Борис Тумасов - Мстислав
Путша вздохнул, повернулся на бок. На глаза попался ковш с водой. Протянул руку, достал со столика, испил. Тёплая. Выплеснул остаток на выскобленный до желтизны пол, позвал:
- Авдотья!
Никто не откликнулся.
Боярин повысил голос:
- Авдо-о-тья!
Заскрипели половицы, и в горницу заглянула молодая краснощёкая девка.
- Где тя носит, - проворчал Путша. - Принеси воды родниковой.
Авдотья исчезла и вскоре появилась с наполненной корчагой.
- Поставь, - нехотя проговорил боярин и лениво, прикрыв один глаз, другим поглядел в спину девке.
Прошлой голодной зимой взял он её у кабального смерда за пять коробов сурожи. С той поры смерд свой долг не отработал и дочь не выкупил. Так и живёт Авдотья у боярина в услужении.
Путша снова повернулся на спину, долго следил за ползущим по потолку тараканом. Потом подхватился, накинул кафтан, вышел на крыльцо. Дождь перестал, но небо хмурилось. По двору, огороженному крепким тыном, бегала свора псов. Под навесом двое мастеровых чинили телегу, у ворот красноносый конюх с лицом, изрытым оспой, и редкой щетинистой бородёнкой выгуливал боярского коня. Конь пританцовывал, и конюх то и дело зло дёргал за узду.
- Лешко, что воли не даёшь! - прикрикнул сердито боярин. - Да не забудь опосля попоной прикрыть. - И тише проворчал: - Так и доглядай за всем самолично.
Посреди двора в луже грязи разлеглась откормленная свинья. Путша опять повысил голос:
- Вепря-то почто в закут не отгоните?
Один из мастеровых, надев колесо на ось, бросился выгонять свинью из грязи, а Путша, поддёрнув сползшие с брюха штаны, направился к сложенной из толстых брёвен житнице[46]. На двери красовался тяжёлый замок, Боярин отвязал висевший на поясе ключ, долго отмыкал, ругался:
- Наказывал, чтоб смазали, ан нет…
Наконец замок подался, и Путша толкнул дверь. Из житницы, перемешиваясь с запахом обмолоченного хлеба, терпко пахнуло свежим мёдом и вощиной. Боярин потоптался на месте, блаженно втянул носом воздух и только после того вошёл в житницу. У стены стояли огромные закрома с пшеницей, берестяные туески с мёдом, на крючьях под балками висели вяленые окорока, пучки сушёных трав. В дальнем углу короб с гречкой. Глаза у Путши блеснули жадно. Он запустил руку по локоть в пшеницу. Сухая, под пальцами пересыпается.
За спиной услышал шаги. Не оборачиваясь, Путша спросил:
- Нет ли за кем из смердов долга, Вукол?
Боярский тиун Вукол ответил обстоятельно:
- Много нет, но смерды из Припятского погоста не додали десять по десять мер ржи да мяса пять туш. А горыньцы медов не наварили, сказывают, бортей не сыскали.
Путша поворотился к Вуколу. Тиун, мелкорослый, скуластый, с маленькими, глубоко запавшими глазками, угодливо ждал боярского слова.
- Припятских и горынских баб молодых возьмёшь на меня. Пущай зиму пряжу готовят да холсты ткут. Го и будет за их нерадение.
- Исполню, боярин, - Вукол изогнулся в поклоне. - А что повелишь делать тем закупам[47], кои телегу чинят?
Путша шагнул к берестяному туеску, откинул крышку, пальцем подцепил мёду, лизнул. Почмокал от наслаждения.
Тиун продолжал:
- Они речь ведут, что отработали тебе недоимку. По домам просятся.
- Попусту, - Путша скользнул бесцветными глазами по тиуну. - Весна настанет, тогда и отпущу. Ныне же уроки им давай полной мерой, пусть не сидят без дела.
Припустил дождь, косой, частый. Боярин высунулся из двери и тут же спрятался.
- Ты, Вукол, самолично догляди за мягкой рухлядью, как бы сырость её не попортила.
- Не должна бы. В твоё отсутствие, боярин, на солнцепёке всю пересушили и коробья тако же.
- Добро.
Путша почесал спину о дверной косяк, перевёл разговор:
- Накажи девкам, пусть баню истопят. Да веник не забудь новый связать. Авдотью покличь, она спину потрёт. Иди.
Тиун кивнул, заторопился исполнить боярское желание. А Путша, переждав дождь, не спеша направился к врытой в углу двора курившейся по-чёрному землянке-бане.
2
Просмолённые дочерна новгородские расшивы, вытянувшись гусиным строем, пересекали озеро Нево. Расшивы низкие, длинные, однако в воде устойчивые, даже в непогоду. Умеют рубить свои ладьи новгородские мастеровые.
Стороной, подняв паруса, режет чёрные воды дракар[48] свевов[49]. Хищно уставилась вдаль позолоченная голова невиданной птицы. От носовой части и до кормы варяги вывесили тяжёлые щиты. Время от времени на дракаре затрубит невесть к чему рожок и смолкнет.
Шесть на десять воинов-варягов нанял князь Ярослав в свою дружину.
Худой, среднего роста новгородский князь Ярослав, положив руки на борт ладьи, разглядывает поросшие лесом берега. Утренний туман поднялся, и на голубом склоне неба берег и лес тянутся нескончаемой тёмной полосой.
Зима грянула ранняя, и русы торопятся. Дело известное: с морозами Волхов покроется толстым льдом и тогда до самого тепла не будет расшивам дороги…
Ещё весной отправился Ярослав в землю свевов. Не любопытства ради плавал он, а в поисках родственного союза с конунгом[50]. Олафом. На будущую весну свевы привезут в Новгород жену для князя Ярослава. Гордая Дочь Олафа Ингигерда станет русской княжной Ириной.
Слегка прихрамывая, Ярослав прошёл на корму. Кормчий Ивашка, опытный мореход, не выпуская рулевого весла, простужено произнёс:
- Прихватит мороз, станет Волхов.
- Скоро устье, там на весла наляжем, - успокоил Ярослав.
Ивашка поглядел на небо, потом на воду:
- Не успеем, князь.
Ярослав снял соболью шапку, потёр высокий и чистый лоб:
- Ты, Ивашко, море читаешь ровно книжную премудрость.
Коренастый, ладно сложенный кормчий, с редкой проседью в смоляных волосах, ответил:
- Не впервой, князь, плаваю. Да и очи даны для того, чтобы видеть.
Минуя тесно жавшихся на скамьях воинов, князь воротился на носовую палубу, остановился рядом с воеводой Добрыней, грузным, седым боярином, поглядел на корабль свевов. Варяжский дракар шёл всё так же в стороне. Теперь на нём подняли ещё один парус. На дракаре плывёт ярл Рангвальд, двоюродный брат Ингигерды.
Мысли перенесли Ярослава в страну свевов, лесистую, суровую, где берега изрезаны фиордами и море меж камней кипит бурунами, а ярлы строят свои крепости, подобно орлам, на скалах и живут торговлей да морским разбоем.
В стране свевов, в городе Упсала, конунг Олаф потчевал новгородского князя. В честь гостя пели лучшие скальды[51]. Они славили доблестных викингов.
На пиру Ярослав впервые приметил Ингигерду, белолицую, с косами, уложенными венцом. Тут же сидел упдандский[52] ярл Олаф, избранник её сердца. Но конунг свевов Олаф не внял мольбам дочери и избрал ей в мужья не бездомного упландского красавца, мечтавшего стать конунгом Упландии, а князя богатой Новгородской земли…
Обогнув выступавшие из воды камни, расшивы втянулись в Волхов. Ветер ослаб, и большие квадратные паруса, сшитые из кусков полотна, временами стреляли звонко.
Против течения налегли на весла. Кормчий Ивашка следил за водой зорко, мели обходил стороной. Не Доведи, зазеваешься, и днище на камнях пропорешь, а то на песок сядешь, так пока столкнёшь расшиву с мели, простуду схватишь.
По ту и другую сторону Волхова к самой реке подступал густой, богатый зверем и птицей лес. Края эти давно известны новгородским промысловым людям. Частенько набегали сюда ушкуйники. Пограбят лесной народ не словенского племени, загрузят ушкуи пушниной, да только их и видели.
По Волхову путь на Русь из северных стран и обратно. Ходят им русы, свевы, нурманы и иные торговые гости, бродят варяжские дружины. От разбойных людей срубили новгородцы вверх к устью реки городок, опоясали его бревенчатыми стенами, валом и назвали Ладогой. Городок невелик, до двух сотен жителей, но есть в нем свой посадник-воевода с малой дружиной. Ладожцы зимой промышляют пушнину, а весной везут её в Новгород. Обратно возвращаются с оружьем, хлебом, одеждой, кой-кто из молодых парней и жён привозит. Случается, наслушаются новгородцы про вольное житье в Ладоге, соберутся ватагой, атамана походного изберут и отправляются в поисках лучшей доли, а то и к ладожцам пристанут…
К темну расшивы подошли к Ладоге. Ещё загодя князь Ярослав решил устроить здесь ночёвку. Когда корабли причалили к дощатым мосткам, на пристань высыпал весь городской люд. В высокой бобровой шапке, дорогой шубе пришёл встречать князя и посадник Парамон. Немолодой, болезненно-жёлтый воевода привёл Ярослава в свои хоромы. Дворовые забегали, натащили в трапезную снеди, уставили стол. Ярослав скинул шубу и шапку, отдал отроку, сам умылся над тазиком, сел рядом с хозяином.
