Александр Чаковский - Неоконченный портрет. Книга 1
Рузвельт умолк и тяжело откинулся на спинку кресла.
Все молчали.
Да и что они могли сказать? Разве не видели они, как изменился президент? Сколько новых морщин появилось на его лице. Как дрожала его рука, когда сжимала перо. Как терял былую звонкость голос.
Каждый, кто видел президента сразу после ночного сна, будь то Приттиман, Макинтайр или кто-нибудь другой, боялся устремленных на него по возвращении взглядов, в которых можно было прочесть только один вопрос: «Как он сегодня?!»
Нельзя же было всякий раз хитрить, притворяться, отвечать, что сегодня президент улыбался совсем как всегда и особенно весело задал свой обычный утренний вопрос: «Ну, что у нас на завтрак?» (хотя меню завтрака всегда оставалось одним и тем же).
И те, кто только что видел президента, и те, кто слушал их притворно бодрые ответы, знали: это была неправда.
Что же люди могли сказать Рузвельту сейчас? Лгать президенту они не хотели. Но откровенно ответить на его вопрос значило бы нанести ему, может быть, смертельный удар.
И вдруг в тишине прозвучал негромкий мужской голос. Неожиданно для всех заговорил Морис Латта. В его добросовестности и преданности Рузвельту никто не сомневался, но по роду занятий этого человека, напоминающего президенту об очередном нерешенном деле, его в шутку прозвали «главным мучителем президента». Что же он намерен сказать сейчас?
— Господин президент, — невозмутимо произнес Латта, — я позволю себе напомнить об одном не выполненном вами обещании...
После всего только что сказанного президентом слова Лапы прозвучали почти как издевательство.
— Видите ли, сэр, — продолжал Латта, — некоторое время назад вы дали личное обещание... И до сих пор его не выполнили.
— Какое еще, к дьяволу, обещание?! — возмутился Рузвельт. Бледное лицо его покраснело. — Ты хочешь, чтобы я работал и днем и ночью?..
— Выполнить это обещание ночью невозможно, — хладнокровно возразил Латта. — Это можно сделать только днем. Словом, речь идет о вашем портрете. Вы дали обещание художнице Шуматовой...
— Своих обещаний я не забываю, — сдержанно сказал Рузвельт. — Но я задал прямой вопрос и хочу, чтобы мне на него ответили. Прямо и коротко.
В разговор вступила Грэйс Талли. Пока говорил Рузвельт, она все время что-то писала.
— Я хотела бы ответить вам, господин президент, — сказала Талли.
— Я слушаю тебя. Грэйс, — с готовностью отозвался Рузвельт.
— Да, господин президент, вы выглядите несколько хуже, чем прежде. Но почему это так, можете объяснить лучше всего вы сами.
— Каким образом?
— Пока вы говорили, я кое-что подсчитала. За два месяца вы проделали путь длиною в четырнадцать тысяч миль. Точнее: тринадцать тысяч восемьсот сорок две мили. Передвижения в коляске не в счет, но их тоже не следует забывать. Могло ли это пройти бесследно для вашего здоровья? Я уж не говорю о том сверхчеловеческом напряжении, которого потребовала от вас ялтинская встреча. А до нее — тегеранская. Благодарите бога, что вы не подцепили там чуму или тиф. Но от усталости вас не может уберечь даже сам господь бог. Ваша болезнь, господин президент, называется очень просто: переутомление. Может быть, вам и впрямь следует отвлечься и дать заработать миссис Шуматовой.
Произнося последнюю фразу, Талли с особой пристальностью смотрела на президента. Рузвельт не выдержал этого взгляда и отвернулся. Он понял Грэйс. Все собравшиеся тоже поняли, что, в сущности, она предложила.
— Спасибо, друзья, — глухо сказал президент. — Вы были откровенны со мной. Я имею в виду и тех, кто говорил, и тех, кто молчал. Спасибо. Вы свободны.
...Рузвельт снова остался один. Но теперь он не испытывал такого мучительного состояния, как в минувшие дни. Радостное предчувствие охватило его. Шуматова, конечно, приедет в Уорм-Спрингз по первому его вызову. Он и в самом деле согласился позировать ей. Но вместе с художницей приедет туда еще одна женщина — та, которая познакомила его с Шуматовой, та, которая просила его позировать ей, — Люси! Люси Разерферд! Она наверняка приедет вместе с Шуматовой! Встреча с ней исцелит его, вдохнет в него силы, сделает прежним энергичным, жизнелюбивым Рузвельтом!
Это лекарство не числится в медицинских справочниках, но о нем вспомнили все, кто только что был в Овальном кабинете. Они ничего не сказали об этом. Промолчали из неизменно присущего им чувства такта.
Но достаточно было и того, что слова «Уорм-Спрингз» здесь подразумевались. Рузвельт понял это. Макинтайр был прав, советуя ему ехать на отдых именно в Уорм-Спрингз! Он поедет, поедет туда! Пусть упаковывают все те документы, с которыми он не мог справиться здесь. Пусть готовят поезд! Пусть грузят в него любимый президентский синий «форд» с ручным управлением, который создает у президента ощущение того, что он способен передвигаться без посторонней помощи. Пусть готовятся к отъезду постоянные сотрудники президента. В Уорм-Спрингз он обретет новые силы и как президент и как человек.
В Уорм-Спрингз!
Глава четвертая
ПРИТЧА О ЦАРЕ СОЛОМОНЕ
В Уорм-Спрингз президент приехал 30 марта 1945 года. Президентский поезд проследовал с востока на юг, от Вашингтона до штата Джорджия, к Атланте, а оттуда в Уорм-Спрингз. Поезд состоял из пяти вагонов. В одном из них ехали Рузвельт, а также люди, без помощи которых он не мог бы подняться с постели. В другом — врач, секретари и трое корреспондентов. В остальных вагонах расположилась охрана президента, а на замыкавших поезд грузовых платформах — автомобили и мотоциклы.
У президента были странные, серьезные и вместе с тем иронически-шутливые отношения с охраной.
Разумеется, он хотел быть уверен в том, что его надежно охраняют. Здравый смысл подсказывал Рузвельту, что и в дни кризиса и особенно в военное время, когда в США было немало немецких и японских агентов, попытки покушения на президента США более чем вероятны. Вместе с тем он любил скрываться от своей охраны, водить ее за нос, не допускать, чтобы за ним постоянно следили.
Рузвельт знал, что в Уорм-Спрингз, в отдалении и от Белого дома и от Хайд-Парка, он сумеет увидеться с Люси...
На какие только уловки не пускался он все эти годы, чтобы хоть на час, хоть на несколько минут встретиться с женщиной, которую любил и которая любила его. Когда Рузвельт совершал очередную поездку по стране, Люси ждала его специального поезда на каком-нибудь тихом разъезде или возле опушки леса. Как только поезд останавливался, машина, за рулем которой сидела Люси, тотчас устремлялась к президентскому вагону. Иногда бывало наоборот: президентскую коляску подкатывали к машине Люси.
Да, обо всем этом знали, не могли не знать секретари Рузвельта, люди, которые его непосредственно окружали. Более широкий круг людей жадно ловил слухи. Никто из тех, кто знал правду, никогда не открыл бы ее постороннему человеку. Не потому, что за это можно было лишиться должности или подвергнуться наказанию. Люди из ближайшего окружения Рузвельта преклонялись перед страстной любовью могучего инвалида к этой привлекательной женщине с живыми, веселыми глазами, которые как бы зажигались изнутри, когда она смотрела на президента...
…Рузвельт распорядился, чтобы его отъезд в Уорм-Спрингз содержался в тайне. По политическим соображениям. Накануне отъезда день в Белом доме прошел как обычно. Рузвельт приказал камердинеру разбудить его утром точно в восемь часов тридцать минут. Исполнив приказание, камердинер принес президенту утренние газеты. Президент просмотрел их, потом позавтракал в постели. Затем, все еще в постели, он подумал о том, как не хватает ему Гарри Гопкинса самого близкого его советника по политическим вопросам. Рузвельт знал, что многие не любят Гопкинса. После того, как Гарри в самом начале войны побывал в Кремле, антисоветски настроенные представители большого бизнеса называли его «серым кардиналом», оказывающим магическое влияние на главу государства. Когда наиболее реакционные круги Соединенных Штатов травили Рузвельта, они не забывали вылить ушат помоев и на Гопкинса.
Рузвельт не знал, что ему уже никогда не придется увидеть своего ближайшего друга — Гопкинс лежал в больнице и пережил президента меньше чем на год.
Потом президенту помогли встать, надеть пижаму, перенесли в коляску. Парикмахер побрил его. Рузвельт принял ванну. Затем его уложили на длинный узкий стол. Массажист Фокс сделал президенту массаж, потом включил висевшую над столом лампу. Рузвельт три минуты пролежал под ультрафиолетовыми лучами, покуривая и при этом иронически поглядывая на своего личного врача. Росс Макинтайр уже давно настаивал, чтобы президент отказался от курения или по крайней мере резко сократил его. Рузвельт был не в состоянии сделать ни то, ни другое, но зато он решил последовать советам Макинтайра и наконец отдохнуть.
