Эдуард Володарский - Вольф Мессинг. Видевший сквозь время

– Вы думаете, это возможно?

– Что именно? – не понял доктор Абель.

– Познать самого себя… – уточнил Вольф. – Разве это кому-нибудь удавалось из живших ранее в этом мире?

– Но человек всегда стремился к этому, – резко возразил доктор Абель. – Ибо это и есть стремление человека к истине… это есть стремление к Богу.. Иначе зачем Господь наделил тебя такими способностями? – Он подошел к Вольфу, наклонился и горячо зашептал на ухо: – Ты понимаешь меня?

– От ваших слов мне становится страшно, доктор, – глядя в упор в глаза Абеля, ответил Вольф. – Неужели вы не видите, как я страдаю от своих способностей?

– Вижу. Но ты такой, каким тебя создал Бог, и грешно проклинать свою судьбу… Надо жить…

– Значит, нам надо уезжать из Берлина… из Германии, – подумав, сказал Вольф.

– Конечно! – повеселел Абель. – Мы немедленно уедем! В Цюрих! В Париж! Куда желаете, пан Мессинг?

– Куда-нибудь подальше… Вы знаете, доктор, меня все это время не покидают нехорошие предчувствия. – Глаза Вольфа почернели, он замолчал, глубоко задумавшись или, скорее, впадая в транс.

– Что ж, предчувствия твои сбылись: появился этот мошенник и сорвал нам гастроли. Контракты на несколько месяцев вперед – хуже не придумаешь…

– Нет, предчувствия другие – мне кажется, грядут страшные времена… Мне кажется, скоро будет война.

В его черных глазах словно вспыхнули огни… они всплывали из самой глубины, озаряя лицо изнутри. В эти секунды он не видел ничего вокруг… он видел будущее…

Доктор Абель несколько попятился в страхе, не в силах оторвать взгляда от лица провидца.

На большой театральной тумбе пестрели афиши. И среди них выделялась одна: «ВОЛЬФ МЕССИНГ. СЕАНСЫ ТЕЛЕПАТИИ И ГИПНОЗА». Прохожие останавливались и читали.

Мальчишки бежали по улице с большими почтовыми сумками на ремнях через плечо, их крики разносились во все стороны:

– Вольф Мессинг! Сеансы телепатии и гипноза! Предсказание будущего! Невиданный успех! Человек, который читает чужие мысли!

Мальчишек охотно останавливали и раскупали у них газеты.

И снова большой зал переполнен зрителями. На сцене – Вольф Мессинг и доктор Абель. Представление продолжается. Доктор что-то сказал, обращаясь к залу.. и на сцену вышел человек… Вольф Мессинг заговорил с ним, человек кивнул, соглашаясь, и на лице его отразилось неприкрытое удивление и даже некоторый страх. Он покачал головой и развел руками… Зал взорвался аплодисментами. Вольф и Абель поклонились. На сцену полетели цветы…

А в зале, в гуще аплодирующих, находился франтоватый молодой человек Генрих Канарис. Он с улыбкой смотрел на Вольфа и с силой бил в ладоши. Вот взгляды их встретились, и Канарис весело подмигнул Вольфу..

Потом на сцену вышли сразу двое зрителей. Вольф закрыл глаза и что-то мысленно приказал им… Возникла пауза… Зрители смотрели на сцену, затаив дыхание… И вот один зритель медленно подошел ко второму, взял его за руку, не очень ловко вытащил из рукава рубашки золотую запонку и отнес ее Вольфу. Потом возвратился к своему партнеру, снял свой галстук и надел ему на шею.

Зал снова взорвался аплодисментами. Доктор Абель что-то проговорил, пытаясь перекрыть шум и поднимая вверх руки, а потом жестом указал на Вольфа Мессинга…

Вольф Мессинг сидел в кабинете за письменным столом. Напротив него на стуле пристроилась пожилая женщина. Она часто сморкалась в измятый, мокрый платок. Вольф внимательно изучил фотографию, которую держал в руках, потом посмотрел на женщину и медленно сказал:

– Успокойтесь, фрау Грасс, ваш муж жив и здоров. Он в Америке. Он много работает…

– Но уже год от него нет вестей, – всхлипнула женщина и приложила платок к глазам. – Ни одного письма… Он всегда был такой внимательный. Он обещал немедленно вызвать нас в Америку, как только устроится.

– Он нашел работу, смею вас уверить, – спокойно ответил Вольф. – И скоро вы получите от него известие.

– Правда? – Лицо женщины преобразилось, она с надеждой поглядела на Вольфа. – А когда будет это известие? У меня двое детей, герр Мессинг… Я совсем измучилась – так трудно их прокормить…

– Дела у него пошли хорошо. Скоро он даст знать о себе… – повторил Вольф.

– Скоро? А когда скоро? – настойчиво допытывалась женщина, продолжая прикладывать платок к глазам.

– Через две недели… – помолчав, проговорил Мессинг и вновь повторил уже уверенно: – Да, через две недели.

– Через две недели? – переспросила женщина и робко улыбнулась.

– Да, через две недели, – заверил Мессинг и тоже улыбнулся.

– Благодарю вас, герр Мессинг. – Женщина поднялась со стула, открыла сумочку, которую до этого держала на коленях, стала рыться в ней, бормоча: – Я не могу много заплатить вам, герр Мессинг… это все, что у меня есть.

– Оставьте это. Я не возьму с вас денег. Только одна просьба: когда получите известие от мужа, сообщите об этом мне.

– Конечно, герр Мессинг. – Женщина защелкнула сумочку и попятилась к двери. – Вы будете первый, кто об этом узнает… Еще раз примите сердечные благодарности…

Близился полдень. Мглистое пасмурное небо едва пропускало солнечные лучи. На тихой узкой улочке в пригороде, у старого двухэтажного дома, толпились с десяток журналистов в котелках, легких пальто, некоторые в одних пиджаках. Многие курили папиросы с длинными мундштуками. Один, в клетчатом пиджаке и такой же клетчатой кепке, надвинутой на глаза, установил на треноге большой ящик фотоаппарата и сосредоточенно возился с ним. Журналист с папиросой во рту достал из кармана жилетки часы, щелкнул крышкой:

– Однако без десяти полдень, а почты все нет, господа.

– Привезет ли почтальон письмо, вот что меня больше всего интересует, – проговорил второй.

– Господа, если письма не будет, я разгромлю этого шарлатана в завтрашнем номере, – сказал третий репортер, дымя папиросой. – Я наконец доберусь до него!

– Отто, ЧТО вы возитесь со своей бандурой? Надеетесь снять обезумевшую от счастья фрау Грасс с письмом в руках?

– Надеюсь, – коротко ответил фотограф в клетчатой кепке. – Послушайте, господин Вернер, отойдите от дверей – из-за вас ничего не будет видно.

В это время в глубине улицы показалась почтовая карета. Почтальон, толстяк в форменном темно-синем мундире с блестящими медными пуговицами и форменной же фуражке правил лошадью, сидя на козлах.

– Господин Штрумпф! – хором закричали репортеры. – Что вы везете фрау Грасс?

Господин Штрумпф принял важный вид и не ответил, словно не слышал вопроса. Лошадь остановилась точно напротив подъезда, украшенного дырявым жестяным навесом. Почтальон Штрумпф медленно слез с козел, не обращая внимания на журналистов, открыл дверцу кареты, покопался в почтовой сумке, достал оттуда желтый, с сургучной печатью конверт и торжественно прошествовал к входной двери.

– Неужели это письмо для фрау Грасс? – спросил репортер с папиросой.

– Да, – коротко ответил почтальон.

– Оно из Америки?

– Да, – последовал такой же короткий ответ.

– Эй, Штрумпф, остановись-ка! – зычно произнес фотограф.

Толстяк Штрумпф послушно остановился и приосанился. Перед собой на уровне груди он держал желтый конверт.

Вспыхнул магний, поднялось облако дыма. Фотограф разогнулся от ящика, довольно улыбнулся:

– Эй, Штрумпф, тебя хорошо снимать! Ты такой большой!

Штрумпф тоже улыбнулся и вошел в подъезд. Репортеры с шумом бросились за ним.

В квартиру фрау Грасс они ворвались лишь тогда, когда она уже прочитала письмо. Рядом с ней стояли два подростка, а женщина возбужденно говорила, и слезы текли у нее по щекам.

– Он жив! Он пишет, что скоро вышлет нам деньги на дорогу! У него там свое дело! Мы поедем в Америку.. – Фрау Грасс всхлипнула и заплакала в голос.

Дети стали обнимать ее и успокаивать.

И в это время раздался грубый голос фотографа:

– Ну-ка, посторонитесь!

Он внес в комнату треногу с тяжелым ящиком, которые держал на плече, поставил на пол, раздвинул опоры треноги и склонился к ящику, блестевшему глазом-объективом.

– Фрау Грасс! Я должен запечатлеть вас. Завтра вы увидите себя и своих счастливых детей в газете!

Они ехали в полупустом вагоне. Бедно одетые пассажиры сидели тихо, старались не смотреть никому в глаза. И они тоже не глядели друг на друга. Мессинг и Цельмеистер устроились один напротив другого, Лева Кобак – рядом с Цельмейстером. Рядом с ними на лавках – пожилой человек в плаще и шляпе и две пожилые женщины. Мессинг все так же дремал, прикрыв глаза. Питер Цельмеистер поднял голову и долго, пристально смотрел на него. Потом с натянутой улыбкой спросил:

– Вольф, о чем ты все время думаешь? Так много думать опасно для здоровья. Это еще мой дедушка говорил. А он понимал в жизни побольше нашего и потому прожил сто два года.