Герман Нагаев - Пионеры Вселенной
Пока я хожу как неприкаянный и обдумываю новую книгу, по этим диким снегам, там мои друзья трудятся над ракетой, которая прочертит путь во Вселенную…»
Увлеченный своими мечтами, Цандер приходил разрумянившийся, бодрый, веселый, и, пообедав, опять уходил в горы.
Так продолжалось одиннадцать дней. Он уже подумывал о том, что хорошо бы пораньше вернуться в Москву, чтоб снова отдаться любимому делу, которое влекло и манило.
Но на двенадцатый день прогулка кончилась плохо. Цандер вдруг почувствовал сильную головную боль и слабость. Он еле доплелся до санатория и уже не смог подняться к себе, на третий этаж…
Ночью начался жар, чередующийся с ознобом. Он бормотал что-то несвязное и почти не сомкнул глаз…
Утром врачи, осмотрев его, ушли совещаться в свою комнату… А днем пришла машина с красным крестом – Цандера перевезли в больницу.
4
В субботу Стрешнев вернулся домой пораньше: пообедал вместе со всеми и прошел к себе в комнату, предвкушая хороший отдых за книгой Цандера. Но книги не оказалось. Куда она делась – ни жена, ни теща не знали… Пришлось Стрешневу идти к Федору Семеновичу играть в шахматы…
Вечером вернувшийся из Дома пионеров сын, Славик, признался, что книга у него.
– Иди к отцу, – строго сказала мать.
Славик, рослый, широкоплечий юноша, ладонью пригладил светлые непокорные вихры, застегнул на все три пуговки старый отцовский пиджак и, свернув в трубочку книжку, прошел в столовую, где сидел отец.
– Папа, я думал, ты уже прочитал, – виновато, опустив серые глаза, начал он, протягивая книгу.
– А зачем тебе такая книга? Ведь ничего же не понял – там одни расчеты.
– Нет, я понял, папа… Понял самое главное – как построить реактивный двигатель. Это не трудно… Даже ребятам рассказывал в классе и чертил на доске схему.
– На перемене?
– Нет, на уроке физики. Семен Семеныч меня похвалил и советовал поступать в Бауманский институт.
– Ты, оказывается, шустрый, – усмехнулся Стрешнев. – Нацелился в Бауманский?
– Я хочу строить ракеты, папа. Когда приедет Фридрих Артурович, позови его к нам.
– Надо вначале кончить институт.
– Нет, папа, сейчас большинство ребят из школы идет на производство или на стройки, а учатся по вечерам… Я, да и еще некоторые ребята хотят поступить в ГИРД.
– Там же нужны хорошие специалисты, а не ученики.
– А может, и возьмут… У нас учится сын одного механика из ГИРДа.
– Так что же?
– Он говорит, что скоро будут запускать реактивный планер. Нельзя посмотреть?
– Ишь ты, чего захотел, – усмехнулся Стрешнев. – Ну, хорошо, иди ужинай, ракетчик… Я побываю там… Узнаю…
5
Если человек работает увлеченно, он не замечает, как летит время… В четверг утром, когда Стрешнев приехал на работу, секретарь напомнила:
– Андрей Сергеич, вы не забыли: сегодня совещание в тресте.
– Как, сегодня уже двадцать пятое? – растерянно спросил Стрешнев.
– Да, двадцать пятое!
– Спасибо! Сейчас соберусь. – Стрешнев прошел к себе в кабинет, сел за стол, задумался.
«Конец марта, а от Фридриха ни одного письма… Уж не случилось ли беды? Или затерялись мои письма?..»
Он сложил в папку нужные бумаги и заторопился в трест…
Совещание кончилось неожиданно рано; и Стрешнев, отказавшись от талонов на обед, поехал в ГИРД.
В кабинете Цандера сидел круглолицый, рыжеватый человек с голубыми глазами, рассматривая какой-то чертеж.
– Простите, кажется, инженер Листов?
– Да, я Листов.
– Здравствуйте! Я – Стрешнев.
– А, очень рад, присаживайтесь.
– Простите, что я без приглашения… вырвался случайно… Очень беспокоюсь о Фридрихе… есть ли у вас известия?
– Получил письмо…
– Что же он? Как?
– Вот это письмо: взгляните.
Стрешнев расправил вчетверо сложенный лист клетчатой бумаги:
«Дорогие друзья!
Получил долгожданную телеграмму об огневых испытаниях двигателя ОР-2. Радуюсь, что он работал. За этим первым шагом несомненно последует большой успех.
Жаль, что я не с вами и не могу быть полезен.
Поднимайте ракеты выше и выше – ближе к звездам. Дерзайте! Вперед, на Марс!»
Стрешнев неторопливо сложил письмо, положил на стол.
– Послушайте, это хорошее, ободряющее письмо, но оно звучит как завещание.
– Разве? – удивился Листов. – Мы восприняли его как боевой призыв.
– А когда вы получили письмо?
– Да уж дней десять прошло…
– И больше ни звука?
– Нет… Он не охотник писать…
Дверь распахнулась, размашисто шагая, вошел плотный, чернявый человек с озабоченным лицом, протянул Стрешневу крепкую руку, глухо сказал:
– Королев!
– Стрешнев.
Королев взглянул потеплевшими, но все же озабоченными глазами:
– Тот самый?
– Очевидно, да…
– Рад познакомиться… Тогда это и вас касается – вот телеграмма из Кисловодска. Цандер заболел, его положили в больницу – подозревают сыпной тиф.
– Это скверно, если тиф, – сказал Листов. – Ты звонил жене?
– Да, только сейчас… Она говорит, что он болел сыпным тифом в революцию… а дважды сыпняком не болеют…
– Очевидно, ошиблись с диагнозом, – сказал Листов.
– Простите мое вмешательство, товарищ Королев, но боюсь, что диагноз правильный, – взволнованно заговорил Стрешнев. – Насколько мне помнится, Фридрих болел не сыпным, а возвратным тифом… Что вы собираетесь делать?
– Я заготовил телеграмму в горком партии, прошу принять все меры… Там хорошие врачи, – сказал Королев.
– Надо бы поехать туда, – посоветовал Стрешнев.
– Да… А кому? У нас сейчас – решительно некому…
– Тогда поеду я! – твердо сказал Стрешнев и поднялся. – Извините, нельзя терять ни минуты.
Он поклонился и выбежал из комнаты…
Стрешнев добрался до Кисловодска на третьи сутки, перед рассветом. На вокзале было зябко и безлюдно. Искать больницу в темноте в сонном городе не имело смысла. Стрешнев присел поближе к печке, поставил в ноги чемоданчик и задремал… Прошло часа полтора. Вдруг он очнулся от резкого стука – кто-то бросил на диван кованый сундук. Стрешнев открыл глаза. Было уже совсем светло… Сдав чемодан в камеру хранения, отправился разыскивать городскую больницу.
Город только оживал. Заспанная санитарка в приемном покое, открыв окошечко, сказала сердито:
– Прием с восьми. Больше не стучите.
– Мне не прием, я больного ищу. Из Москвы приехал…
– А чем болеет он?
– Говорят, тиф.
– Идите в самый конец, там за забором – тифозное отделение. Но туда не пускают…
В самом конце больничного городка Стрешнев увидел забор, и за ним длинное здание из красного кирпича. В ворота только что въехала машина с дровами, и они оставались открытыми. Стрешнев проскользнул; и не по дороге, а напрямик по темной тропинке в снегу, зашагал к зданию.
Когда он завернул за угол, от крыльца, от главного входа, санитар в белом халате отвозил крытую продолговатую коляску на высоких тонких колесах. У Стрешнева кольнуло сердце, он даже остановился и проводил глазами идущего сзади коляски санитара, пока тот не скрылся за забором…
Затем он взошел по лесенке на крыльцо, отдышался у двери, позвонил.
Открылось окошечко. Выглянула пожилая женщина в белой косынке.
– Вам кого?
– О товарище справиться пришел.
– Как же вас пустили?
– Есть разрешение от главного врача… Я из Москвы.
– Вон как… О ком же вы хотите узнать?
– Цандер Фридрих Артурович у вас лежит?
– Цандер? Это что, из санатория?
– Да, да.
– Светловолосый такой… еще на непонятном языке бредил?
– Да, да, он…
– А вы кем доводитесь ему?
– Товарищ, друг, вместе учились…
– Скончался… Скончался на рассвете… Только сейчас повезли в морг…
Стрешнев отшатнулся, словно его ударили в грудь. Постоял в раздумье и, сняв шапку, побрел сам не зная куда…
6
Многие люди науки к зрелому возрасту обычно «обрастают» печатными трудами, учениками, учеными званиями, солидными должностями и живут в почете и славе.
Когда такой «ученый муж» умирает, о нем пишут в газетах, устраивают пышные похороны, говорят трогательные речи, перечисляя «научные вклады» усопшего.
Иногда эти «вклады» в науку умирают вместе со своим создателем или продолжают «жить» в «справочниках» и «перечнях».
Но бывают скромные труженики науки, скромно и незаметно делают большое дело, отдаваясь ему и живя им. Их не балуют ни почестями, ни наградами, о них не пишут, не говорят, их почти не замечают… И лишь потом, когда эти люди уходят из жизни, вдруг выясняется, что кто-то из них и был тем большим ученым, которому следовало поставить памятник.
Когда умер Цандер – в Осоавиахиме растерялись… Вроде бы его прах следовало перевезти в Москву и похоронить с почестями. Многие сознавали, что Цандер этого заслуживал… Но получилось так, что при жизни ему забыли или не успели присвоить заслуженно полагавшиеся звания. Он не был ни академиком, ни профессором, ни доктором, ни кандидатом наук. Он был просто инженером и занимал скромнейшую должность – бригадира. «Как быть? Написать, что он сделал ракету, – так ракета еще не запущена. Ракетоплан, так он еще не взлетел… Труды? Огромное количество ценнейших научных трудов! Так они еще не опубликованы… Награды? Наград у него не было… разве только грамота Осоавиахима за «Ударную работу»…
