Борис Тумасов - Иван Молодой. "Власть полынная"
- Плоть суть греховное. Укрощайте её!
Поднялся молодой князь Иван, не стал ждать конца диспута, тихо покинул митрополичьи покои. У дверей его дожидался Санька. Ни словом не обмолвясь, вышли из дворца. И только тогда Санька голову повернул, спросил:
- Что же ты, князь Иван, не дослушал перебранку старцев?
Иван рукой махнул:
- Хитросплетения словесные в устах их, Александр, сын Гаврилы. Пустые речи и обвинения бездоказательные. Пусть их рассудит митрополит Филипп с первосвятителями.
Глава 8
Известие о смерти жены, великой княгини, застала государя в дороге. Была глухая полночь. Иван Васильевич гнал коня от самой Коломны. Всё шептал:
- Что же ты, родная? Просил, не уходи! Не отставая, мчались окружные дворяне…
По ночным улицам Москвы неслись, топча бросавшихся под ноги собак. Редкие прохожие жались к плетням и заборам…
Нагнетая тоску и печаль, неторопливо и мерно звонили колокола. Скончалась великая княгиня Мария Борисовна, жена государя Ивана Третьего и мать молодого великого князя Ивана.
В дворцовых покоях князей московских всю ночь горели свечи и плошки. Бесшумными тенями скользили слуги и дворня.
До утра государь просидел у гроба жены. Всё вспоминал и вспоминал, как его, семилетнего, отец, великий князь Василий Тёмный, и тверской князь Борис обручили с такой же, как и он, малолетней княжной Марией, как прожили пятнадцать лет вместе, растили сына Ивана.
Сжимало грудь, но глаза были сухие. Хотелось крикнуть: «Марьюшка, как же я теперь?»
А молодой великий князь Иван, закрывшись в опочивальне, с горечью думал, что отныне мать не окликнет его по-доброму, как в прежние лета. Но когда же они, эти лета, улетели и как быстро он от юности перешёл в пору возмужания? Верно, это началось с того дня, когда отец послал его, великого князя, с дьяком Фёдором в Новгород? И тогда, в первый раз, и во вторую поездку в Новгород не выполнил он наказ государя, и теперь, возможно, предстоит воевать с новгородцами. Добром они Москве не подчинятся…
Вспомнились укрепления новгородские, стены и башни каменные. Ужели осадой брать? Сколько же ратников поляжет! Подкопы надобно рыть, порохового зелья много потребуется. Для того пушкарный двор наряжен, днём и ночью работный люд трудится, молоты ухают.
Пришёл Санька, княжеский стремянный, молча остановился у двери.
- Садись, Александр. Думаю, что войной на Новгород придётся идти.
Санька оторопел: он мыслил, что Иван удручён смертью матери, а тот о войне с Новгородом думает. Вздохнул с облегчением:
- Я, великий князь Иван, служилый человек, дворянин, и завсегда готов воевать, кого государь укажет.
- И ладно, Александр. Коли доведётся мне полки собирать, тогда позову тебя с собой скликать ополченцев.
- По великой княгине скорблю я, князь Иван. Нахмурился молодой великий князь:
- Аль мне не жаль? Только и о делах государственных помышлять надобно.
Едва рассвело, гроб с телом перенесли в церковь Успения. Начал подходить народ проститься с великой княгиней. Иван Васильевич устал: с полуночи не отходил от покойной жены. В свете свечей чёрный кафтан на государе оттенял бледное лицо. Под глазами отеки.
Тесно и душно в церкви, пахнет топлёным воском и ладаном. Отпели заупокойную молитву, и замолк митрополит Филипп.
Государь протиснулся сквозь плотный ряд бояр, вышел на паперть. На площадь стекался люд. Великого князя окружили нищие и калеки, древние старцы и старухи. Грязные, в рубищах, сквозь которые проглядывало тело, они постукивали костылями, ползком надвигались на Ивана. Протягивали руки, вопили, стонали:
- Государь, насыть убогих!
- Спаси-и!
Хватали его за полы, но он шёл, опираясь на посох, суровый, властный, не замечая никого, и люд затихал, давал дорогу.
Поднялся Иван Васильевич по ступеням дворца, направился к себе в опочивальню. Увидел сына Ивана, поманил:
- Ступай у гроба матери постой, ты ведь великий князь, и народ тебя таким помнить должен.
За Кремлём, в низине, где река Неглинка упирается в бревенчатую плотину, поставили совсем недавно пушкарный двор. Посреди плотины ворота для спуска воды. И тут же труба, по которой с силой вырывается вода. Она падает на колесо и вертит его. Грохот и стук за забором, пахнет гарью и едким дымком.
Ещё темно, а в бараках работный люд уже всколыхнулся. Ополоснувшись наспех и перекрестив бородатые лица, перехватывал на ходу лепёшку с водой, становился к плавильной печи, к кузнечным молотам.
Под их стук и шум падающей воды пробуждался молодой великий князь Иван. Иногда в узорчатых оконцах вспыхивали яркие блики, слышались резкие хлопки. Это на втором дворе, что чуть ниже по Неглинке, взрывалось огневое зелье.
В последние годы зелья варили в большом количестве. Огневым зельем заполняли бочки и вкатывали их в сухое помещение.
Когда великий князь Иван Молодой бывал на пушкарном и пороховом дворах, умению мастеровых дивился. Совсем недавно первый огневой наряд втащили на кремлёвскую стену, и пушка, сияя медью, своим зевом уставилась на неведомого врага. Гордость почуял князь Иван. Под боем таких пушек не устоять орде. И представлял он, как падают ядра в конную толпу и какой переполох поднимется среди ордынцев.
Но молодой князь Иван и о другом подумал. Ну а ежели такое случится и с московскими полками, когда они подступят под стены Новгорода? В таком случае московиты окажутся в большом конфузе, а новгородцы восторжествуют. И быть Новгороду под Литвой…
На пушкарный двор князь Иван въехал в самый раз, когда заканчивали варить медь. С коня сошёл, передал повод Саньке.
Сопели мехи, люто грохотал водяной молот, проковывали железные крицы [20].
Подошёл бородатый мастер с обожжённым лицом, сказал с хрипотцой:
- Погляди-ка, князь Иван, как пушки льют… - И окликнул мастерового: - Готова ли медь?
- Пускать начинаем, - ответил тот и поднял молоток.
Два подсобника мигом подхватили железный ковш, подставили его к каменному жёлобу.
От печей нестерпимо полыхало жаром, перехватило дыхание.
- Поостерегись, княже! - предупредил лысый мастеровой, ловко ударил по обмазанному глиной каменному чеку, и по жёлобу потекла в ковш огненная жижа.
Бородатый мастер пояснил великому князю Ивану:
- Медь с оловом варить и известью продуть мудрено. Что к чему, знать должно и время угадать, чтоб не переварить и недоварить. Сие же варево бронзой зовётся…
Мастер провёл молодого князя под навес, где несколько рабочих перемешивали лопатами гору земли с песком.
- Перелопатить - уменье надобно, - пояснил мастер, - чтоб опока не рыхлая была и не ноздреватая, ко всему не слабая да воздух вбирала. Тогда пушка крепка будет…
С пушкарного двора князь Иван завернул на пороховое подворье.
Между Кремлём и Охотным рядом и от них по правую и левую руку не один пруд. На плотинах рубленные из вековых брёвен водяные мельницы: на одних зерно мелют, на других кожи чинят, а на речке Яузе пороховая мельница. Не слезая с седла, позвал князь мастера, рыжебородого, чуть косившего левым глазом старика.
- Шесть бочонков с огневым зельем погрузишь, Силантий. Да гляди, чтоб по бочонку на телегу и от дождей берегли. Дорога дальняя предстоит…
Уже въезжая во Фроловские ворота, сказал Саньке:
- Государь на Покров рать на Новгород поведёт, а я с князем Андреем Меньшим Москву от татар стеречь буду.
Месяц стягивались полки к Москве. Становились на Ходынском поле, шатры ставили, палатки, рубили ветки, делали укрытия.
Приезжал князь Иван, встречал отряды ополченцев. Говорил:
- Не за Москву радеть идёте, а за правду, за дело наше, чтоб Русь крепла и единой была.
В дворянском полку и Александр, сын Гаврилы. Приятно князю Ивану зреть, как Санька на коне красуется в рубахе кольчужной, короткие рукава синевой отливают, а боевой шишак блестит. Подумал, давно ли они с Санькой голубей гоняли.
Молодой великий князь поле Ходынское объезжал, глаза светились радостно: большое воинство собирается. По всему полю костры горят, в больших казанах еда варится, а ратники своими делами занимаются: кто одежду чинит, кто саблю точит, а кое-кто броню примеряет.
Князь видел, как подходят ополченцы из дальних уделов, к своему обозу льнут. Видать, не слишком чужим доверяют.
Явились вятичи и пермяки в посконных рубахах и войлочных колпаках. На сотниках куртки толстые, панцири кожаные, а у воеводы колонтарь - кольчуга пластинчатая.
У вятичей и пермяков мешки за плечами, а в них по паре лаптей новых. Ратники посмеивались:
- За дорогу истопчем!
О своём вооружении, дедовских копьях и дубинах-шестопёрах, говорили серьёзно:
