Александр Ахматов - Хроника времен Гая Мария, или Беглянка из Рима
— Один сестерций, госпожа.
— Возьми, сдачу оставь себе, — протянула девушка слуге денарий.
— О, благодарю, добрейшая госпожа, — принимая от нее монету, сказал слуга и удалился.
Ювентина взяла чашу, сделала несколько глотков, потом сказала:
— Ты спрашиваешь, что я намерена делать? Я хочу покинуть Италию. При первой же возможности сяду на корабль и… Вот единственное, что я могу тебе сказать.
Пангей посмотрел на нее странно и нежно.
— Послушай, Ювентина, — он снова взял ее руки в свои, — я должен тебе кое-что сказать… Если ты решила уехать, то нам лучше уехать вместе.
— Вместе? — с удивлением посмотрела на него Ювентина.
— Да, милая, — заблестев глазами, продолжал Пангей. — Сама подумай, ведь ты совсем одна… слабая и беззащитная девушка. Тебе будет неимоверно трудно без надежного, состоятельного покровителя и друга, а я… Знаешь ли, — он наклонился к ней и зашептал: — Я теперь богат, очень богат… Уедем в Грецию, будем жить в Афинах или в любом другом городе, где нас никто не найдет. Почему бы нам не быть вместе? Я молод и ты молода… Я должен сказать тебе, нет больше причин скрывать этого… Я ведь люблю тебя, Ювентина, люблю с первого же дня, как впервые увидел! Пока жив был Минуций…
Ювентина при этих словах вздрогнула.
— Почему ты говоришь «пока был жив»? — тихо спросила она.
— Ты еще не знаешь? Еще вчера об этом только и говорили в Минтурнах, где я остановился на ночлег, — Пангей тяжело вздохнул. — Минуций, наш несчастный господин, третьего дня покончил с собой в капуанской тюрьме. Говорят, он принял яд…
Ювентина побледнела.
— Что с тобой? — встревожился Пангей. — Тебе плохо?
— Нет, ничего, — она наклонила голову, чтобы скрыть навернувшиеся на глаза слезы. — Этого следовало ожидать, — помолчав, едва слышно произнесла она.
— Может быть, нехорошо так говорить, но он правильно сделал, что умер добровольно, не дожидаясь, пока… Такова воля рока! Но нам, Ювентина, нужно думать о будущем. Я уже сказал тебе, что давно люблю тебя, но разве мог я мечтать о тебе, такой красивой, такой недоступной, принадлежавшей другим, потому что они были свободны и богаты. А кто был я? Ничтожный раб, который и помыслить не мог… Но теперь многое изменилось. У меня есть деньги, много денег, а с ними мы, ты и я, приобретем долгожданную свободу и безбедную жизнь.
Ювентина подняла голову, с удивлением слушая сбивчивую речь юноши.
— О чем ты говоришь, Пангей? — спросила она. — Какие деньги? Откуда они у тебя?
— Когда-нибудь я расскажу обо всем подробно, — торопливо отвечал Пангей, снова понижая голос. — Впрочем, слушай… Минуций несколько раз присылал своих людей ко мне в Байи. Они привозили деньги и драгоценности. Все это я надежно припрятывал, как мне и было велено… Иными словами, я исполнял у Минуция обязанности казначея. В последний раз я принял колоссальную сумму, целое состояние примерно в четырнадцать или пятнадцать талантов. Теперь я обладатель всего этого богатства. Клянусь Меркурием, такая удача выпадает человеку только один раз в жизни или никогда. Я был бы последним из глупцов, если бы ею не воспользовался!.. Поначалу я хотел посоветоваться с Секстом Лабиеном и вместе с ним решить судьбу этих денег… но потом я передумал, вспомнив о тебе и о нашем будущем, которое при обоюдном нашем желании могло бы стать поистине прекрасным. Подумай, милая Ювентина… Мы богаты! Мы свободны! — с упоением повторял Пангей.
— Кто доставлял тебе деньги в Байи? — быстро спросила Ювентина, сразу заподозрив неладное.
— Думаю, это уже не имеет значения, — ответил Пангей. — Но почему ты об этом спрашиваешь?
— Ах, Пангей, бесхитростная душа! Разве можно быть таким легкомысленным и самонадеянным? — в сердцах сказала Ювентина, думая об Аполлонии и о том, что акарнанец, вне всякого сомнения, был посвящен во все тайны Минуция и что Пангею угрожает серьезная опасность.
— Что ты хочешь сказать? — с изумлением и беспокойством спросил Пангей.
— Я хочу тебя предупредить, что все эти четырнадцать или пятнадцать талантов, присланных тебе Минуцием — это, несомненно, деньги войсковой казны, которую он захватил в римском лагере после своей победы под Капуей. Аполлоний, безусловно, знал, куда Минуций отправил эти деньги… Ты не представляешь себе, в какой ты сейчас опасности! Я не поручусь за то, что сыщики претора уже не разыскивают тебя по всей Италии…
Пангей от этих слов Ювентины побелел, как мрамор.
— Деньги войсковой казны? — растерянно пробормотал он. — Но… при чем здесь Аполлоний? Разве он…
— Ты, оказывается, ничего не знаешь! Так знай, что не кто иной, как Аполлоний, предал Минуция и все восстание…
— О, великие боги! — схватившись руками за голову, простонал Пангей.
— Тише… Думаю, тебе следует как можно скорее бежать из Италии… в Грецию, в Малую Азию, только подальше отсюда. Даже если ты явишься с повинной, тебе не избежать допросов под пытками… для римлян ты раб, с которым они не будут церемониться. Поэтому спасайся, Пангей, спасайся немедленно. До окончания претуры Лукулла тебе нужно быть особенно осторожным…
— А что же ты, Ювентина? Поедешь ли ты со мной? — с надеждой устремив на нее взгляд, спросил Пангей.
— О, если бы ты позвал меня полгода назад, я побежала бы за тобой, как собачонка, — печально улыбнувшись, ответила, она. — Теперь у меня своя дорога. Тебе же я желаю благополучно выбраться из этой страны, в которой таким, как ты и я, отовсюду угрожают застенками и раскаленным железом… Прощай!
Ювентина решительно поднялась и вышла из павильона, оставив Пангея сидеть за столом в полной растерянности.
Через минуту он опомнился и бросился следом за нею, но, выбежав наружу, напрасно искал ее глазами среди множества мужчин и женщин, толпившихся на площади — она исчезла, как привидение.
Эпилог
Ювентина ошибалась, когда советовала Пангею остерегаться преторских сыщиков — Лукулл ничего не знал о человеке, завладевшем казной Аниеннской когорты. Пангею угрожала смертельная опасность со стороны совсем других людей.
Этими людьми были Деметрий и Аполлоний.
Вольноотпущенник Метелла, которому Аполлоний поведал о существовании этих денег, уговорил акарнанца ничего не сообщать о них претору. Оба они пришли к соглашению, что сами завладеют «минуциевым наследством», как они называли деньги и сокровища, хранившиеся у Пангея.
Последнего они договорились захватить и любыми способами заставить его открыть местонахождение денег и сокровищ, после чего убить как ненужного свидетеля. Алчность победила в них страх перед возможным разоблачением и наказанием. Аполлоний легко поддался на уговоры Деметрия, с которым в последние дни он особенно тесно сдружился, тем более что Лукулл, исполнивший свое обещание освободить его от рабства, ни словом не обмолвился о тех десяти тысячах сестерциев, которые он ему посулил за предательство, если оно поможет разом покончить с Минуцием и восстанием.
Деметрий тоже не рассчитывал на большое вознаграждение, хорошо зная, что такое человеческая благодарность.
Лукулл после подавления мятежа, занятый звериными травлями и гладиаторскими боями, словно забыл о его существовании. Деметрий особенно оскорбился тем, что претор в речи перед солдатами на торжественной сходке ни словом не упомянул о его заслугах, видимо, посчитав излишней подобную честь для отпущенника или решил особенно не разглашать о предательстве, которому он был обязан в достижении столь быстрой и легкой победы.
Неожиданное известие о самоубийстве Минуция, который, пока был жив, мог под пытками рассказать следователям о тайне сокровищ, избавило Деметрия и Аполлония от последних колебаний — они решили действовать незамедлительно, опасаясь, как бы Пангей не успел куда-нибудь скрыться.
Сначала Деметрий и Аполлоний (последний еще в самом начале восстания, выполняя поручение Минуция, сам отвозил Пангею в Байи груз с драгоценной утварью — серебряными блюдами, чашами и золотыми кубками из разграбленных в то время поместий) поспешили к Байскому заливу, но Пангея и проживавших вместе с ним раба Синона и старухи Неэры они в городе не застали.
Хозяин, у которого Пангей снимал дом, сообщил, что все трое еще накануне выехали в Рим.
Деметрий и Аполлоний за день проскакали от Байи до Минтурн, где от содержателя заезжего двора узнали, что интересующие их лица останавливались у него на ночлег.
Преследователи, дав отдохнуть своим лошадям всего несколько часов, снова бросились в погоню. Но они не знали, что Пангей, остановившийся переночевать в заезжем дворе близ Таррацины, принял решение не ехать в Рим. Робкий по натуре, он вдруг воспламенился желанием спасти Ювентину, которая, как он полагал, была захвачена вместе с Минуцием.
