Андрей Алдан-Семенов - Красные и белые
Никифор Иванович поднялся, сказал задыхающимся от волнения голосом:
— Счастливого пути, командарм. Я рад, что дожил до времени, когда революция вскормила своих орлов.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
1
Восточный фронт, еще недавно разбросанный на необозримых пространствах, сократился до узенькой полосы между Сибирской трансмагистралью и Московским трактом.
Пятая армия преследовала отступающие войска Колчака. Под командование Генриха Эйхе, из Третьей армии в Пятую, перешли две дивизии; начальником Тридцатой дивизии новый командарм назначил Альберта Лапина.
Белые отходили на Новониколаевск, оставляя на своем вьюжном пути тысячи трупов. Умершие от тифа, от ран, замерзшие люди лежали в брошенных вагонах, в станционных залах, просто на перронах.
Под Барабинском белые приостановились: Каппель решил дать здесь бой наступающим красным.
В ночь на первое декабря, когда к Барабинску подошла бригада Грызлова, вовсю разыгралась метель. На Московском тракте, на железной дороге вырастали сугробы, казалось, земля и небо растворились в белом месиве. В метели и развернулся бой, больше похожий на скоротечную ожесточенную схватку.
Грызлов не мог применить пулеметы: в кожухах застыла вода. Красноармейцы дрались с белыми врукопашную. В эти ночные часы сам Грызлов был несколько раз на волосок от смерти, его спасало или собственное мужество, или бесстрашие бойцов.
К рассвету белые оставили Барабинск. Грызлов ввалился на станционный телеграф, чтобы сообщить о взятии городка. Пока колдовали над испорченным аппаратом, вбежал связной.
— Енерала поймали! — торжествующе сообщил он.
— Что за генерал?
— Кабыть сами Кильчак, бородища до пупа!
— Давай его сюда, полюбуюсь твоим генералом.
Связной ввел сивобородого казака в одной гимнастерке; над головой держал он свой полушубок и баранью папаху с кокардой.
— Ты откуда? — грозно спросил Грызлов.
— Из Семипалатного я, казак тамошний.
— Почему против народа идешь?
— Дак я же цареву службу несу. Верой-правдой отечеству служу.
— Верой-правдой? Ты царю с помещиками служишь, а царь-то уже на том свете. К стенке б тебя, старого хрыча, и дыма не останется. В какой части служил?
— У Анненкова, в Семипалатном. Про черного атамана слыхал, чать?
— Зверь, говорят, первостатейный?
— Не приведи бог! — Казак перекрестился. — Второго такого не токмо в сибирских краях, во всей России нет.
— Кем же ты у него был? Рядовой или поднимай выше?
— Знаменосец я. Святое знамя носил.
— Святое! Ух ты!.. Белое знамя — постыдное знамя!..
— Ставь меня к стенке хоть сей минут, а мое знамя — святыня русская. — Казак приподнял гимнастерку, сдернул с грязного тела выцветший зеленый шелк. — Вот оно! Из-за него я от колчаковцев к вам утек. Оно дороже моей и твоей жизни, с ним Ермак Тимофеевич в сибирский поход ходил…
Грызлов, уже бережно и любопытствуя, развернул знамя, пощупал упругое полотно.
— А ты не врешь?
— Упаси бог! Любой чалдон скажет, что Ермаково знамя в омском казачьем соборе хранится. Только атаман Анненков из собора-то его уволок.
— Ладно, будешь пока при моем штабе. Я еще с тобой потолкую, объявил Грызлов. — А обратно побежишь — прикончат тебя…
Телеграфист доложил, что «морзе» наконец заработал.
— Я вызвал Татарскую. Сам начдив на проводе.
Грызлов отрапортовал начдиву, что Барабинск взят, много пленных, большие трофеи. Не удержался, добавил:
— Захвачено знамя Ермака, похищенное белыми из омского собора.
Замолчал, прислушиваясь к постукиванию телеграфного аппарата.
«Из соприкосновения с противником… не выходить, — читал ленту телеграфист. — Знамя Ермака… беречь… как свои глаза».
Бригада снова преследовала колчаковцев, без боя оставлявших все станции. Почти за двести верст от Новониколаевска железнодорожная линия была забита брошенными поездами.
Грызлов заглядывал в вагоны и видел ковры, тазы, самовары, пианино. На площадках стояли коровы, на крышах мостились клетки с курами.
Колчак не стал оборонять Новониколаевск: он спешил вывести как можно больше войск за Енисей. В Саянах или на Байкале адмирал думал отсидеться, подготовиться к контрнаступлению.
Тринадцатого декабря авангардные полки бригады Грызлова с ходу заняли Новониколаевск.
— У меня тринадцать — счастливое число. Тринадцатого числа родился, тринадцатого женился, тринадцатого вошел в Новониколаевск. Городок, правда, хуже некуда, зато трофеев набрали в обе руки, — хвастался перед друзьями Грызлов.
Трофеи были поистине неисчислимы. Полки бригады пленили штабы двух колчаковских армий, им сдались тридцать две тысячи солдат. Вся тяжелая артиллерия, автомобили, бронепоезда, радиостанции, авиационные мастерские перешли в руки красных.
Со взводом красноармейцев Грызлов разъезжал по городу, успевая вершить десятки дел: вылавливал переодетых офицеров, тушил пожары, выводил на чистую воду иностранных дипломатов, укрывающих на своих квартирах сибирских богачей. Комбригу донесли, что на станции грабят военные склады. Он помчался туда.
Люди, как в разворошенном муравейнике, толкались между складами.
Какой-то тип винтовочным выстрелом пробил цистерну со спиртом, стоявшую около винного погреба; ударила, радужно переливаясь на морозе, острая струя, под ней столпились люди. Они ловили струю ладонями, глотали снег, пропитанный спиртом, подставляли котелки и шапки. Чьи-то дюжие руки начали выкатывать бочки из погреба; желтые и алые лужи окрасили снег, запахло букетом вин, толпа радостно взвыла.
— Прочь с дороги! Круши бочки к чертовой матери! — прогорланил Грызлов.
Красноармейцы разбивали прикладами бочки, хлестали винные потоки, пропитывая шинели густыми пряными ароматами. Грызлов, задохнувшийся от винного запаха, выскочил на свежий воздух и попал в озлобленную толпу.
— Ты пошто не по совести? Кильчак нас грабил, теперича мы его…
— Чево с ним рассусоливать, бей его в шею! — взревел парень и, размахивая железной палкой, пошел на комбрига.
Грызлов выстрелил, парень упал навзничь, толпа кинулась врассыпную.
2
— Разнузданные страсти так же опасны, как и стихийные бедствия, сказал Никифор Иванович, выслушав сообщение о грабежах. — У толпы логика примитивна: «Колчак нас грабил, теперича мы его», — вот и все ее мотивы.
Никифор Иванович долго чиркал зажигалкой, высекая синий огонек. Закурил самокрутку, закашлялся, чахоточные пятна проступили на его скулах. Глянул на знамя Ермака, висевшее на стенке салон-вагона, спросил Саблина:
— Вы допрашивали знаменосца из отряда Анненкова?
— Три часа толковал.
— Что же он говорит об Анненкове?
— Страшные вещи, Никифор Иванович.
— Можете нарисовать словесный портрет атамана?
— Анненков среднего роста, у него длинная голова, бескровное лицо, карие глаза, заостренный нос. Человек как человек с виду, а душою зверь. Нет, не то слово. Вурдалак, изверг, садист — вот кто такой Анненков. Впрочем, характер атамана остается для меня неясным. Он человек недюжинного ума, отличается звериной храбростью. В мировую войну Анненков стал полным георгиевским кавалером, получил британскую золотую медаль, французский орден Почетного легиона. Не пьет, не курит, избегает женщин. Но он — бретёр, ищущий любого повода для скандала, и приходит в бешенство по пустякам. А уважает только силу. Офицеры опасливо разговаривают с этим циничным человеком, готовым каждую минуту ухватиться за револьвер.
Ветры революции занесли Анненкова в Кокчетав, где укрывались царские офицеры, авантюристы да искатели приключений, сбежавшие от большевиков. Из них-то и создал свое братство кондотьеров Анненков, связав всех круговой порукой. Каждый вступающий приносит клятву преданности атаману.
«С нами Бог и атаман! Бог на небе, атаман на земле». На груди новичка накалывают татуировку: крест, под крестом череп и скрещенные кости; эмблему эту обвивают две змеи. Особые значки с крестом и черепом носят солдаты на фуражках, офицеры — на голенищах сапог. Девиз «С нами Бог и атаман» начерчен на полковых знаменах. Анненков заменил чинопочитание обращением «брат солдат», «брат офицер»; это, впрочем, не мешает братьям офицерам за малейшую провинность бить по скулам братьев солдат.
Зимой восемнадцатого года Анненков совершил налет на казачий собор в Омске, где хранились боевые знамена Ермака и Сибирского казачьего войска; с этими знаменами он ушел в Киргизскую степь. Мрачная его слава началась после подавления крестьянского восстания в Славгороде. На Анненкова обратили внимание интервенты и быстрехонько вооружили его; Колчак дал ему чин генерал-майора. «Братство степных кондотьеров» стало отдельной Семиреченской армией в десять тысяч сабель. Анненков одел свои полки и назвал их по цвету мундиров черными гусарами, голубыми уланами, коричневыми кирасирами. Анненков пытался восстановить монархию с помощью террора, изощренность пыток, надругательства над человеческим телом превзошли у него всякий мыслимый предел, — говорил Саблин.
