Сергей Горский - Жены Иоанна Грозного
На другой день после приезда Нагого, царь вызвал его к себе, обласкал, пожаловал ему подмосковную вотчину и, в знак особой милости, объявил, что на днях посетит его. Действительно, через два дня у дома Нагого, на окраине Москвы, появился царский поезд. Иоанн приехал верхом. К этому времени он уже настолько одряхлел, что ему трудно было держаться в седле, но он старался казаться моложе своих лет. Он въехал во двор и без посторонней помощи соскочил с коня. Свита, соблюдая обычаи вежливости, спешилась у ворот.
Боярин Федор Нагой встретил царя на крыльце с глубокими поклонами. В обширной, богато убранной стольной горнице высокого гостя ждала боярыня с подносом, на котором стояли две золотые чарки: для царя и хозяина. Иоанн вошел, оглянулся, поморщился и, не отвечая на поклон боярыни, сказал:
— Не ладно принимаешь, боярин. Я к тебе со всеми милостями, а ты меня обижать задумал.
Нагой растерялся.
— Помилуй, Великий Государь, — сказал он. — Можно ли мне и помыслить чинить тебе обиду? В чем ее усмотреть изволил?
— А в том, — ответил Иоанн, — что не кажешь мне дочь свою. А она, сказывают, красоты неописанной.
Эти слова объяснили Нагому, чему он обязан снятием опалы. Надо сказать, что боярышня Мария были просватана за сына одного из бояр, живших по соседству с вотчиной, в которой Нагой провел более десяти лет. Боярышня поэтому не приехала в Москву. Сознаться в этом было опасно, потому что царь приказал Нагому явиться в Москву со всем семейством. Несколько секунд боярин раздумывал, потом решительно заявил, что боярышня хворает и потому не может покинуть своей светелки. Но Иоанн не любил изменять своих намерений. Он приехал к Нагому, чтобы увидеть его дочь, и должен был увидеть ее во что бы то ни стало.
— Ничего, боярин, — весело сказал он. — Хоть и недужна боярышня, а видеть ее я хочу. Веди меня к ней.
Боярыня настолько испугалась, что уронила поднос. Чарки со звоном покатились по полу, вино разлилось. Момент был критический. Боярин упал царю в ноги и покаялся, что обманул его, что Марии нет в Москве.
Против ожидания, царь не разгневался. Добродушно усмехнувшись, он сказал:
— То-то, Федор! Нелегко провести меня. А теперь — сейчас же посылай за боярышней. Послезавтра опять приду к тебе. И если тогда ее здесь не будет, не прогневайся…
Царь повернулся, вышел, сел на коня и уехал.
Нагой сейчас же поскакал в свою вотчину и вернулся в Москву с дочерью. Мария плакала, умоляла убить ее, но не разлучать с женихом, но честолюбивый боярин решил во что бы то ни стало исполнить волю царя.
В назначенное время Иоанн приехал к Нагому. На этот раз вино поднесла ему боярышня Мария. Она произвела на него сильное впечатление. Вопреки всем обычаям, он при ней сказал Федору:
— Ну, боярин, сам я себе у тебя сватом буду. Полюбилась мне твоя дочь, быть ей московской царицей.
Мария упала в обморок. Нагой низко поклонился. Он ждал этого.
Царь усмехнулся и, взглянув на лежавшую без чувств девушку, сказал:
— Видно, не по нраву пришелся я боярышне. Да ничего. Стерпится — слюбится.
Через неделю была отпразднована свадьба. Конечно, и на этот раз церковный обряд совершался без участия патриарха и епископов. Царя венчал все тот же священник Никита. Но свадебный стол был обставлен очень торжественно. Подавались «сахарные кремли», вино лилось рекой. Посаженным отцом Иоанна был его сын Федор; дружкой со стороны жениха — князь Василий Иоаннович Шуйский; дружкой со стороны невесты — Борис Федорович Годунов. Все будущие московские цари.
На другой день после свадьбы царя его сын Федор женился на Ирине Годуновой, которую Иоанн незадолго до этого наметил себе в невесты.
На короткое время в московском дворце жизнь шла мирно. Царица Мария покорилась своей участи и относилась к Иоанну хорошо. Сам царь был доволен своей новой женой. Одно лишь ему в ней не понравилось: она часто, без видимой причины, начинала плакать. Это его раздражало. Однажды, застав ее в слезах, он до того рассердился, что обещал «отдать ее псам», если она не станет веселой. Конечно, Мария от этого не стала веселее и между ней и царем установились холодные отношения. Началось повторение старого. Снова ночью Дворец оглашался пьяными песнями, опять в нем воцарился дикий разгул. Но у Иоанна уже не было прежних сил. Случалось, что он среди оргии вдруг засыпал. Он забывал имена своих любимцев, иногда называл Годунова Басмановым, удивлялся, почему за столом нет Вяземского, казненного им много лет назад, и т. д.
Его старший сын Иоанн, унаследовавший от отца все дурные качества, принимал деятельное участие в оргиях. Но, в то же время, он как наследник престола, интересовался всеми государственными делами. В этой области он был ярым противником царя. Зная, что государь ищет мира с Польшей, он переписывался с польским королем Баторием и обещал ему, после смерти отца, всевозможные уступки, если король прекратит войны, до воцарения его, Иоанна Иоанновича. Ободренный таким настроением наследника московского престола, Баторий написал Иоанну IV такое письмо:
«Ты — не одно какое-нибудь дитя, а народ целого города, начиная от старших до наименьших, губил, разорял, уничтожал, подобно тому, как и предок твой предательски жителей этого же города перемучил, изгубил или взял в неволю… Где твой брат Владимир? Где множество бояр и людей? Побил! Ты не государь своему народу, а палач, ты привык повелевать над подданными, как над скотами, а не так, как над людьми! Самая величайшая мудрость: познай самого себя; и чтобы ты лучше узнал самого себя, посылаю тебе книги, которые во всем свете о тебе написаны; а если хочешь, — еще других пришлю: чтобы ты в них, как в зеркале, увидел и себя, и род свой… Ты довольно почувствовал нашу силу; даст Бог, почувствуешь еще! Ты думаешь: везде так управляются, как в Москве? Каждый король христианский, при помазании на царство, должен присягать в том, что будет управлять не без разума, как ты. Провосудные и богобоязненные государи привыкли сноситься во всем со своими подданными, и с их согласия ведут войны, заключают договоры; вот и мы: велели созвать со всей земли нашей послов, чтобы охраняли совесть нашу и учинили бы с тобою прочное установление; но ты этих вещей не понимаешь»…
Зная болезненную впечатлительность отца, Иоанн надеялся довести его до окончательного состояния безумия и, таким образом, скорее занять его место. Первое ему удалось, второе — нет. Именно это письмо Батория сыграло роковую роль. Случайно при его чтении присутствовал Иоанн Иоаннович. Царь вышел из себя, клялся уничтожить польского короля. Сын произнес несколько насмешливых замечаний и в результате — Иоанн ударил сына посохом в висок. Промучившись два дня, Иоанн Иоаннович скончался.
Отчаяние царя продолжалось около месяца. Когда этот период миновал, в Иоанне произошла огромная перемена: он окончательно перестал выносить около себя людей, не способных беспрерывно веселиться. Мария стала ему ненавистна. Но, в то же время, почти совсем исчезла и его кровожадность. Казни стали в Москве редкостью. Но зато у Иоанна еще более усилилось чувство сладострастия. Оно дошло до болезненности. За несколько месяцев до своей кончины он заболел. За ним ухаживали жена Мария и невестка, вдова убитого им сына. Иоанн почти окончательно лишился сил, так что его приходилось поднимать на руках. Однажды ночью, когда около него дежурила невестка, царь вдруг почувствовал в себе прилив бодрости. Он сам поднялся. Невестка сидела рядом, в кресле. Иоанн неожиданно схватил ее за руки, потянул к себе и начал шептать ей слова любви. Между ними завязалась борьба. Царь делал отчаянные усилия, чтобы повалить ее, но ей удалось вырваться и она убежала.
Это был последний подъем чувств. Правда, царь скоро встал с постели, но все понимали, что дело близится к концу. Не чувствовал этого только сам Иоанн. Он подготовлял новый брак.
Царю сообщили, что у английской королевы есть красивая родственница, Мария Гастингс, графиня Гонтингтонская. Иоанн не считал нужным скрывать своего отношения к Марии Нагой, хотя та в это время готовилась стать матерью. Он послал в Лондон дворянина Федора Писемского, который должен был посмотреть «невесту» и переговорить с королевой.
Царь предвидел, что королева Елизавета может возразить, что он женат, и велел передать ей условия, на которых может состояться новый брак. Писемский должен был объяснить, что брак Иоанна недействителен, ибо не признан архипастырями греческой церкви. В особом указе царь писал Писемскому:
«И сказать ея королевскому величеству, что Мария Нагая не царица, и будет пострижена в монастырь».
Иоанн требовал, чтобы Мария Гастингс и все лица ее свиты приняли греческую веру. Детям будущей царицы обещали «особые уделы, как издревле велось на Руси». Таким образом, царь, в погоне за новой жертвой своих страстей, был готов разделить свое царство между детьми английской принцессы.
