Если любишь (сборник) - Курбандурды Курбансахатов
Яздурды-пальван наступал на хозяина:
— Посадишь?
— Нет, не посажу!
Тогда разгневанный старик, не соображая, что делает, вцепился в недоуздок верблюда. Кровь ударила в лицо Эсен-мурта.
— Отпусти!
— Не отпущу!
Эсен-мурт с силой дернул недоуздок.
— В последний раз повторяю: отпусти! Не то останешься без руки!
— Ничего ты мне не сделаешь, — ответил Яздурды-пальван, отпуская недоуздок. — Но если поэт отстанет и погибнет в пустыне, люди сгноят тебя в земле вместе с семью твоими потомками. И нам они спасибо не скажут! — Он повернул своего осла назад, пригрозив: — Предупреждаю, если Кемине не сядет на белого верблюда, дальше ты поедешь один.
Эсен-мурт расхохотался:
— Только послушайте, что говорит этот безумец! Нашел чем угрожать! Думаешь, если вы с Овезом уйдете, мир рухнет? Один я не останусь, со мной поедет Гельды.
Но в это время к нему подъехал Гельды и упавшим голосом сказал:
— Если так, то и я не сделаю за тобой ни шагу! Видно, напрасно защищал я тебя тогда в Чашгыне. Кто ты и кто Кемине? У тебя нет ни сердца, ни совести. Ведь ты виноват в том, что волк съел осла шахира.
— Гельды! — закричал побелевший Эсеи-мурт. — Да слышат ли твои уши, что говорит язык?
— Слышат!
— Нет, ты оглох. Или стал таким олухом, что начал повторять их слова!
Вместо ответа Гельды гневно взглянул на хозяина.
Вначале Эсен-мурт не думал, что разговор примет такой оборот. Конечно, когда он приедет в Хиву, наймет сколько угодно слуг, но довести тяжело груженный караван одному невозможно. Надо пересечь еще много высоких барханов, на стоянках разгружать верблюдов и снова вьючить огромные тюки… Он представил все это себе только на одну минуту и тут же крикнул вслед Яздурды-пальвану:
— Эй, постой! Ты, оказывается, так глуп, что не понимаешь шуток.
Яздурды почувствовал, что Эсен-мурт сдается, и с достоинством ответил:
— Кто глуп, а кто умен — разбираться в этом сейчас у нас нет времени. И потом, ты не очень-то заносись! Здесь тебе не белая кибитка Карсак-бая, а Каракумы… Хочешь — дай поэту верблюда, не хочешь — дело хозяйское. Мы-то придумаем, как нам поступить.
— А какая мне от этого выгода? — пробормотал себе под нос Эсен-мурт. — Ничего, кроме вреда. А если верблюд упадет под тяжестью груза, тогда мне еще и отвечать?
Сообразительный старик, стараясь не пропустить момент, поспешно возразил:
— Неужели верблюд, способный нести твое тучное тело, не сможет поднять маленького, с кулачок, человека?.. Размахнулся — бей! Если уж заговорил о пользе, то догова ривай до конца. Поэт заплатит тебе.
Эсен-мурт деланно рассмеялся:
— Если бы у твоего поэта были деньги!
— Если их нет у Кемине, мы найдем. Вернемся в Серахс продадим свои кибитки. Ты об этом не беспокойся. Сколькс тебе нужно?
— Сколько нужно? — Эсен-мурт снова усмехнулся. — Ты знаешь, как найти путь к моему сердцу. Скажи ему пусть дает сорок тенге и залезает на верблюда! Надоел ты мне, прожужжал все уши.
Яздурды-пальван, услышав слова "пусть залезает", тут же поспешил к поэту.
Овез снял с плеча Кемине хурджун и привязал его к горбу верблюда, а Гельды, обхватив своими сильными руками шахира, легко поднял его, как ребенка, и усадил.
Караван тронулся. Верблюды шли и шли, изредка останавливаясь на привалах. Чем ближе подходили они к Хиве, тем менее говорливыми становились люди. Они устали. Даже поэт, сидевший на белом верблюде, все время мол чал.
На пути к Хиве оставалась одна стоянка. Караван разгрузился в последний раз около старого колодца, обложенного камнем. Солнце скрылось, и закат вобрал в себя весь свет с неба. Словно ожидавшая ухода солнца, на востоке выглянула луна.
Мечтая о том, как он приедет в Хиву и там целых два дня будет спать спокойно, Овез превозмогал усталость. Обвязав канатом шею белого верблюда, он вытаскивал с его помощью из колодца огромную бадью из телячьей кожи. Гельды приводил по два-три верблюда и поил их водой. Яздурды словно помолодел. Он работал быстро и споро. Казалось, что и лежавшие возле колодца кучи сухих дров, и жарко пылающий костер, и кипящие на огне чайники — все это делалось само собой. И Эсен-мурт, считая, что он уже благополучно привел караван, думал о том, какой удачной будет торговля в Хиве и какую он получит прибыль; он сладостно мечтал уже о тех товарах, что повезет назад. А когда он думал о Хиве и о нежной красавице, которая ждет его там, о ее длинных, до земли, косах и играющих, топких насурмленных бровях, у него загоралось сердце. Каждый раз, направляясь в Хиву, он вез своей красавице какой-нибудь удивительный подарок. И хотя все его подарки были великолепными, она всегда кокетливо его дразнила: "Ну ладно, хоть это, все равно я не надеюсь получить от тебя ничего лучшего!" Но Эсен-мурт понимал ее уловку, видел, что она довольна, и шутил: "Ведь я бедный человек, но в следующий раз постараюсь привезти что-нибудь получше". В этот раз он хотел бросить к белым ножкам хивинской красавицы драгоценный коврик, выменянный за один батман[72]джугары у Оразмухаммед-аги. За такой подарок милая жеманница обязательно должна подложить под голову уставшего Эсен-мурта мягкие подушки, выжать ему сок из розового граната, заварить зеленого чая, нежными и мягкими пальчиками помассажировать тело гостя, крепко обнять его…
Караванщики напились чаю и приготовились уже было отдохнуть, как вдруг в ночную тишину ворвался конский топот. Эсен-мурт услышал его первым и мгновенно припал к земле. Он до смерти боялся стука конских копыт в пустыне. В последние годы на пути в Хиву караваны грабили разбойники. Караван-баши поэтому брал с собой ружье и два пистолета.
Топот приближался. Овез лежал, приложив ухо к земле, и прислушивался. Вдруг он вскочил:
— Это разбойники!
Испуганный Эсен-мурт схватился за винтовку и процедил сквозь зубы:
— Чума! Яд! Чтоб тебя злой дух схватил за язык. Скорее гаси огонь!
Овез начал бросать песок на ярко пылающее пламя. Боясь кровопролития, Кемине посоветовал Эсен-мурту:
— Брось оружие. Все равно ты не заставишь отступить всадников одним заржавленным ружьем.
Страх, охвативший всех, был очень велик. Костер погасили, а что сделаешь с ярким светом луны? Ведь караван не иголка, его не спрячешь…
Пока Эсен-мурт метался, не зная, убегать ему или стрелять, вооруженные до зубов всадники окружили караван.
Особенно зловеще выглядел один из них. Все на нем, начиная от мохнатого тельпека, бурки и кончая сапогами, было черным. Черными были и огромные усы, торчащие до
