Борис Тумасов - Земля незнаемая. Зори лютые
Василий губы ладонью отёр, отмахнулся:
- И слышать не желаю. Покуда не надумают сдаваться, огня не велю прекращать. О том и речь веди с владыкой. Помилую, когда ворота моим полкам откроют. Тех, кто мне служить пожелает, одарю, надумают в Литву ехать, не задержу.
Копь под воеводой на месте пляшет, ушами прядает. Щеня его плёткой, поскакал исполнять государево слово.
Вернулся епископ в город, собрались литовские воеводы на совет и порешили не сопротивляться, сдать Смоленск.
Степанка стоит в трёх саженях от великого князя, и ему всё видно и слышно. Смолкли пушки и пищали, непривычно тихо. Рассеялся дым, и очистилось небо. Из распахнутых ворот вышли попы с хоругвями, за ними воеводы литовские, в броне, но безоружно, головы не покрыты. Перешли мост через ров, приближаются медленно. Рядом с великим князем Василием братья его стоят, за ними воеводы Щеня, Шуйский, Михайло Глинский и другие.
Любопытно Степану, о чём речь пойдёт у великого князя с литвинами… Весь день Степана государевы слова не покидали. Уже мнил он себя в помощниках у боярина Версеня на Пушкарном дворе и как с Аграфеной повстречается. Тешил себя Степанка мыслью, что тогда боярин Версень не осмелится травить его псами, и тайно, Степанка даже себе боится в том признаться, теплится у него надежда назвать Аграфену женой…
Всё ближе и ближе попы с литовскими вельможами, переливают серебряным шитьём ризы, играют золотом хоругви. Василий делает шаг вперёд, снимает высокую соболью шапку. Степан слышит его чуть хриплый голос:
- Благослови, владыка.
Тут литовские паны ударили челом великому Московскому князю. Вышел наперёд воевода Сологуб, сказал едва внятно:
- Не погуби, государь, бери город…
И заплакал, не вынес позора литовский воевода. Василий через плечо поглядел на склонившихся литовских панов, заговорил строго:
- Тебе, Юрко, и вам, панове, ждать моего ответа в шатре за караулом, дабы вам никто зла не учинил. Тут и порешите добром, кому в Литву ворочаться, кто мне служить пожелает. Не неволю!
Великий князь поманил воеводу Щеню:
- А ты, Данило, поезжай в город с дьяками и подьячими, народ смоленский перепиши. Вам, панове, и тебе, владыка, завтра к вечеру люд к присяге привести. Ступайте с Богом.
И тут же поискал глазами князя Шуйского.
- Василь Васильич, быть тебе наместником смоленским. Поспешай с полком своим в город, помоги народу пожары погасить да порядок наведи. Литовским полкам дозволяю приоружно Смоленск покинуть. С почестями.
Василий нахмурился.
- Да ещё, князь Василий, из города никого не выпускай, покуда не изловишь псковского боярина Шершеню. За измену и поносные речи казни его, аки пса шелудивого…
* * *Удача сопутствовала русской рати. Литовский князь Ижеславский, воевода Мстиславля, узнав, что к городу подходят полки воеводы Щени, не стал сопротивляться, открыл ворота и присягнул великому князю Московскому. За Мстиславлем пали города Кричев и Дубровна.
Раскинул свой лагерь у Орши князь Михайло Глинский. Воеводы Челяднин и Голица грозили Друцку.
А под Минском под стяг короля и великого князя Сигизмунда собралось тридцатитысячное литовское войско. Блистая броней, с отрядами вооружённых гайдуков прибывали в королевский стан знатные паны и шляхтичи.
Ухали бубны, гудели трубы. Пестрели под августовским солнцем шатры знати, отливал золотом королевский, серебром - шатёр гетмана Острожского.
На много вёрст окрест разграбила шляхта крестьян. Зерно и сено, мясо и репу - всё забирало на прокорм королевское рыцарство.
Известие, что великий князь Василий разъединил войско на несколько отрядов, а сам с братьями находится в Дорогобуже, несказанно обрадовало Сигизмунда. Наконец выдался случай побить московитов порознь!
И король велел гетману Острожскому не мешкая вести воинство к Борисову.
* * *Воевода Челяднин Иван Андреевич звания почётного. Не кто-нибудь, а конюший!
Вот потому, когда государь, посылая его на Друцк-город, назвал имя Челяднина после воеводы Михаилы Голицы, не могло не обидеть Ивана Андреевича. Не по месту именован Михайло. Ему б по родовитости за Челядниным стоять, а его государь первым упомянул.
Тогда Иван Андреевич не восперечил великому князю, сдержался, но на Голицу зло затаил…
Полки Челяднина и Голицы выступили к Друцку двумя колоннами, бок о бок, но воеводы меж собой не сносились. Каждый действовал сам по себе.
Двигались не спеша, делали частые и долгие привалы, друг друга не опережали. У каждого мысль одна: «К чему наперёд высовываться? Случиться бою, так лучше не мне первому начинать. Бережёного и Бог бережёт…»
На полпути конюший Челяднин остановился на днёвку. Не мог иначе, место красивое встретилось: лес и озеро, а в нём караси, каждый с лапоть. Иван Андреевич любил карася в сметане.
Покуда холопы, которых Челяднин возил за собой во множестве, затягивали невод, конюший улёгся в тени под кустом, вздремнул самую малость. На свежем воздухе не жарко, одно скверно - мухи одолели.
Тут некстати разбудил ратник:
- Болярин-воевода, там к тебе литвин прискакал… Челяднин зевнул, чуть скулы не своротил, поднялся взъерошенный, глаза осоловелые. Долго соображал, пока, наконец, не обронил:
- Веди!
На литовца смотрел, всё пытался припомнить: где видел? Тот заговорил поспешно:
- Вельможный пан, це я, пан Владек, дворецкий пана Глинского.
Приблизился вплотную, зашептал:
- Я, вельможный пан, тайно, дабы пан Глинский не проведал. Он меня в Оршу послал, а я сюда, к тебе.
- К чему в Оршу? - недоумённо переспросил конюший.
- О, але вельможный пан не догадывается? Пан Глинский надумал в Литву ворочаться, королю служить, и о том у него грамотка от Сигизмунда есть.
- А не врёшь ли ты, литвин, на своего господина? - недоверчиво спросил Челяднин. - Ох, нет у меня к тебе веры!
- Але я вру! - обиделся пан Владек. - Так вельможный пан воевода пусть своими очами увидит, коли седни в ночь заступит дорогу на Оршу пане Михаиле. А я пану Глинскому теперь не слуга, но слуга государю Московскому и от него милость имею. Либо вельможный пан не ведает, что государь дал мне земли и деревень за службу? А коли пан Глинский в Литву воротится, так и лишусь я жалованных вотчин.
- Ну, гляди, литвин! - Конюший поднёс кулак к носу Владека. - Вот ужо проверю тебя, а до поры от себя не отпущу, со мной поедешь. Чуешь, кого оговорить пытаешься? Самого Михайлу Глинского!
* * *Время к полночи. Тихо. Лупа прячется в рваных облаках, и дорогу плохо видно. Она вьётся над Днепром, пересекает лес и снова льнёт к реке.
Челяднин с Голицей в лесу с вечера, караулят Глинского. На всякий случай взяли сотню пищальников да две сотни конных дворян. Вдруг да Глинский сопротивление окажет.
- Ох, чует моя душа, Иван Ондреич, понапрасну мы в засаду сели, - скулит Голица.
Челяднин отмалчивается. Ему и самому муторно. Ну как поклёп дворецкий возвёл на своего господина? Голица уговаривает:
- Провёл нас литвин, и зачем Глинскому убегать? Воевода зевает и снова своё:
- Снимем засаду, Иван Ондреич, покуда не поздно. Коли государь проведает, как мы на князя напраслину возвели, озлится.
У Челяднина мысли не лучше. Быть беде. Не простит государь. Он к литовскому князю добр непомерно. Но вслух конюший иное говорит, просится:
- Погодим ещё маленько, боярин Михайло. А коль всё это неправда, промолчим, чтоб до государя не дошло.
Конюший сначала хотел отправиться в засаду на Глинского без Голицы, а потом передумал. Ежели дворецкий обманул, а Василий об этом проведает, ответ держать перед государем лучше с Голицей, чем одному.
Где-то недалеко раздался дробный стук копыт. Челяднин встрепенулся.
- Чуешь, боярин Михайло?
- Кажись, едет, - промолвил Голица. - Помоги, Боже, - и перекрестился.
Конюший крутнулся в седле, подозвал десятника:
- Перейми да гляди, чтоб не ускакал…
Далеко опередив верных шляхтичей, ехал князь Михайло. Одолевала Глинского забота. Король в своей грамоте обещает вернуть земли в Литве и дать иных городов. О том же писал Михаиле и брат Сигизмунда король Венгрии и Богемии. Глинский теперь думает о том, каких городов ему просить у короля. Хорошо было бы, если б литовские войска отбили у русских Смоленск. Глинский давно мечтает получить этот город в своё владение…
Князь Михайло поздно заметил всадников. Увидел, когда они были совсем рядом. Глинский дёрнул коня, схватился за саблю. Но чужие руки уже крепко держали повод, стащили с седла, связали.
