Валентин Пикуль - Кровь, слезы и лавры. Исторические миниатюры
Медные доски для гравирования денежных узоров были готовы, резцы уже отточены и закалены. Работы было много, но Лалль всегда отличался усердием поденщика. Совершая преступление, он утешал себя библейской мудростью: “Втайне содеянное – тайно же и судимо будет!” По ночам на улице Вожирар глухо постукивали станки, аккуратно сошлепывая с досок свежие русские ассигнации. Готовые деньги тащили в особую комнату, где, кроме грязи и пылищи, ничего больше не было. Деньги бросали на пол, большими метлами перемешивали их с мусором, пока они не обретали вида денег, уже имевших хождение по рукам. Потом деньги укладывали в небрежные связки, а ночью отвозили в министерство полиции, откуда герцог Ровиго рассылал их через агентов подальше от Парижа…
Все шло замечательно. Но однажды, в самый разгар работы, в двери тайной типографии Наполеона позвонили и постучали согласно парольным условиям. Верзила открыл двери, и его тут же схватили за глотку, обрушив на пол; замки наручников щелкнули, словно кастаньеты. Внутрь ворвалась полиция по надзору за парижскими рынками, которую возглавлял самый ловкий детектив Парижа – префект Массой, и он закричал радостно:
– А-а, да тут народу как на главном базаре…
Директор типографии Фен первым получил от него по зубам.
– На помощь! – завопил тот, созывая людей…
Началась самая настоящая битва. Дрались с ожесточением. И те, кто раскрыл тайну императора. И те, кто стоял на страже ее. В ход шли палки и бутылки, детали станков и медные доски с узорами банкнот и ассигнаций. Пол типографии был густо заляпан кровью. Директор прилагал бешеные усилия, чтобы пробиться к своему кабинету, где лежала “охранная грамота” Наполеона, подписанная его же рукою. И ему удалось это сделать! Массон увидел печати императора и подпись императора. Битва кончилась.
– Странно! – сказал Массон, ничего не понимая. – Я ведь давненько выслеживаю вас. Сразу понял, что здесь дело нечистое…
– Кто велел вам арестовать нас? – спросил Фен.
– Комиссар Паскье.
– А вы с Демаре советовались?
– Зачем? Я подчиняюсь только Паскье…
– Теперь, – разъярился Фен, – бегите прямо на Малаккэ и объяснитесь с самим герцогом Ровиго! В конце концов, я лишился двух передних зубов, – и только, а вы лишитесь и места, и пенсии…
Паскаль как раз в это время был у министра полиции:
– Счастлив доложить вашей светлости, что мои молодцы берут тайную типографию на Вожирар, дом двадцать шесть, сейчас сюда доставят прессы и оттиски… Нам принесут кучу денег!
Герцог Ровиго чуть не выпал из кресла. Тайна фальшивых денег могла стать достоянием газет всего мира. Какой кошмар!
– Кто раскрыл адрес типографии? – спросил министр.
– Ну а кто у нас самый ловкий? Конечно, опять отличился молодчага Массон, что надзирает за парижскими рынками.
– За рынками? Но типография не рынок.
– Согласен. Согласен, что Массон хотел отличиться.
– Он достиг своего! Так и передайте ему, что он отличился на всю свою жизнь… Завтра же я сошлю его в Кайенну, где его сожрут гремучие змеи и мохнатые пауки величиной с десертную тарелку! Его дело – хватать карманников на базаре, а он… Паскье, вы понимаете, что Массон схватил за руку самого императора?
– Ничего не понимаю! – сказал Паскье. – Вы меня запутали.
– Ах так? Ну, так и тебя – туда же… в Кайенну!
Велика была тайна Наполеона, если даже префекты полиции не знали о ней. Скандал как можно скорее потушили в своем же узком (полицейском) кругу. “Втайне содеянное – тайно же и судимо будет”. Типография на улице Вожирар снова постукивала по ночам, и фальшивые русские деньги струились в широкий мир, где их расхватывали жадные руки… Пушки еще дремали в тиши арсеналов, а Наполеон уже начал войну с Россией – пока экономическую!
История тем и хороша, что, как бы ни старались упрятать тайну, историки все равно доищутся истины. А я люблю цитировать в тех случаях, когда чувствую, что мне не сказать лучше, нежели уже сказано другими авторами. Но сейчас я вынужден процитировать самого себя… В романе “Пером и шпагой” я обронил неосторожную фразу: “Тайные типографии в Саксонии уже нашлепывали миллион за миллионом фальшивые ассигнации”. Так иногда бывает, что, написав строчку, подвергаешь ее анализу лишь потом, когда увидишь ее в напечатанном виде. Откуда взялась Саксония? Я вспомнил, что эту фразу породили два источника. Первый – князь А. А. Шаховской, писавший: “Нам принесли сторублевые ассигнации французской работы… Я слышал, что фабрика или завод этого бездельства находился в Кенигштейне, куда до самого освобождения Саксонии от наполеоновского ига никого не впускали”. Дальше искать уже легче! Генерал-губернатором Саксонского королевства в 1813 году был назначен князь Н. Г. Репнин-Волконский (брат декабриста С. Г. Волконского). А секретарем его был Алексей Имберг, оставивший после себя мемуары… Таков был ход моих поисков, чтобы проверить самого себя. Я понял, что фраза в романе неверна! Шаховской ошибся, а Имберг, занимавшийся розыском фальшивых денег, нашел их в банках Дрездена, однако никакой “фабрики” в Саксонии не было. Дело объяснилось просто: саксонский король, плут и мошенник, взял на себя гнусную роль агента по распространению поддельных русских ассигнаций. В наказание за это князь Н. Г. Репнин-Волконский велел приготовить портшез, на котором его королевское величество рано утром вынесли прочь из Дрездена, как выносят за город нечистоты (пока горожане еще не проснулись).
Оставим Саксонию; у нас есть дела поважнее в России…
Историки 1812 года знают, что в обозах армии Наполеона катились 34 фургона с фальшивыми ассигнациями. Этот факт – лишь мелкая деталь экономической диверсии; деньги из этих фургонов расходовались на оплату фуражировок. Проникновение же фальшивок в Россию началось гораздо раньше, а масштабы диверсии были огромны… Когда Наполеона изгнали из русских пределов, фельдмаршал Кутузов Смоленский получил приказ: по вступлении войск в Варшаву первым делом живьем схватить банкира Френкеля, – именно от этого жулика-капиталиста зараза и расползалась по русским базарам и карманам. Генерал Иван Липранди, военный писатель прошлого века, исследовал потаенные каналы, по которым поддельные деньги проникали в российский государственный банк. Липранди писал, что весной 1812 года Наполеон через герцога Бассано (министра иностранных дел) “поручил варшавскому банкиру еврею Френкелю 25 000 000 рублей… впускать в наши пределы”. Френкель действовал через своих единоверцев, проводя операцию через местечковые синагоги. “С октября 1812 года, – писал Липранди, – такие ассигнации начали входить в банк”.
Но главная вина за преступление ложится на императора!
Наполеон не нашел предателей среди русского народа. Крестьянство встретило пришельцев вилами и рогатинами. Нашествие французов приветствовали одни московские раскольники. Я не знаю, чем объяснить их измену; думаю, что староверы, преследуемые царской властью, видели в императоре Франции защитника веротерпимости. Хлеб-соль Наполеону поднесли в Москве только раскольники! Благодарный им за это, император с маршалом Мюратом посетил их молельню. Когда в Москве царили грабежи и пожары. Наполеон приставил к охране раскольников жандармов. В покровительстве староверам император перешел все границы доступного. Он велел дать богомолам печатный станок, и на Преображенском кладбище, средь древних могил, с тех самых досок, которые в Париже резал усердный Лалль, раскольники тоже печатали фальшивые русские ассигнации. Случай, конечно, поразительный.
Но это еще не все! Возле Каменного моста Наполеон раскинул меняльные лавки, где сидели его агенты. Поддельные деньги они обменивали на монеты. Не плевые бумаженки, из России вычерпывалось серебро и золото. За одну “синенькую” (5 рублей) менялы просили серебряный рубль. Фантазия Наполеона разыгралась в Москве настолько, что он стал выплачивать жалованье своим войскам опять-таки фальшивыми русскими деньгами.
Тарутинская битва послужила сигналом гибели. Наполеон не покинул Москву – Наполеон бежал из Москвы (большая разница!). На дорогах отступления “Великая армия” бросала после себя массу вещей, и – будто случайно – на бивуаках оставляли чемоданы, набитые фальшивыми деньгами. Наконец однажды казаки “растрепали” французский обоз, в хвосте которого ехали фургоны с остатками денежного фонда. После этого немудрено, что русский государственный банк вскоре залихорадило от наплыва фальшивых ассигнаций.
Русские люди быстро научились отличать поддельные “наполеонки” от настоящих денег. Настоящие были подписаны от руки, а на фальшивых подписи были гравированы. Лалль, при всей его скрупулезности, все же допустил одну ошибку, для глаза обывателя почти незаметную, но которая была известна банковским чиновникам (один неверный штрих, пересекавший букву “X”, служил уликой). В 1814 году, когда победоносная армия России возвращалась домой из Франции, был произведен бухгалтерский подсчет всех полковых касс. Он дал ужасные результаты! В артельных суммах армии тогда насчитывалось 1 500 000 рублей, а средь них 300 000 рублей оказались фальшивыми… Одна пятая часть всех денег ни к черту не годилась! Что же сделало в этих условиях русское правительство? Страна разорена – это так. Не принять от народа фальшивые деньги – значило усугубить всеобщее разорение. Крестьянин, имея на руках фальшивую бумажку в 25 рублей, обнищает совсем, если эту бумажку не оплатить. Деньги есть деньги, и честный труженик, которому от оккупантов досталась поддельная ассигнация, не виноват. Государственный банк поступил правильно, принимая фальшивые ассигнации как подлинные. Их сразу откладывали в сторону, а потом бросали в печку. Государство несло убытки – непоправимые! Но иначе было нельзя… Историк П. И. Бартенев писал, что русский банк “не на один миллион выкупил таких ассигнаций у крестьян и обманутых людей, великодушно покрывая недобросовестность неприятеля”.
