Наталья Павлищева - Екатерина Великая. Первая любовь Императрицы
К тому же Петер любил дурачиться, его подвижность все время ограничивали, как и ее когда-то. Фрикен помнила, как в детстве бегала по ступенькам лестницы вверх и вниз, пока мудрая мадемуазель Кардель не стала нарочно водить девочку играть в подвижные игры с детьми в городском саду. А Петера, наверное, не водили, ему мало танцевальных па в бальной зале, все время хотелось просто попрыгать. Может, предложить и Петеру побегать по лестницам? Нет, это будет выглядеть нелепо, если два уже почти взрослых человека станут носиться как угорелые…
Фрикен всерьез задумалась, как вести себя с женихом. Они пока не были обручены, все только витало в воздухе, хотя все понимали, зачем приехали из далекого Штеттина две принцессы — мать и дочь.
Петеру очень понравились ее разговоры об императоре Фридрихе, но быстро выяснилось различие в их интересах. Блестя глазами, мальчик расспрашивал, в какой мундир был одет император, какие знаки отличия она заметила, какие постовые стояли на часах… Фрикен честно пыталась вспомнить, но помнила только цвета мундира, но никак не знаки отличия и уж тем более не мундиры часовых. Девочка впервые была при дворе, обедала с королем, да еще и будучи спешно собрана, до мундиров ли ей? Петер злился, даже ногой топал. И вообще, он слишком дерганый, это даже раздражало, но Фрикен старалась поддерживать разговор, о чем бы он ни шел, пыталась интересоваться формой, мундирами, знаками отличия.
В отличие от Петера Фрикен очень повезло с воспитательницей, мадемуазель Кардель научила ее, что любая беседа может стать приятной и полезной, если интересоваться словами собеседника. Петер очень много знал о военной форме, об истории крепостей, уставах и правилах в войсках. Это совершенно не интересовало Фрикен, но она стойко выслушивала, надеясь заинтересоваться позже.
Подросток чувствовал себя просто счастливым, у него была такая добрая тетка, ему привезли столь внимательную и вовсе не зазнайку невесту, он вдоволь мог говорить по-немецки, не утруждая себя этим противным русским языком, все складывалось удивительно хорошо.
В один из первых же дней счастливый Петер не придумал ничего лучше, как радостно объявить невесте, что не любит ее и никогда не полюбит, но всегда будет с ней откровенен, если полюбит кого-то другого. Фрикен с трудом сдержала слезы, как же он жесток! Нет, наверное, не жесток, а просто ничуть не думает о ней самой, о ее чувствах. Она же тоже его не любит, но кричит об этом при каждой встрече? В глубине души девочка понимала, что такие оскорбления и пренебрежение чувствами будут всегда, но ей так хотелось верить в счастье, что Фрикен избегала думать о неприятностях.
В отличие от своего жениха она много и усердно занималась, и прежде всего тем самым ненавистным Петеру русским языком. А еще много и подолгу беседовала с разумным Симеоном Тодорским. Он проводил принцессу в собор, чтобы она посмотрела службу. И служба, и убранство собора просто потрясли Фрикен, привыкшую к скромности лютеранских служб. Когда сверху раздалось пение хора, она замерла… Мелодии выводили только голоса, без органа, но как же это было красиво…
У Фрикен серьезный дефект слуха: нет, слышала она прекрасно, но в таком редком случае, как у нее, для человека не существовало музыки. Так бывает, поющие голоса воспринимаются прекрасно, а вот звуки музыкальных инструментов сливаются воедино, превращаясь просто в шум или вообще какофонию, не доставляющую никакого удовольствия и даже сильно раздражая. При этом у Фрикен прекрасное чувство ритма, она хорошо танцевала и даже неплохо пела. Но петь невозможно, потому что требовалось сопровождение, а значит, звук оркестра.
Постепенно она привыкла не раздражаться при звуках музыкальных инструментов, но удовольствия получать так и не стала. Много позже императрица Екатерина II обещала большую премию тому, кто разобрался бы в причинах такого дефекта и сумел избавить от него. При ее жизни не разобрались, так и была Екатерина II глуха к музыке.
Это тоже оказалось большим препятствием к общению с Петером: тот, напротив, обожал музыку и страстно желал научиться играть, пусть не как император Фридрих на флейте, но хотя бы (!) на скрипке. Его егерь Бастиан, сам игравший вполне сносно, обучал юношу, но для хорошего владения скрипкой нужна все та же усидчивость. И все же Петер выучился! Удивительно, но страшно дерганый и неусидчивый юноша терпеливо водил смычком по струнам, добиваясь нужного звучания. Позже он даже играл в придворном оркестре, им же и созданном, но то и дело получал тычки от капельмейстера, потому что забывал, что скрипка — инструмент нежный и певучий, а смычок не шпага, чтобы им нападать.
Петер не понимал стараний своей невесты, учившей русский язык, ему казалось, что она выслуживается перед императрицей. А Фрикен не понимала, что он не понимает. Как можно не учить язык того народа, которым собираешься править? Трещинка в отношениях пропадать не собиралась, напротив, она грозила разрастись в настоящую трещину.
И вдруг…
Все очень хорошее и дурное в нашей жизни происходит вдруг.
Лежа без сна, Фрикен вспоминала русские слова, которые должна выучить к завтрашнему утру. «Карашо»… звук «х» никак не давался привыкшему к более четкому немецкому произношению языку. А еще «ч» и «л» получалось куда мягче, чем иногда нужно. Вообще эти мягкие и твердые знаки дались не сразу.
Несколько слов она не смогла вспомнить, а потому вскочила и при свете ночника открыла тетрадь. На улице холодно, в комнате жарко натоплено, но, как и везде, во дворце страшные сквозняки; Фрикен, закуталась в большую шаль, подаренную императрицей, и перебирала голыми ногами на холодном полу, но не вернулась в постель, пока не прочитала снова весь урок. А потом еще и еще трижды. Ноги закоченели окончательно, в постели долго не удавалось согреться.
Хуже всего, что вот такие ночные занятия стали привычными. Не обувать же ради десятка минут туфли, босые ноги мерзли, но принцесса не сдавалась, она зубрила и зубрила, зато по утрам Ададуров только дивился тому, как быстро идет обучение русскому языку у его подопечной. Никакого сравнения с упрямым великим князем, который за два года освоил куда меньше, чем его невеста за два месяца.
Шенк пригляделась к Фрикен:
— Вы не больны ли?
Та и впрямь чувствовала себя дурно, ее трясло, но сдаваться не собиралась.
— Нет, все в порядке.
— У вас жар!
Это оказался не просто жар, уже немного погодя Фрикен была на грани жизни и смерти. Тогда не знали антибиотиков, и воспаление легких часто заканчивалось смертью.
Принцесса Иоганна сначала страшно испугалась, что это оспа, она боялась даже подходить к дочери, потом страшно противилась намерениям лекарей пустить девочке кровь. Вообще-то метод лечения тоже был весьма жестоким, кровь пускали по любому поводу: от несварения желудка до почечной колики, а при жаре у больного это считалось обязательным.
Императрицы не было в Петербурге, вернувшись, она немедленно примчалась к девочке. Фрикен лежала без сознания, Иоганна бестолково топталась рядом, и, кроме прохладных компрессов на лоб, ребенка ничем не лечили. Попросту выгнав мамашу из комнаты, Елизавета Петровна распорядилась пустить кровь.
— Почему больна принцесса, отравили?
— Нет, Ваше Величество. Это оттого, что часто стояла босыми ногами на холодном полу.
— А кто заставил?!
— Никто не заставлял. — Девица Шенк была перепугана до крайности. — София-Фредерика по ночам учила русские слова втайне от всех.
— Как это? — обомлела императрица.
— Вставала ночью и при свече учила уроки. Ей очень хотелось поскорей выучить русский.
Глаза Елизаветы Петровны наполнились слезами: эта девочка даже в бреду шептала русские слова! Императрица уже знала одно: если только она выживет, то останется в России обязательно, даже если для этого придется отнять Софию-Фредерику у матери!
За двадцать один день болезни кровь пускали шестнадцать раз. Открывая глаза, Фрикен часто видела перед собой Елизавету Петровну, которая просиживала у ее постели часами. Был момент, когда казалось, что Фрикен все же не выживет. Мать предложила позвать лютеранского священника, но девочка попросила Тодорского.
— Фрикен, ты не понимаешь, что говоришь!
— Позовите…
— Что?! Что случилось?! — Императрица, увидев слезы на глазах Симеона Тодорского, пришла в ужас.
— Господь милостив, он не допустит смерти этого ребенка.
— Она жива? Фу, как вы меня напугали! — прижала руки к сердцу Елизавета Петровна.
— Ваше величество, надо убрать подальше от принцессы всяких болтунов. При больном ребенке обсуждать, что в случае ее смерти невестой наследника станет саксонская принцесса Мария-Анна! И мать тоже не слишком умна.
— Откуда сие известно?
— Что обсуждали? Так принцесса сама сказала. Попросила меня позвать, долго беседовали о загробной жизни и той, что вокруг нас. Сказала, что порадуется за наследника, если у того вместо нее будет хорошая невеста…
