Александр Константинович Белов - Великий поход
— Ты это видела своими глазами?
— Да, госпожа!
Сави прятала взгляд. Она не лгала, нет. У неё просто не было душевных сил, чтобы снести происшедшее. Спокойно, бесчувственно. Только отвечая на вопросы адитьи, будто бы речь шла о разбитой миске. Смерть Виштара, его мёртвое тело, обнаруженное молодыми кшатриями и позже увиденное Сави, невольно отражались на судьбе младенца. Меняли её. Ставили перед неизвестностью и новыми испытаниями. Выходило, что он — демон. Этот багровый комочек жизни, смешно посапывающий в своём безмятежном сне.
Адитья закрыла глаза. Она как-то сразу постарела. Только теперь служанка увидела, что у адитьи ввалились щёки, обнажив углом торчащие кости лица.
— Он не хотел рождаться… — вдруг сказала вдова Виштара, — я думала, он меня погубит. Адитья вздохнула. Неровно, дёргая воздух, как при всхлипывании. Никто не видел её слез. Должно быть, она плакала в глубине своей неломкой души. Слишком далеко от глаз и от голоса. Там, где эти слезы уже ничего не значили.
— Я думала он меня погубит, — повторила адитья, — а он погубил Виштара.
— Твой сын не демон…
— Молчи!
— Ты же сама видишь.
— Виштар мёртв. Он убил Виштара.
— Разве он отходил от тебя хоть на минуту?
— Но Виштар мёртв.
Сави вздохнула:
— Мы многое не можем объяснить. Но стоит ли искать объяснение тому, что и так очевидно? Их разговор прервало ворошение камышовых зарослей. Где-то неподалёку.
— Они идут за тобой!
— Возьми ребёнка, я не смогу бежать. Найди ему защиту.
Сави с тревогой посмотрела на адитью.
— Поспеши, — спокойно сказала роженица. Служанка дрожащими руками приняла у неё свёрток. Прижала его к груди. Ребёнок закряхтел, зачмокал губами.
— Тише, маленький, — взмолилась Сави. Она ещё раз взглянула на адитью. Глазами, полными слез.
— Как ты назвала его?
— «Приносящий жизнь» — Индра, — равнодушно ответила адитья.
* * *Языки пламени сжирали вождя адитьев. Его погребальную стать, подпёртую кольями и щедро украшенную гирляндами желтоглазых цветов. Виштар восседал на погребальном ложе, погружённый в торжественную роскошь последнего парада. Виштар не особо жаловал смотрины своего воинства при жизни. Восседая на почётных местах. Он предпочитал славу драчуна и забияки, а не знатного бездельника и лежебоки. Но сейчас выбирать ему не приходилось. Обычай требовал их совмещения при этом параде. Его и ложа.
Огонь взял высокую дровяную кладку под застывшим вождём. Метнулся в дымные пустоты между рядами дров. Кладка затрещала, безвольно противясь свирепой власти хищника над собой. Так же как беспомощная серна принимает лютующие объятия возбуждённого леопарда. Огонь ещё заглатывал отведённый ему кусок, ещё носился по его бокам, пристраиваясь клыками к удобному, уцепляемому месту и наконец гулко пошёл вверх. Вытянулся рассечёнными хвостами к небу, заполоскал оцепеневшего мертвеца. Дрогнули под ним выжженные подпоры. Пламя охватило накренившийся труп и повалило его набок. Лицо Виштара потекло. Кожа на шее и на груди вздулась пузырями.
Среди толпы вайшей, с трёх сторон обступивших погребальный костёр, никто не приметил чужого юношу с родовой татуировкой тритсов на оголённом плече. Он носил неприбранные, трёпаные ветрами волосы, подобно брахману, однако одеждой соответствовал свободному вайше.
Дадхъянч замерев впитывал взглядом бушующее пламя костра. «Вот одно из семи жерл Агни, — говорил себе молодой мыслитель, — известное каждому брахману. Имя его — Поглощение. Удивительна его способность переносить всё сущее в обитель бесплотного. Говорят, он плавит даже камни. Нет ничего, что способно было бы сопротивляться огню… Куда он переносит нас? Куда он девает эти груды дров, эти покинутые жизнью тела? Ведь Закон говорит, что ничто не исчезает. Когда-нибудь я узнаю его тайный путь».
Дадхъянч повернулся и, протискиваясь среди глазеющих на пламя адитьев, выбрался из толпы. Он возвращался в Амаравати. Чтобы переночевать и утром вернуться в горную хижину.
«Хотар у них слабый, — думал Дадхъянч. — Против Свами не потянет. Этот хоть и плут, а своё дело знает.» Дадхъянч больше не был жрецом. Он принадлежал к сословию брахманов, но жрецом больше не был. Теперь, чтобы прокормиться, ему следовало продавать часть своих знаний. Но его знаний вряд ли бы хватило даже на два обеда. Что он вообще знал? Как подготовить козлёнка к жертвоприношению? Или как составлять душистые смолы для жертвенников? Кому это было нужно? Вот если бы Дадхъянч умел лечить, останавливать кровь, отводить боль.
Но чему-то он всё-таки научился. Например, успокаивать грудных младенцев. Он видел, как это делал посвящённый Дхира. Ловко у него получалось! Дхира много чего такого умел. Иной раз ему даже делали подношений больше, чем Свами. Впрочем, хотар всё равно забирал их себе. Крикливые младенцы на руках у Дхира сразу засыпали. Дадхъянч видел, как он дул им в глаза, потом замедлял им дыхание и прикрывал веки своей тёплой ладонью.
Однажды Дадхъянч тоже так попробовал и у него получилось. Дхира говорил, что ребёнка нужно любить, иначе он почувствует твоё равнодушие, и ничего не выйдет.
Дадхъянч пока не умел любить малышей, но считал это делом наживным. Можно научиться любить, для этого всего-то и нужно иметь доброе, чуткое сердце. Куда труднее научиться ненавидеть. Чтобы ненавидеть, сердце должно быть гордым. Словно птица, которая умирает от голода, но не клюёт с руки своего пленителя.
Дадхъянч заметил, что последнее время все его мысли начинаются и заканчиваются едой.
Он шёл по дороге, которая вела в квартал марутов. Маруты последними осели в Амаравати. Они поклонялись суровому богу Рудре, не признаваемому пока другими арийцами. Свами говорил, что, если взять Праджапати, Парджанью и демона Раху и соединить их всех вместе, получится Рудра. Дадхъянч не боялся кары за эти мысли. Он считал, что о Рудре так думают многие.
Дома марутов освещались масляными светильниками. Светильники стояли в садах и пламенели всю ночь. Маруты так много жгли масла, что воздух в их квартале казался липким. За оградой ближайшего к дороге дома вдруг заголосил ребёнок. Так раздирают глотки только совсем маленькие. Вон как кричит. Дадхъянч подумал, что молодой матери придётся этой ночью несладко. Должно быть, она не пожалела бы миски молока в награду за покой и сон.
Дадхъянч вошёл в сад и, совсем осмелев, направился к занавешенной двери, из-за которой слышался детский плач.
— Мир вашему дому! — сказал он, заглянув внутрь. Его встретили недружелюбные глаза женщины, обречённо застывшей возле колыбели из плетёного тростника.
— Кто ты?
— Брахман из племени тритсов.
— Почему же ты одет не как брахман?
— Разве это важно. Я как свободный риши могу носить любую одежду.
— А что тебе нужно?
— Хочешь, я успокою твоего ребёнка, чтобы ты смогла отдохнуть?
— Она кричит потому, что ей не хватило молока. Вот тот вылакал обе груди, — женщина кивнула в сторону другого младенца, мирно посапывающего прямо на вывале шкур. Он вырвался из пелёнки и теперь вольно разверстал крохотные, пухлые ручки.
— Свалился на мою голову! — запричитала женщина. — Мало того, что со своей беспокойство, теперь ещё и за ним смотри.
— Так это не твой ребёнок?
— Нет. Его принесла шудра, сказав, что он из знатного рода. Попросила оставить на несколько дней… А может быть, она его украла?
Дадхъянч с удивлением рассматривал малыша.
— Да, — сказал юноша вздохнув, — интересная у него судьба. Не успел родиться, как попал в историю.
Дадхъянч ещё раз подумал о миске с молоком и, не находя себе здесь больше занятия, оставил женщину наедине с её материнскими хлопотами.
* * *В горную хижину заглянула осень. Взглядом, влажным от слез. Дожди вылизали каменные спины скал. До тусклого сияния. По утрам не хотелось просыпаться. Мелкой сырью испарялось на стены дыхание. Юноша копошился в разогретой постели, не открывая глаз, глубоко и протяжно вздыхая. Дадхъянч и Гаури ещё не разделили общее ложе. Им было и так хорошо вдвоём. Приближение к их нежной зависимости друг от друга чего-то иного, тревожного и тайно желаемого наполняло их сердца неясной смутой. Это должно было случиться, но Дадхъянч не знал, хочет ли он этих изменений. Уже сейчас. И Гаури не знала. К тому же она боялась, что их дальнейшее сближение в этом качестве только разрушит покой и радость их отношений. Так думала девочка, которой не исполнилось ещё и четырнадцати.
Дадхъянч лежал в тёплой постели из козьих шкур и слушал дождь. Гаури тоже уже не спала. Юноша представил себе, как сейчас он встанет и пойдёт за дровами. С огня начинается день. Потому что с огня начинается еда. И каждый день очаг забирает столько новых дров! В округе уже не осталось сушняка, Дадхъянч всё подобрал. Куда огонь всё это девает? Ни одна из стихий не способна перенести плоть в то, иное пространство. Кроме огня. Юноша вспомнил про погребальный костёр адитьев. Про свои мысли о чуде Поглощения. Вайши как заворожённые смотрели на плавящегося в огненных потоках вождя племени. Кто-то сказал, что его убил демон. Пришедший в облике младенца. Кажется, он был сыном этого вождя и куда-то пропал. Скорее всего, ребёнка просто спрятали…
