Волчий зал - Мантел Хилари
Джейн встает на колени и открывает ларь.
— Подложить батист?
— Не надо батиста. Где вторая туфля?
— Советую поторопиться, — предупреждает леди Рочфорд. — Если дядя Норфолк тебя увидит, то побьет палкой. Твоя августейшая сестра считает, что отец твоего ребенка — король. Она говорит, с какой стати им быть Уильяму Стаффорду.
Мария фыркает.
— Все-то ей известно! Как будто Анна знает, что значит выйти за человека ради него самого. Передай ей, что Уильям меня любит. Он обо мне заботится — и больше никто в целом мире!
Кромвель наклоняется и шепчет:
— Мистрис Сеймур, я и не знал, что вы близки с леди Кэри.
— Никто больше ей не поможет.
Джейн не поднимает головы; склоненная шея порозовела.
— Этот мой надкроватный полог, — говорит Мария. — Снимите его.
На пологе — гербы ее мужа Уилла Кэри, умершего лет, наверное, семь назад.
— Гербы я могу спороть.
Ну конечно, кому нужен покойник с его эмблемами?
— Где мой золоченый таз, Рочфорд, не ты его взяла? — Мария пинает желтый ларь, сплошь украшенный геральдическими соколами Анны. — Если это у меня увидят, то отнимут, а мои вещи выбросят на дорогу.
— Если вы можете подождать час, — говорит он, — я пришлю вам сундук.
— С надписью «Томас Кромвель»? Нет у меня часа. Вот что! — Она начинает сдирать с кровати простыни. — Увязывайте тюки!
— Фу! — говорит Джейн Рочфорд. — Бежать, как служанка, укравшая столовое серебро? К тому же в Кенте тебе эти вещи не понадобятся. У Стаффорда, небось, ферма? Скромная усадьба? Впрочем, ты можешь их продать. Что тебе наверняка придется сделать.
— Мой дорогой брат поможет мне, как только вернется из Франции. Он не оставит меня без средств.
— Позволю возразить. Лорд Рочфорд, как и я, будет возмущен, что ты опозорила родню.
Мария поворачивается к ней, вскидывая руку, как кошка, выпускающая когти.
— Это лучше, чем день твоей свадьбы, Рочфорд! Это все равно что дом, полный подарков. Ты не умеешь любить, ты не знаешь, что такое любовь, ты можешь только завидовать тем, кто знает, и радоваться их неприятностям. Ты несчастная злюка, которую ненавидит муж, и я тебя жалею, и жалею свою сестру Анну. Я в жизни не поменялась бы с ней местами! Лучше делить ложе с бедным и честным джентльменом, который тебя любит, чем быть королевой и удерживать мужа старыми бордельными штучками, — да, я знаю, король сказал Норрису, как Анна его ублажает, и поверь мне, ребенка так не зачнешь. А теперь она боится каждой женщины при дворе — ты что, на нее смотрел? ты уже и раньше на нее смотрел! Семь лет она добивалась короны, и спаси нас Бог от исполнения молитв! Она думала, каждый день будет, как коронация. — Мария, тяжело дыша, запускает руку в ворох своих пожитков и бросает Джейн Сеймур два рукава. — Вот, милая, возьми с моим благословением. У тебя одной здесь доброе сердце.
Джейн Рочфорд выходит, хлопнув дверью.
— Пусть ее, — шепчет Джейн Сеймур. — Не думайте вы о ней!
— Скатертью дорожка! — зло бросает Мария. — Я должна радоваться, что она не стала копаться в моих вещах и предлагать цену.
В тишине ее слова хлопают, плещут, словно птицы, которые бьются от страха и гадят на стены: король сказал Норрису, как Анна его ублажает. По ночам она пускает в ход свои искусные приемы. Он перефразировал — куда же без этого. Бьюсь об заклад, Норрис ловил каждое слово. Господи Иисусе, что за люди! В дверях лютнист Марк слушает, приоткрыв рот.
— Марк, если будешь стоять здесь и шлепать губами, как рыба, я велю тебя выпотрошить и зажарить.
Лютнист исчезает.
Тюки, которые упаковала мистрис Сеймур, похожи на птиц с перебитыми крыльями. Он перевязывает их по новой — не шелковым шнуром, а прочной веревкой.
— Вы всегда носите с собой веревку, господин секретарь? — Мария вскрикивает: — Ах, моя книга любовных стихов! Она у Шелтон! — и выбегает из комнаты.
— Да, книгу ей надо взять, — замечает он. — В Кенте стихов не пишут.
— Леди Рочфорд сказала бы, что сонетами не согреешься. Впрочем, мне никто сонетов не писал, — говорит Джейн, — так что я тут не судья.
Лиз, думает он, отпусти меня. Разожми свои мертвые руки. Неужто тебе жаль для меня этой девочки, такой маленькой и худенькой, такой некрасивой?
— Джейн!
— Да, господин секретарь!
Она закатывается на перину. Садится, вытаскивая из-под себя юбки, встает, держась за столбик балдахина, и, подняв руки, начинает отцеплять полог.
— Спускайтесь. Я сам это сделаю. И я пришлю за мистрис Стаффорд телегу. Ей самой все не унести.
— Я справлюсь. Государственный секретарь не занимается балдахинами.
— Государственный секретарь занимается всем. Странно, что я не шью королю рубашек.
Джейн покачивается над ним, ее ноги утопают в перине.
— Королева Екатерина шьет. До сих пор.
— Вдовствующая принцесса Екатерина. Спускайтесь.
Она спрыгивает, юбки колышутся и шуршат.
— Даже после всего, что между ними произошло. Только на прошлой неделе прислала дюжину.
— Мне казалось, король ей запретил.
— Анна говорит, их надо порвать и использовать на… ну, вы понимаете, в нужниках. Король был очень зол. Возможно потому, что ему неприятно слово «нужник».
— Это верно, — говорит Кромвель. Король ненавидит грубые слова и не раз строго обрывал придворных, пытавшихся рассказать сальную историю. — Так это правда, что сказала Мария? Что королева боится?
— Сейчас он вздыхает по Мэри Шелтон. Да вы сами знаете. Наблюдали.
— Однако это, без сомнения, вполне невинно. Король должен быть галантным до тех пор, пока наденет длинный шлафрок и будет сидеть у огня с капелланами.
— Объясните это Анне — она не понимает. Она хочет отослать Шелтон прочь. Ее отец и брат не соглашаются. Шелтон — их родственница, и уж если король глядит на сторону, то пусть это будет кто-то из своих. Кровосмешение в наши дни так модно! Дядя Норфолк… я хотела сказать, его светлость….
— Ничего, — рассеянно говорит он, — я его тоже так называю.
Джейн закрывает ладошкой рот. У нее детские пальчики с крохотными розовыми ногтями.
— Я буду вспоминать это, когда окажусь в деревне без всяких развлечений. А он вам говорит «дорогой племянник Кромвель»?
— Вы оставляете двор?
Без сомнений, она собралась замуж. За кого-то в деревне.
— Я надеюсь, месяца через три меня отпустят.
В комнату врывается Мария со злобной гримасой на лице. Она прижимает к животу — теперь уже вполне заметному — две вышитые подушки, в свободной руке золоченый таз, а в тазу — книга стихов. Мария бросает подушки и раскрывает кулак: в таз с грохотом, словно игральные кости, сыплется пригоршня серебряных пуговиц.
— Все было у Шелтон. Вот сорока!
— Все равно королева меня не любит, — говорит Джейн. — И я соскучилась по Вулфхоллу.
Для новогоднего подарка королю он заказал Гансу миниатюру: Соломон на троне приветствует царицу Савскую. Это аллегория, объясняет он. Король принимает плоды церкви и дань своего народа.
Ганс смотрит на него испытующее. «Я понял». Делает наброски. Соломон исполнен величия. Царица стоит спиной к зрителю, невидимое лицо поднято к царю.
— А мысленно, — спрашивает он, — вы видите ее лицо, хоть оно и скрыто?
— Вы оплатили затылок, — отвечает Ганс, — его и получайте. — Трет лоб, потом сдается. — Неправда. Я ее вижу.
— Это какая-то случайная встречная?
— Не совсем. Скорее женщина из детских воспоминаний.
Они сидят перед шпалерой, которую подарил ему король. Взгляд художника обращается к ней.
— Эта женщина. Она принадлежала Вулси, затем королю, теперь вам.
— Уверяю вас, в жизни у нее нет двойника.
Разве что в Вестминстере есть очень скрытная и многоликая шлюха.
— Я знаю, кто она. — Ганс многозначительно кивает, сжав губы; глаза дразнят, как у собаки, которая стащила платок, чтобы ты за нею побегал. — Слышал в Антверпене. Почему вы не заберете ее сюда?
— Она замужем. — Он неприятно поражен, что в Антверпене кто-то обсуждает его личные дела.
