Иван Басаргин - Дикие пчелы
Хунхузы пришли утром к реке, где был паром. Паромщик стал у руля, блочок заскрипел по тросу. Охотники затаились в окопах.
Паром вышел на середину речки. Утреннюю тишину разорвал четкий залп. Стреляли неприцельно, чтобы только пугнуть.
Откачнулся от берега туман. Вылетел на косу встревоженный куличок. Над сопками поднялось солнце. Потянул свежий ветерок. Сбило росу с налитых колосьев пшеницы, взволновало травы.
Паром повернул назад…
А на берегу моря было тоже тревожно. Японцы заняли устья нерестовых рек, ловили во множестве лососевых, грузили на пузатые шаланды, а те уплывали в Японию. Это был организованный грабеж от бухты Голубой реки и до Большой Кемы.
Пристав Баулин с начала войны по приказу организовал дружины, или охотничьи отряды, во всех прибрежных селах Ольгинского уезда. Здесь дружинники не давали варначить японцам, но за бухтой Ольги никто грабителей не трогал.
Зима прошла в тревоге. Война грохотала на юге, могла перекинуться и сюда. Дружинников не распускали. Они жили отрядами в деревнях, даже не уходили на охоту.
Федор Силов отпросился у Ивана Пятьишина сходить на охоту.
– Оголодали ведь, хошь изюбряка убью. Сам видишь, как живем-то. Ну пусти, приду в целости и сохранности.
– Ладно, сходи ужо, но только далеко не бегай.
Пройдя Безымянный ключик, Федор спустился к бухте Ольги. От него чухнули кабаны. Он выстрелил по секачу, пуля зацепила зверя по заду; оставляя кровавый след, кабан устремился в сопки. Жалко было охотнику бросать подранка, который шел уже по черной тропе. Но след его был хорошо виден. Кабан шел в сторону Тумановки. Федор несколько раз видел зверя, но выстрелить не успел. Кабан уходил. Федор выбежал на сопку и увидел в море большой корабль. Он на всех парах шел в бухту Владимира. Стал виден андреевский флаг, а затем охотник смог прочитать и название судна – «Изумруд».
До побережья уже дошли вести о разгроме русской эскадры под Цусимой, о гибели отважного крейсера «Варяг». В бухте Ольги на Каменном мысу еще до войны был построен телеграф, он-то и рассказал правду людям.
Федор Силов с друзьями часто рыбачили в бухте Владимира, ловил корюшку, симу, окуней. Он знал здесь почти все мели. «Изумруд» шел на мель.
Федор сорвал с головы шапку, истошно закричал:
– Э-э-эй! Куда ты прешь! Здеся мель! Э-э-эй! Стой-те-е-е!
Крейсер со всего ходу врезался в песчаную мель. На пароходе что-то загрохотало, сломалась мачта. Люди забегали по палубе, начали опускать шлюпки на воду, поспешно грести к берегу.
– Эко, куда же их гонит-то? – удивился Силов, подбегая к прибойной кромке моря. – Ить за ними никто не бежит, с чего бы это?
Из первой шлюпки выскочил капитан, воровато оглянулся на море, облегченно вздохнул и с акцентом сказал:
– Как ни хорошо море, а земля русски лучше.
– Это от кого же бежите, ваше благородие? – спросил капитана Силов.
– От чертей. Ты разве не знаешь, что все море заселил этот черт, японский черт?
– Да никаких тут японцев нету, есть их шаландешки, так мы по лету все попалим. Вот те крест – попалим.
– Приготовить судно для взрыва, японец может взять крейсер, – приказал капитан.
Матросы выходили из шлюпок со слезами на глазах. Одни матерились, другие ошалело смотрели на корабль, часто-часто крестились, третьи плакали навзрыд, кричали:
– Не надо взрывать, судно село на песчаную мель, с приливом снимем! Не надо-о! Нет здесь японцев!
– Не взрывать! Стойте! Ведь это боевая посудина! Проклинаю! Будь ты проклят, немчура! – закричал молодой офицер, выдернул из кобуры револьвер и выстрелил себе в висок. Подломились ноги, он упал головой к морю. Тугая волна лизнула его русые кудри и откатилась. Струйка крови смешалась с соленой водой. Над морем застонали чайки, сорвались ленивые бакланы.
Последняя шлюпка причалила к берегу. И тут же мощный взрыв потряс море и сопки. Крейсер «Изумруд», как живой, подпрыгнул, затем потянулся, как умирающий, и раскололся надвое.
– Господи, да есть ли ты? Бога мать! – закричал усатый матрос, упал на песок и впился в него сильными пальцами.
– Довоевались. Наклали в штаны, не знамо пошто, – проговорил в наступившей тишине суровый боцман. – Прости нас, боже, простите, русские люди, не по своей воле убили судно, по воле капитана.
– Убили, какой корабль убили! Проклянут нас потомки! Не смогу я смотреть людям в глаза.
Офицеры и матросы плакали, лишь не плакал капитан.
– Ти откуда будешь, ти покажет нам дорогу? – спросил капитан Федора.
– Куда вам показать дорогу?
– Где есть ближайший село, телеграф, дорога.
– Покажу! – с болью в голосе ответил Силов и отвернулся.
Молча хоронили самоубийцу, хоронили на морском взлобке, чтобы он сторожил погубленный корабль.
– Позорище! Говоришь, что здесь нет военных судов? – спросил Федора один офицер.
– Нет и не было.
– Значит, то были огни рыбацкой шаланды? От нее мы бежали. Э-эх!..
Команду построили, и повел ее тропой в бухту Ольги простой дружинник. Долго оглядывались матросы и офицеры на свое судно. Лишь капитан ни разу не оглянулся.
– Чего взять с барона, к тому же остзейского! Будто перевелись русские командиры! – зло выкрикнул какой-то матрос. Но немец-капитан даже головы не повернул на крик.
Люди Ольгинского уезда скоро узнали о позорной гибели корабля. Сурово, исподлобья смотрели на матросов и офицеров. Капитан отдал распоряжения своему помощнику и тотчас укатил по тракту во Владивосток.
Мужики растащили дорогое оборудование с корабля, перековали пушки на орала.
А команда продолжала путь. Шли под презрительными взглядами людей русских. Никто не зазывал в избы, никто доброго слова не сказал, не обругал. Хоть бы обложили матюжиной, на какую только способен русский мужик, может быть, полегчало бы на сердце!
Трудно матросам, трудно офицерам, но как сказать людям, что не повинны они, что приказ командира для всех закон. Нет, все же и они виноваты, надо было сбросить за борт труса капитана и взять кому-то команду в свои руки. Надо… Но теперь уже поздно. Переживай позор, прячь глаза от людей.
2
Полоскался июнь над сопками, катился в Лету 1905 год. Над морем навис туман, колышется на волнах, дремлет. Поручик Владимир Арсеньев подал команду:
– Охотничья команда, равняйсь! Смирно! Налево! Шагом арш!
Пошла охотничья команда в сопки, чтобы выгнать с русских берегов браконьеров-японцев. В дружине около ста человек. Одних Силовых с десяток наберется. Дружинники не побегут. Они не поймут позора тех, что бежал с крейсера «Изумруд».
Шли по тропе, что вилась по берегу моря, падала с отвесных скал, поднималась на крутые бока сопок. К вечеру вышли в устье Голубой речки. С сопки было видно озеро Зеркальное, в его хрустальной воде купалось горячее солнце. В лимане Голубой речки на рейде стояла шхуна. На ее палубе сиротливо приютилась пушка. Около пушки с винтовкой ходил часовой.
Японские рыбаки беспечно ловили сетями и неводами симу, которая тугой струей спешила на свои нерестилища. На берегу десяток японцев пластали рыбу, солили, укладывали в бочки. В такие же бочки сливали зернистую икру.
– Всем отдыхать. Федор Силов, Нестер Соломин, вы со мной. Пятышин, ты за командира. Разведаем как и что, – распорядился Арсеньев.
Разведчики вернулись скоро. Арсеньев сказал:
– Сейчас трогать не будем. У них есть винтовки, зачем себя под пули подставлять да и зря людей бить. Будем брать утром, сонных. Остается дозор, а мы отойдем в ложок и передохнем до утра. Лодчонку бы где прихватить, чтобы взять сразу же шхуну, не то откроет пальбу из пушчонки, может кого и убить.
– Сварганим плотик и на плоту доберемся.
– Верно. Так и сделаем. Плавникового леса хватает.
Ночь, звезды то гасли, то снова вспыхивали. Туманы то надвигались, то отползали назад. Ярились на пойме гураны. Где-то провыл одинокий волк. Кто-то долго и истошно кричал на сопке. Заверь давил зверя.
Утро пришло тихое. Редкий туман застыл над морем. Перешептывались волны, тонко звенели комары, стонали чайки, крякали на озерах утки. Браконьеры спали в палатках. Спали и часовые у палаток и на шаланде.
В борт шаланды тихо стукнулся плотик. Пять дружинников вскарабкались на борт. Шаланду охраняли трое. Их тут же разоружили. Дружинник-пушкарь бросился к пушке, чтобы дать сигнал, крутнул ее, протер глаза, начал шарить руками в поисках замка, потом захохотал. Это была деревянная пушка.
– Командир, нападай, сигналу не из чего подать! Пушчонка из дерева! – закричал пушкарь и выстрелил вверх из берданы.
Поздно просигналил: часовые уже были связаны. Двадцать пленников понуро стояли перед наведенными на них стволами. Арсеньев приказал:
– Всех на шаланду, отправим в Ольгу.
– И чего с ними вошкаться, переторскаем – и баста. Они наших убивают, а чего мы будем смотреть, – зашумели охотники.
– Пленных не убивают. И чем больше мы пленим, тем быстрее наши пленники вернутся на родину.
