Анри Труайя - Свет праведных. Том 2. Декабристки
Выручила Наталья Фонвизина, предложив погадать на картах, – и дамы тут же переключились на новоявленную Кассандру: как бы ни было приятно вспоминать прошлое, узнать будущее – куда интереснее. Пока Фонвизина, специалистка по «снам, карточным гаданьям и предсказаниям луны», разложив валетов, дам, королей и всякую мелочь по ящику, всматривалась в получившиеся сочетания трагическим оком, Софи замкнулась в своей разочарованности судьбой и не слышала, как рядом с ней вздыхают и смеются, как воцаряется минутная тишина, а потом раздаются восторженные, но с оттенком тревоги, восклицания: «Да неужто такое возможно!.. Хоть бы сбылось!..» Даже те из дам, которые к любым гаданиям относились скептически, попадали под обаяние доморощенной пифии, несмотря на то что некоторые ее предсказания в сибирской избе, находящейся в двух шагах от каторжной тюрьмы, звучали более чем странно:
– Вот… этот темноволосый мужчина в годах… в больших чинах… он желает вам только добра… можете ему доверять… так… успех в делах… успех в любви, ну, это понятно… болтовня, пересуды, обман со стороны женщин… вольнодумство… но главное – все кончится чудесно!.. Три, четыре, пять… дальняя дорога… вместе с любимым человеком эта дорога выпала… богатство… ребенок…
Полина, затаив дыхание и выдавая волнение лихорадочным блеском глаз, безотрывно глядела, как создается рисунок ее будущего счастья – словно кружево плетется.
Когда Полина познакомилась с тем, что готовит ей фортуна, клиентками гадалки стали по очереди Каташа Трубецкая и Мария Волконская. И услышали разные, но столь же многообещающие, даже завидные предсказания. Наступила очередь Софи, но она сказала «спасибо, не хочется» и сразу же после этого «до свидания, мне пора».
– Нет-нет, ни в коем случае! – запротестовала Полина. – Вы не можете меня оставить! Своим уходом вы подадите сигнал к тому, чтобы разошлись все!
В отличие от молодоженов, которые обычно торопятся разогнать гостей, чтобы остаться наедине, Полина удерживала дам, боясь остаться наедине со своей печалью, неизбежной в одиночестве этой брачной ночи… Софи из сочувствия посидела еще немножко, но едва солнце стало клониться к закату, решительно поднялась. Мария Волконская с Екатериной Трубецкой догнали ее на улице.
– Бедная, бедная Полина!.. – прошептала Каташа.
Они сделали десяток шагов в молчании, затем Мария повернулась к Софи и вполголоса спросила:
– А вы слышали о планах побега?
– Нет, – рассеянно ответила думавшая совсем о другом Софи.
– Да как же! Они ведь есть, и весьма серьезные! Истомившись в заточении, наши каторжники… ну, по крайней мере, некоторые из них… решили организовать восстание, отнять оружие у охраны… Кстати, ваш муж, имейте в виду, полностью одобрил идею…
Софи, словно бы проснувшись, изумленно вытаращила глаза:
– Боже мой! Нет… Николя сказал бы мне!.. – пробормотала она.
– Почему вы так думаете? Вот именно что не сказал бы! Они там все поклялись сохранять свои планы в тайне, даже те, кто против побега. Ну и князь Трубецкой просто ни словечка не сказал Каташе, а я совершено случайно услышала, как вчера за забором мой Сергей перекинулся с кем-то словечком насчет этих дел. Ну и пристала к нему с вопросами так, что он вынужден был что-то сказать, взяв, правда, и с меня обещание никому ничего не говорить. Побег назначен на июль месяц… Знаете, как они рассчитывают сделать?..
И Волконская принялась разворачивать перед Софи картину заговора, но та едва слушала: из всего, что было уже сказано, ее взволновало только одно – почему Николай промолчал. Такая скрытность со стороны человека, всегда утверждавшего, что делится с нею всеми мыслями и чувствами, воспринималась ею как ложь. Обижала, оскорбляла. И сколько она ни твердила себе, что муж связан клятвой и просто не мог ничего ей рассказать, все равно обида не проходила. Как он мог?! Он! Не сказать ей! Значит, между ними, существами, как до сих пор она верила, самыми близкими на свете, все-таки есть расстояние. Или оно возникло внезапно? А он-то клялся, будто жить не может без того, чтобы она не откликнулась на все его мысли, на любое его действие… И она просто-таки растворялась в его тепле…
– В общем, – подвела итог Екатерина Трубецкая, – вы же понимаете: если все, и мужчины, и женщины, примут участие в этом великом исходе, то всех сразу и поймают, а если сбегут только одинокие, то женатые, наши мужья, расплатятся вместо них, подвергнутся незаслуженному наказанию…
– Да, конечно, – отвечала Софи. – Что за абсурд!..
– Как хорошо, что вы думаете так же, как и мы сами, – обрадовалась Мария Волконская. – Нужно любыми способами убедить этих господ отказаться от их затеи. Могу ли я рассчитывать, что вы именно в этом смысле постараетесь воздействовать на Николая Михайловича?
– Завтра же с ним поговорю, обещаю вам!
– Только не говорите, откуда обо всем узнали, ладно? У мужчин такие странные понятия о чести! Порой им легче сделать какую-то глупость, чем проявить мудрость, нарушив дурацкую клятву!
– Можете сказать Николя, что слухи уже бродят по всей деревне, – подхватила Трубецкая. – Ну, и вы услышали об этом, скажем, от хозяйки вашей избы…
– Не беспокойтесь, я все сделаю так, как надо, и никого не подведу.
Каташа пылко сжала подруге руки:
– Какое счастье, что вы понимаете: нам сейчас надо сплотиться, как никогда прежде!
Их тени под косыми лучами заходящего солнца все росли… Изменились краски пейзажа вдалеке: теперь между серо-зелеными лугами бежала розовая дорога. Троица остановилась перед домом Софи. Она изо всех сил старалась делать вид, что охотно принимает участие в разговоре, хотя с каждым шагом это было все труднее.
Оказавшись одна в комнате, Софи почувствовала, что на нее навалилась такая страшная тоска, словно готовилось нечто ужасное, нечто, способное перевернуть всю жизнь, а она была бессильна не только преодолеть возникший на ее пути барьер, но и просто разобраться, что же это за барьер такой. Села у открытого окна, тупо уставилась на темнеющее небо, на деревья, сливающиеся с сумраком ночи… Побег виделся ей предприятием очень рискованным, но основной причиной ее враждебного к планам каторжников отношения было отнюдь не это. Что-то в ней бунтовало против подобного рода перемен, против авантюр как таковых. Может быть, срабатывает инстинкт самосохранения или усталость после долгого путешествия к Николаю, сюда, на каторгу? Нет, такого утверждать она не может! Но знает точно: сама идея каких-либо изменений в их участи, пусть даже она недовольна своей судьбой, ее пугает. «Не шевелиться!.. Главное – не шевелиться!..» Со стороны острога послышался звук трубы. Резкие звуки напомнили о дисциплине, о твердости, о постоянстве. И она, странно успокоенная, закрыла глаза.
* * *– Я и сам отлично сознаю, что это дерзкий, даже, пожалуй, самонадеянный план, – сказал Николай, – но, ради Бога, не тревожься напрасно: мы начнем действовать только в том случае, если будем полностью уверены, что все шансы на нашей стороне…
Он говорил по-французски, совсем тихо, чтобы двое солдат, стоявших на часах за дверью комнаты, ничего не могли ни расслышать, ни понять.
Софи сидела на кровати, склонив голову, уронив руки на колени. Она встретила мужа, ничем не выразив радости от долгожданного свидания, и слушала его доводы с безразличием, куда больше Николая расстроившим, чем любая, даже самая жесткая критика. Он никогда прежде не видел любимую в подобном оцепенении из-за того лишь, что требовалось сделать выбор, принять решение, и метался теперь по комнате в ожидании хоть какого-то ответа. Не дождался и заговорил снова сам – чем дальше, тем с большей горячностью:
– Ты не имеешь права упрекать меня в том, что ничего не сказал тебе о наших планах: я же дал товарищам обет молчания. Между прочим, для мужчин такая клятва имеет очень большое значение! Видишь, я же не спрашиваю, кто тебе сказал о наших планах! Какая разница! Уверен, что уже все жены моих друзей в курсе… Хотя, скорее всего, именно они тебе и разболтали, что сорока на хвосте принесла! И настроили тебя как следует. Ведь не ошибаюсь, правда?
– Ошибаешься… – слабым голосом возразила Софи.
– Смешно! Теперь я еще больше убежден, что они! Сама по себе ты реагировала бы совершенно иначе, мне ли тебя не знать! Ты так любишь свободу, что не потерпела бы, чтобы твой муж оставался на каторге, когда появится возможность вырваться на волю! Было бы естественно, если бы ты – с твоим характером, твоим темпераментом, твоими взглядами, – узнав о наших планах, стала меня поддерживать, ободрять, даже – торопить, да ты бы все сделала сама, чтобы мы могли сбежать вместе! Потому что знаешь: без тебя я с места не сдвинусь!
Николай пригнулся, положил руки на плечи жене и заглянул ей в глаза. Софи с трудом выдерживала его полный нежности и тревоги за нее взгляд. Минуту спустя он продолжил свой монолог, и как ей было не признать, что Николя прав… Оставаясь верной себе, она должна была бы всеми средствами помогать ему снова обрести независимость. Разве не она сама всегда побуждала его действовать? И ей захотелось объяснить мужу, что она вовсе не хотела его отговаривать от побега, а намерена была напомнить ему и друзьям: надо предусмотреть все, рассчитать все так, чтобы мятеж не был подавлен, чтобы побег не сорвался, чтобы победа была обеспечена.
