Раффи - Самвел
Занималась заря. Колесница, переехав Арацани, приблизилась к высотам Карке и здесь остановилась. Ее появление вызвало страшное волнение в горах, нарушив вековой покой священной рощи. Старые боги армян возмутились, и жрецы разъяренной толпой выбежали из храмов. Под знаменами верховного жреца Ардзана, его сыновей Деметрия и Месакеса в продолжение часа собралось шесть тысяч девятьсот сорок шесть человек, жрецы и прислужники капищ. Завязалась кровавая битва — битва христианства с язычеством.
Из глубины священного леса, как муравьи из гигантского муравейника, двинулось языческое войско и заняло все проходы и высоты в горах. Верховный жрец Ардзан и один из его сыновей вооружились. Отец и сын, осыпая укорами и бранью армянских князей, восставших против своих богов, вызвали их на поединок. Вскоре язычники настолько оттеснили князей, что князь Мокский вынужден был укрыть Григория Просветителя в Вогаканском замке. Перед бегством Просветитель зарыл привезенные им из Кесарии дары в лесу, в глухом месте.
Битва продолжалась несколько дней, пока князья не получили подкрепления. Христианство восторжествовало: победа осталась за ним. Верховные жрецы Ардзан, его сыновья Месакес и Деметрий пали на поле битвы с мечом в руке, как герои. Пало тысяча тридцать восемь храбрых жрецов. Великолепные языческие храмы на вершинах Карке были разрушены. Погибли прекрасные произведения армянского искусства и архитектуры. Огромные же сокровища капищ стали добычей армянских крестоносцев.
Золото, серебро и мрамор легко было уничтожить, но уничтожить в сердце народа чувства, с которыми он сроднился, уничтожить обожание, какое он питал к родным богам, было гораздо труднее. Эти чувства сохранились на много веков после сокрушения богов. Они устояли против огня и меча. Религия сменилась, но стародавние обычаи народа остались.
Были уничтожены те храмы, в которых всенародно в дни Навасарда праздновался Вардавар. Во времена язычества всенародные празднества устраивались семь раз в году; и на каждом празднестве присутствовали царь и верховный жрец.
Григорий Просветитель на месте капищ основал первый христианский престол — матерь армянских церквей. Монастырь сохранил свое прежнее языческое название — Аштишат. Праздник Вардавара превратился в праздник преображения Иисуса Христа, но прежние обряды сохранились. Снова раз в году появлялся здесь армянский царь христианин со своими нахарарами и армянский первосвященник. Они открывали всенародные праздничные торжества Аштишата. Опять приносились жертвы, выпускались голуби, и народ окроплялся водою. Опять происходили те же игры, устраивались те же соревнования, раздавались те же награды, как это бывало в языческие времена. Венки из роз, венчавшие прежде храм Астхик, украшали теперь священный алтарь Аштишатского монастыря. И праздник этот, как и прежде, происходил в начале месяца Навасард и назывался праздником Вардавара.
Самвел все это знал. Он не раз участвовал в этих торжествах. Не раз случалось ему получать высокую награду во время игр и соревнований, не раз его за отвагу царь Армении награждал поцелуем в лоб.
Теперь предстояла новая война за веру. Как-то отнесется к этой войне народ, в котором еще живут старые исконные верования? Эта мысль волновала Самвела, когда он сошел с коня и перешагнул порог Аштишатского монастыря.
X. Три молодых силы
Ночью, когда вся братия Аштишатского монастыря уже спала, трое молодых мужчин сидели в одной из келий на широкой тахте. Светильник горел на медном треножнике, и огонь, мерцая, тускло освещал их озабоченные лица.
Они молчали: каждый углубился в свои думы. Их лица показывали, что горячий спор только что был прерван, точно собеседники решили передохнуть, успокоиться, чтобы снова начать спор.
Один из них, высокий, крупного телосложения, своей величественной фигурой и красивым лицом олицетворял мужественность, здоровье и силу. Второй был скорее маленького роста и хрупкого сложения; на его тщедушное тело природа как будто по ошибке посадила прекрасную голову, — на статной фигуре она была бы больше на месте; в его пламенных глазах светилась неуемная энергия.
Первый был Саак Партев, второй — Месроп Маштоц[30], третий Самвел.
Саак Партев был сыном могущественного первосвященника Армении Нерсеса Великого. В юности, окончив курс наук в Кесарии и изучив греческий и сирийский языки, он отправился в Константинополь и там завершил эллинистическое образование, изучив философию, музыку и ознакомившись с греческими поэтами. В Константинополе он женился. Вернувшись на родину, Саак, как и его отец в дни юности, поступил на военную службу, никак не полагая, что впоследствии ему придется унаследовать патриарший престол. С того времени как патриарший дом Армении оказался в свойстве с царским домом и с семьями крупных нахараров, дети патриархов получали вместе с духовным воспитанием и военное образование. Это было необходимо, так как первосвященник Армении являлся вместе с тем высоким должностным лицом в государстве. Он служил святому престолу, но в случае надобности вел войска на войну. С амвона он произносил проповеди, но в случае необходимости обсуждал с царями государственные вопросы.
Саак Партев, посетив Аштишатский монастырь по своим делам, случайно встретил там Самвела. Самвел знал, что Саак собирается проехать через Тарон, но не ожидал встретить его в этот день в Аштишатском монастыре. Два месяца тому назад Саак вместе с Месропом начал объезд своих вотчинных земель. Обширные владения, разбросанные в разных провинциях, простирались от Арарата до Тарона. Богатый патриарший дом имел больше поместий, сел и посадов, чем самое могущественное нахарарство.
Месроп, сын дворянина Вардана, был родом из местечка Хацик в Тароне. Местечко это находилось на расстоянии полудня ходьбы от Аштишатского монастыря. Месроп, бодрый, энергичный юноша, еще с детских лет стремился к науке. Он изучил греческий, сирийский и персидский языки и все науки, какие существовали в то время. Как дворянин, Месроп был обучен и военному делу. Поэтому, занимая должность составителя царских грамот при дворе в Вагаршапате, он вместе с тем исполнял и воинские обязанности. Однако вскоре он оставил дворец и стал секретарем Нерсеса Великого.
Помещение, смежное с кельей, в котором они сидели, напоминало Сааку о весьма печальных событиях из истории предков…
Пышную одежду Саака украшали драгоценности, какие носили тогда князья царского рода. Он восседал поджав ноги и положив себе на колени саблю в золотых ножнах, пристегнутую к золотому поясу. Рядом с ним сидел Самвел, напротив Месроп.
Самвел сообщил им прискорбные вести, полученные из Тизбона, рассказал о злодейских намерениях своего отца и Меружана. Об этом они и спорили: какими мерами предотвратить надвигавшуюся опасность. Угроза, родине настолько волновала их молодые души, что они порой забывали необходимую меру приличий в отношении друг к другу.
Месроп первый нарушил молчание.
— Опасность чрезвычайно велика. Мы вкушаем теперь плоды прежних ошибок.
— Каких ошибок? — спросил Саак.
— Тех, что совершили твои великие предки Саак…
Невидный молодой человек произнес эти слова желчно, и они как стрелы вонзились в сердце величавого Партева. Кровь предков — первосвященников и царей — вскипела в нем; большие глаза зажглись гневом. Он сделал угрожающее движение. Месроп в свою очередь ухватился за серебряный пояс, на котором висел короткий меч.
Но Сааку удалось подавить свое волнение. Гневно прозвучал его громовой голос:
— Не в том ли видишь ты ошибки моих предков, Месроп, что они вырвали из болота язычества нашу варварскую Армению и озарили ее светом христианства?
— Нет, Саак, вина их не в этом, — с оскорбляющей мягкостью ответил Месроп, — но скажи мне: разве свет, которым они просветили Армению, проник дальше монастырских стен? Разве он проник в убогие хижины шинаканов? Да и мог ли он туда проникнуть? Прошло уже почти столетие, как свет христианства проник в Армению. Однако и до сих пор в наших церквах библию читают по-гречески и по-сирийски, до сих пор в храме молятся на чужом языке. Разве шинаканы, горожане и вообще армяне понимают эти языки? А при таком положении дела, каким светом могла просветить, какое нравственное или умственное направление могла дать церковь народу, когда он видит лишь обряды и слышит какие-то непонятные слова.
— И ты полагаешь, Месроп, что народу от этого мало пользы?
— Польза — нам, но не народу. Тебе, мне и вот этому скромному юноше, который молчит. — Он указал рукой на Самвела. — Мы все питомцы греческой или сирийской культуры, питомцы византийства, которое разлагает и убивает наше национальное чувство. Что представляет собой наш несчастный народ? Он утратил старое, но ничего не приобрел взамен.
