду, где ты купался, когда был не больше вершка. А теперь скажи мне: случится увидеть его, узнаешь?
— Кого? Этого человека?.. Думаю, узнаю…
— Глаза его видел?
— Не заметил.
— Ну и слава богу! А тот самый ослик, которого ты так испугался, еще жив. Ну, не задерживайся, скачи.
Старшина коснулся огромной ладонью плеча Ионуца и пропустил его вперед по направлению к городу, а сам стоял некоторое время на месте, покусывая седой ус и бормоча что-то про себя. Как только Ионуц скрылся за поворотом дороги, старик тронул коня и двинулся обратно, к привалу веселых путников.
Луна стояла высоко в небе. Село господаревых охотников осталось позади молодого Ждера. Волны Озаны блеснули под стенами крепости. Подняв с некоторой робостью глаза, Ионуц взглянул на крепостные стены, тянувшиеся над кручей, и на башню, на которой чернела неподвижная фигура дозорного.
В этой узкой теснине над изменчивым руслом реки проходила самая опасная часть пути. В подземельях старой крепости обитали духи. Многие слышали, как они стонут и заманивают людей. А в дальнюю башню, где нет дозорного, часто ударяет в грозу молния.
Ионуц пришпорил коня, но тут же натянул поводья, прислушиваясь с бьющимся сердцем. В крепости чуть слышно прокричал петух.
Оп пересилил свой страх и погнал пегого. Обогнув городскую стену и достигнув дубравы, придержал коня. Сорвав листок, он громко заиграл на нем, чтобы отогнать видения. И действительно, покуда он играл, они держались на расстоянии. Он видел только краем глаза призрачную игру теней над лугами. Иногда до него, словно дыхание духов, доносились запахи луговых трав.
Впереди затрубил рог. Ионуц от неожиданности вздрогнул. Буйная радость наполнила его.
— Это ты, батяня Симион? — крикнул он.
— Мы, — ответил голос.
«Значит, я уже у кургана Балцата», — облегченно вздохнул Маленький Ждер и пронзительно гикнул.
— Торопись, а то маманя заждалась, уши тебе надерет, — смеялся где-то Симион.
Ионуц радовался, слыша его голос, хотя все еще не видел брата во тьме.
ГЛАВА V
В которой мы знакомимся с конюшим Маноле Ждером и главным образом с ее милостью конюшихой Илисафтой
Праздник вознесения спасителя был для всех днем отдыха и веселья. Только конюшиха Илисафта к вечеру ног под собой не чуяла от беготни и трудов. Она готовилась к приезду князя Штефана. В большой передней светлице горели в подсвечниках свечи. В покоях конюшихи и конюшего теплились перед образами лампады… Сквозь широко распахнутые двери в сени пробивалось тусклое сияние. Здесь на деревянной лавке, покрытой тюфяками из шерсти, отдыхала измученная конюшиха, ища себе минутного покоя. Конюший сидел в креслах немного в стороне. В сени то и дело вбегали слуги. Боярыня вскакивала и, звеня ключами, уходила в дом. Потом возвращалась и со стоном и вздохом опускалась на лавку. Однако при всей своей усталости конюшиха не умолкала ни на мгновенье, вспоминая разные удивительные случаи и беспрестанно обращаясь к мужу. Его милость конюший Маноле был не из разговорчивых и отвечал весьма немногословно, но краткие ответы его лишь подливали масла в огонь.
