Александр Солженицын - Красное колесо. Узел III. Март Семнадцатого. Том 1
Революция – не может без хаоса и разрушения, это её отличительная черта. Но спасая её же самоё – надо было хорошенько дать ей по святым рукам!
А сил – не было! Никто был Ободовский, и тем более не военачальник и вообще не военный, никто ему не подчинялся, можно было надеяться только кого-то случайно уговорить и обратить. Но почти никого не было на местах! – все дали себе льготу сбежать или отправиться на улицу зрителями.
Несколько часов Ободовский нервно просидел за телефоном, мало чего добившись, – а между тем с каждым получасом, он чувствовал это остро, – революция сползала-сползала-сползала, а из-за войны – и вся Россия вместе с ней!
Ужасно, ужасно, что это во время войны, – и поэтому надо с первой же минуты ставить загородки и даже заборы против Желанной, не давать разрушать, а только перестраивать в дело!
Никто был Ободовский ни при заходящем царе, ни при восходящей революции, – не министр, не начальник, не генерал, не выборный, – но он был человек действия, и, никого не спросясь, мог и должен был сам найти себе место. Уже здесь, в военно-техническом комитете, сидеть ему дальше было неразумно – огненная война перекинулась на сам Петроград.
Где же мог быть центр, где станут собираться добровольно другие люди действия и можно что-то спасти, организовать, перенаправить стихию в разум?
Очевидно, при Государственной Думе, никакого другого места в голову не приходило, хотя из Таврического, кому он там дозванивался, второстепенным, никто ему толком ничего не ответил. Вот туда и нужно было идти сейчас, с рабочего дня на рабочую ночь.
Но тут он ещё раз позвонил в ГАУ – Главное Артиллерийское Управление, куда несколько раз за день звонил, – и оказалось, что уже и последние разошлись, и господа офицеры, и служащие, швейцар вот один остался и ничего поделать не может: буяны ворвались и ящики тащат, топорами открыли ящик с буссолями, а тут и ковры и зеркала, а полиции нет.
Ах, мерзавцы! ах, мерзавцы! – рванул Ободовский пальто и шапку. Новые буссоли тащить? За буссоли он им сейчас покажет, сколько б их там ни было, хоть тысяча человек!
И журавлиными шагами, не замечая ничего на улицах, понёсся к ГАУ.
111
* * *Кто и когда поджёг Окружной суд – свидетелей нет.
В самый разгар пожара толпа не пожелала допустить пожарную команду, та уехала. Стояли, глазели, одобряли. На пожаре ликовал Хрусталёв-Носарь, двумя часами раньше освобождённый из тюрьмы. Соседние гимназисты утаскивали папки, для забавы. Тащили «дела» с фотографиями осуждённых. Стоял молодой человек из судейских и, смелея, громко стыдил толпу, что горит нотариальный архив, и какая это беда, и для чего он нужен. Мрачный мастеровой сплюнул и выматюгался:
– …так и так тебя с твоим архивом. Дома и землю без архива разделим.
Заодно против суда разгромили редакцию «Русского знамени», в мелкие клочья на мостовую рвали их черносотенную газету, их брошюры.
Когда в суде уже выгорели окна и провалились потолки – допустили пожарников. Приехало сразу несколько частей, выдвинули несколько лестниц. Но поздно.
Теперь лезли мешать пожарникам пьяные, но уже публика их отымала, умиряла.
* * *По Суворовскому проспекту мчался из первых автомобиль, полный вооружённых солдат. Из боковых Рождественских улиц выбегали на него смотреть. В кузове, в переднем ряду молодой унтер, с красным лоскутом на штыке поднятой винтовки, кричал:
– Ура-а-а! Долой тира-ана! Долой всякое господи-инство!
– Молодцы волынцы! – кричали им с тротуара.
А старухи крестились в испуге.
* * *Владимир Васильевич Перфильев, молодой адъютант сводного лейб-гвардии казачьего полка, крупный, преогромной силы, оказался в отпуску в Петрограде. 27-го шёл мимо чьей-то казармы – увидел на улице десятки бездельно бродящих, распущенных растерянных солдат. Стал сильно кричать на них – и всех загнал в казарму. Изругал часового, настрого приказал ему никого больше наружу без отпускной не выпускать.
И пошёл дальше. (Дома мать узнала, в ужас пришла, и самого не выпустила из дому неделю).
* * *На углах Бассейной, Жуковской, Надеждинской стояли солдаты кучками, с вышедшей домашней прислугой, рассказывали и матерились.
По Кирочной разъезжало верхом несколько штатских в котелках и фетровых шляпах, опоясанных саблями сверх пальто, – на лошадях, уведенных из казарм жандармского дивизиона.
Солдат, поставив винтовку прикладом наземь, пожелал прикурить у прохожего офицера. Тот остановился нехотя и нервно, левой рукой держит папиросу на прикур, правая в кармане. (Револьвер?)
Солдат прикуривает неторопливо.
* * *Пассажиры с поездов не находят на вокзалах ни носильщиков, ни транспорта, где – опрокинутые извозчичьи дрожки. Кто ищет санки для клади, а кто достаёт рогожный куль, на него свои вещи и потянул по снегу.
Близ вокзалов все магазины закрыты, у витрин никого.
* * *А на Садовой – обычный вид, магазины и лавки открыты, на Апраксином и Щукином рынках – толпы покупателей, приказчики зазывают, разносчики с лотками перекрикивают друг друга, шутят, смеются.
* * *Ещё и после полудня ходили люди в банк. А генерал Верцинский, в отпуску в Петрограде, до двух часов дня умудрился ни на Невском, ни на Гороховой не столкнуться ни с чем. Только издалека, из Литейной части, слышал перестреливание.
* * *Конный городовой несётся крупной рысью и размахивает шашкой в обе стороны попеременно. Народ невольно разбегается – и он проскакивает, в подхватисто перепоясанной шинели, в фуражке. Стреляли вослед – не попали.
* * *Как начали грабить Арсенал – за день похитили 40 тысяч винтовок и разбили много ящиков револьверов.
* * *По Суворовскому – снова грузовик с солдатами. Густой гудок непрерывно ревёт – и толпа сбегается. Из кузова выбрасывают на ходу на сторону – винтовки, сабли. Молодёжь подбирает, потом ладит, как привесить. А подростки – беснуются от радости, первее всех хватают.
Мальчуган лет 12, опоясанный тяжёлой саблей, чертящей по земле, визжит: «ура-а-а!».
Стройно, строго идёт полурота во главе с прапорщиком. Но – ничего красного. В толпе:
– Это что ж, против народа?
– Да не.
– А пошто ж они не вопят?
* * *У подворотен, у подъездов набираются любопытные – жильцы, чиновники, барышни, а то и офицеры с дамами. И опасно смотреть и интересно. То кучки двинутся вперёд, в толпу – лучше посмотреть. То – бегут назад, и офицеры под руку с дамами тоже.
Обыватели бродят по улицам с любопытством и жутью. У встречных узнают, что делается там-то, и можно ли пройти.
* * *Литовский замок – женское исправительное арестантское отделение, кто-то добивался атаковать ещё в воскресенье вечером: кучки народа сходились в темноте, перебегали, постреливали. Все дома вокруг перепугались и свет потушили.
Но только в понедельник после полудня появился бронированный автомобиль и отряд солдат. Поднялась пальба, летели стёкла, прошибли двери. Защитного караула не нашлось. Начальник тюрьмы, не отдававший ключей, был избит и уведен окровавленный.
Стали выпускать арестанток. Потащили всякое разное, что нашлось в складах.
Откуда-то снизу, как из подвала, стал подыматься рыжий дым. (И перешёл в трёхдневный пожар).
* * *За этот день разгромили семь тюрем. Кроме Дома предварительного заключения (откуда освободили финансиста Рубинштейна, за ним сразу пришёл автомобиль), Крестов (откуда освободили Гвоздева и всю Рабочую группу) и Литовского замка – ещё Женскую тюрьму на Арсенальской набережной, Военную тюрьму на Нижегородской улице, Пересыльную тюрьму и Арестный дом близ Александро-Невской лавры.
На улицах арестанты и каторжники, в халатах, в тюремном, прогуливались весело, целовались друг с другом и с солдатами.
Всех до одного освобождали, не расспрашивая. Вместе с политическими вышли на свободу (много больше их) и все уголовные. И в тех же часах начались по городу грабежи, поджоги и убийства.
* * *Через форточку запертого Михайловского училища юнкер Лыкошин, сын генерала, крикнул на Нижегородскую улицу:
– Товарищи! Мы – с вами тоже! Но нас отсюда не выпускают!
Тогда юнкер Юрий Собинов, сын артиста, закатил ему пощёчину.
* * *Рабочие разоружили охрану Финляндского вокзала и захватили его. Порвали семафоры, и движение поездов прекратилось. Сестрорецкие оружейники тоже заняли станцию Белоостров.
