Валентин Пикуль - Нечистая сила
– Хвостов долго не протянет, свернет шею… Ну кто же из нас, служа в эмвэдэ, произносит вслух то, что думает?
– Затычка ему не помешала бы, – отвечал Белецкий. – Но если он не вставил ее себе сам, так я за него вставлять не буду!
ФИНАЛ ШЕСТОЙ ЧАСТИ
И опять история ломает каноны литературы!
Мыслимое ли это дело – под конец романа вводить нового героя, который в романе почти не будет действовать? Однако появление героя необходимо, ибо он станет последним ставленником распутинской шайки и займет пост министра юстиции на другой день после убийства Гришки Распутина… Сейчас главное – с чего о нем начинать?
* * *Жил да был бедный студент, каких на Руси тысячи.
Николай Александрович Добровольский – из дворян.
Наука – бог с ней, а вот где бы подзанять деньжонок?
Это было в Киеве, где он учился на юриста в университете. Помощи от разоренных родителей хватило лишь на то, чтобы справить к мундиру подкладку из белого шелка. Не зная, как выкарабкаться из бедности, студент нанялся в любовники к одной старой даме, но она заразила его, и тем закончилась недолгая карьера альфонса. В поисках верных путей в жизни Добровольский спустился в игорный притон, где поставил десять копеек, а выиграл десять рублей. Это решило судьбу – раз и навсегда! Ради одного «маза» в шалмане он мог забыть о свидании с барышней. Ради приятных слов «ваша карга бита» он был готов на любую подлость. Но ему в игре не везло… Однажды, когда Добровольский, вконец продувшись, изнывал в буфете игорного клуба, к нему подошел И.М.Маршак – владелец ювелирного магазина на Крещатике.
– Страдаете, молодой человек? – и дал в долг…
Маршак оказался щедрым человеком – молодой юрист много лет играл и кутил на его подачки. А когда Добровольский отбывал военный ценз в кавалергардах, Маршак и там не оставлял его своим вниманием. В письмах он с добродушным юмором напоминал, что стоит ему предъявить векселя к оплате и Добровольский вылетит из полка в чем мама родила – на всю жизнь опозоренный! Отслужив в полку, Добровольский чиновничал в судебном ведомстве, женился на княжне Друцкой-Соколинской, у которой было триста десятин земли на Смоленщине, но игра пожирала все доходы от имения и службы.
Наконец он достиг положения прокурора в Киеве, и тут к нему в кабинет затесался незнакомый юркий человек с громадным перстнем на оттопыренном мизинце.
– Вы мне очень много должны, – сказал он прокурору. Это был Аарон Симанович, державший в Киеве лавку подержанных вещей, где со стороны двора он перекупал ворованные драгоценности. Добровольский пришел в ужас, когда увидел в его руках векселя, данные в свое время ювелиру Маршаку.
– Маршак умер, – сообщил Симанович, – а перед смертью, любя меня, как сына, завещал ваши векселя мне…
Капкан захлопнулся! Далее отношения развивались по всем правилам кредитной науки: Симанович давал, как раньше давал Маршак, прокурор брал у него, как раньше у Маршака, а за это покрывал аферы своего кредитора.
Добровольского перевели в Гродно вице-губернаторствовать, но неутомимый маклер тронулся следом за должником, как лиса по следу робкого зайца.
Здесь, в Гродно, губернатор (стыдно сказать!) носил штаны в заплатках: не было денег на покупку новых – все забирала игра. Отличный знаток бухгалтерского учета, Добровольский много лет успешно подделывал губернские сметы, пока не схватили за руку. Что делают цари, если губернаторы проворовываются? Они сдают губернаторов на вечное хранение в Сенат, словно закладывают в ломбард вещи, вышедшие из моды, и там они лежат, пока не понадобятся…
Сенатор! Чести много, а денег мало. Симанович сказал, что в одну минуту сделает его богатым. Он привел к Добровольскому некоего дворянина Нахимова, просившего закрепить за ним нефтеносный участок на Кавказе, который он бурить не собирается, а продаст его англичанам – деньги поделят поровну.
«На троих!» – не забыл напомнить Симанович… Англичане навезли королевской техники, стали просверливать Кавказ, но нефти – кот наплакал. Не понимавшие всех тягот сенаторской жизни англичане (экие подлецы!) подняли шум. Нахимову дали три года каторги на Сахалине, Симановичу ничего не дали, а Добровольскому дали по шапке – он был изгнан из прокуроров 1-го департамента. Все затихло… Но денег-то опять не было! Годы скользили, как вода по клеенке, состарилась жена, так и не увидев счастья, выросли у Добровольского дочери, стыдившиеся бедных платьев, а он, муж и отец, все играл, все ставил, все просаживал… Подрастали сынишки и у Симановича, который предъявил должнику своего старшего Шиму.
– Гениальный ребенок! – аттестовал он. – Мальчик чрезвычайных способностей, но вы же сами знаете, какие страшные антисемиты эти профессора Технологического института…
По блату с министерством просвещения Добровольский пропихнул в институт «гениального ребенка», а Симановичу сказал:
– Ты когда-нибудь от меня отвяжешься или нет?
– Отвяжусь, когда получу с вас по векселям… Добровольский протер свои последние штаны и, сильно сгорбленный, пошел на последнее средство – видели, как, подняв воротник пальто, он крался, словно вор, по черной лестнице дома ј 64 по Гороховой улице… Что ж, естественный финал. О Распутине ходит много легенд, и среди них – одна, будто он был очень добрым человеком. Правда, что широким жестом Гришка давая нищенке пять рублей, на свои кровные мог насмерть упоить оркестр балалаечников. Но добрым он никогда не был! Опутанный массою невидимых финансовых пут, он черпал деньги из различных источников и скоро, будучи не в ладах с арифметикой, уже ничего не понимал в своей загадочной бухгалтерии. Множество дельцов, окружавших его, конечно, грабили Гришку со всех сторон, действуя при этом секретно друг от друга и аккуратно поддерживая в Распутине постоянное чувство подозрительности. («Распутин, – писал Белецкий перед расстрелом, – зорко следил за охраною материальных интересов, он производил подробный сыск о тех, кого подозревал в обмане, и затем публично их разоблачал, не стесняясь формой выражений…») Добровольский и стал главбухом Распутина?
Служил, аки пес служит за мозговую кость.
Для верного пса нужна хорошая будка, чтобы сверху не протекало, а сбоку не поддувало. Распутин усадил сенатора в чулане своей квартиры, где валялись дрова и старые корыта и куда никто из гостей заглядывать не отваживался. Там, вооружась счетами, Добровольский подводил баланс грандиозных афер, ревизовал доходы и уличал не Распутина, а тех, кто залезал в карман к Распутину… Униженный нищетой и проигрышами в ночных клубах, Добровольский опускал свои очи все ниже, а Распутину это в людях никогда не нравилось.
– Ты, счетовод, чего в глаза не глядишь? Не украл ли ты?
О присутствии Добровольского в Гришкиных делах знали очень немногие (знала и Вырубова). До «будки», где сидел верный распутинский Трезор, добрался тот же Аарон Симанович.
– Аа, вот вы где! Ну, не ожидал…
Пристыженный низким падением высокого дворянского престижа, Добровольский имел неосторожность, на основании точной бухгалтерии, припугнуть своего кровососа… Тот сказал ему:
– Вы очень много стали знать обо мне. – И Симанович вытолкал сенатора из «будки», а Распутин даже не возражал.
– Вроде бы и ничего мужик, да в глаза не смотрит!
* * *Распутин чувствовал, что эта сладкая жизнь горько кончится, и всю войну (после покушения Гусевой) «зажимал деньгу», рачительно складывая деньги в кучки и кучи, которые потом старательно прятал по углам и щелям…
Интересно бы знать – из чего он сложил свои грязные миллионы? Симанович не открыл, а лишь приоткрыл занавес: «Я доставал Распутину деньги из особых источников, которые, чтобы не повредить моим единоверцам, я никогда не выдам!» Может, тайна вообще непрошибаема, как стенка? Не закрыть ли нам глаза, отступив в бессилии?..
Нет, в этой уголовщине стоит нам покопаться!
Когда Симанович впервые появился в Петербурге, имея зашитыми в пиджаке несколько ворованных бриллиантов, мечты его были вполне скромными: иметь свой публичный дом – вот крайний потолок его фантазии. Но у него, как и у Добровольского, была страсть – карты. Великолепный шулер, почти фокусник, умевший из девятки делать туза, а из дамы валета, он иногда по странной прихоти каприза разрешал себе играть «наперекор судьбу» (т.е. играл честно и мгновенно продувался догола). Но знание жизни ночной столицы и обширный круг знакомств привели его перед войной к мысли – пустить в финансовый оборот человеческие пороки. Белецкий знал, что на руках Симановича постоянно имелось двести тысяч рублей, которые он давал в рост под большие проценты кутящим людям. Но Белецкий не знал главного!..
Да и вообще мало кто догадывался, что «секретарь старца» возглавлял громадный подпольный синдикат по обслуживанию людской порочности.
