Александр Дюма - Красный сфинкс

— Сударь, данная новость пробудила в моей душе множество воспоминаний и сомнений, и я решила, что лучше ничего вам не говорить, пока вы сами об этом не узнаете и не обдумаете, к каким последствиям это приведет.

— Я совсем вас не понимаю, сударыня, и, признаться, поскольку вы никогда не говорили о государственных делах и о войне…

— О! Мужчины слишком презирают слабый женский ум, и нам не следует говорить о подобных вещах.

— А вы утверждаете, что они ошибаются, — произнес граф с улыбкой.

— Без сомнения, ибо подчас мы могли бы давать вам неплохие советы.

— Если бы, к примеру, я спросил ваше мнение о положении, в котором мы оказались, какой совет вы бы мне дали?

— Прежде всего, сударь, — сказала графиня, — я напомнила бы вам, сколько раз герцог Савойский проявлял по отношению к вам неблагодарность.

— Это излишне, сударыня, — я помню, и всегда буду помнить о неблагодарности герцога.

— Кроме того, я сказала бы вам: вспомните о туринских празднествах, во время которых государь, способствовавший нашему браку, делал мне предложения, оскорбительные для вашей и моей чести.

— Я помню об этих предложениях, сударыня.

— Еще я бы сказала вам: не забудьте, как жестко и грубо он приказал вам покинуть замок в Риволи и ждать прихода французов в Пиньероле!

— Я все помню и жду лишь подходящего момента, чтобы доказать это герцогу.

— Что ж, сударь, этот момент настал — вы находитесь в том положении, когда человек становится властителем своей судьбы и может сам выбирать себе будущее. Что вы предпочитаете: рабство у жестокого и надменного господина или свободу с почетным званием и огромным состоянием?

Граф удивленно посмотрел на жену и произнес:

— Признаться, сударыня, я тщетно пытаюсь понять, куда вы клоните.

— В таком случае, я поставлю вопрос ясно и четко.

Удивление графа возросло.

— Брат Джачинты состоит на службе у графа де Море.

— Внебрачного сына короля Генриха Четвертого?

— Да, сударь.

— Ну, и что, сударыня?

— Так вот, позавчера кардинал де Ришелье заявил в присутствии графа де Море, что он готов заплатить миллион человеку который вручит ему ключи от Пиньероля!

В глазах графа появился алчный блеск.

— Хотел бы я посмотреть на этот миллион, — сказал он.

— Вы увидите его, когда пожелаете, сударь!

Граф судорожно сжал свои руки.

— Миллион, — пробормотал он, — вы правы, сударыня, над этим стоит призадуматься; но откуда же вы узнали, что такая сумма предложена?

— Очень просто: граф де Море взял дело в свои руки и послал Гаэтано с приказом прощупать почву.

— Поэтому-то Гаэтано и явился вчера вечером навестить сестру?

— Вот именно, а Джачинта попросила меня его принять; таким образом, он рассказал обо всем мне; значит, это предложение было сделано мне и, если дело сорвется, пострадаю только я.

— А почему оно должно сорваться? — спросил граф.

— В том случае, если бы вы отказались!.. Это было не исключено.

Граф на миг задумался.

— Какие гарантии мне будут предоставлены? — осведомился он.

— Деньги.

— А какие гарантии потребуют от меня?

— Залог.

— Какой залог?

— Все очень просто: перед началом осады вы удалите вашу жену из крепости, которую решили защищать до последнего. Вы отправите меня к моей матери в Селамо, где я буду ждать, когда вы сообщите мне, в каком из французских городов мы должны встретиться.

— Как будет уплачен этот миллион?

— Золотом.

— Когда?

— Когда в обмен на золото, которое принесет вам Гаэтано, вы вручите ему акт о капитуляции с вашей подписью и разрешите мне уехать.

— Пусть Гаэтано возвращается сегодня вечером вместе с миллионом, а вы приготовьтесь к отъезду.

В восемь часов вечера граф де Море под тем же именем Гаэтано доставил в Пиньерольскую крепость мула, нагруженного золотом, как он обещал кардиналу де Ришелье, и уехал оттуда вместе с графиней, как обещал себе.

Матильда везла договор о сдаче города, помеченный послезавтрашним числом, чтобы кардинал успел приступить к осаде крепости. Гарнизону было позволено покинуть Пиньероль со всем своим имуществом.

XXI. ОРЕЛ И ЛИС

Через день кардинал де Ришелье вступил в Пиньероль; в то же время Карл Эммануил покинул Турин, чтобы оказать поддержку гарнизону крепости.

Однако в трех лье от Турина разведчики герцога известили его, что навстречу их войскам движется воинская часть, насчитывающая приблизительно восемьсот человек, с савойскими знаменами.

Карл Эммануил послал одного из офицеров узнать, что это за часть; к великому изумлению герцога, офицер доложил, что это пиньерольский гарнизон, возвращающийся в Турин, так как крепость была сдана французам.

Данное известие ошеломило Карла Эммануила.

— Проучите хорошенько этих мерзавцев, — сказал он, указывая на несчастных, которые были ни в чем не виноваты, ибо сдались не они, а комендант крепости, — и, если можно, так, чтобы ни один из них не остался на ногах.

Приказ был точно исполнен, и три четверти солдат были перебиты.

Следовало смириться с неизбежностью. Герцог обратился к главнокомандующему испанскими войсками Спиноле и командующему немецкой армией Коллальто, находившимся в Италии, призывая их помочь ему разгромить французов.

Однако Спинола, будучи выдающимся военачальником, с тех пор как его части заняли миланскую область, не спускал глаз с Карла Эммануила; он не питал ни малейшей симпатии к этому мелкому интригану и честолюбцу, который то и дело из-за изменений в политической обстановке заставлял его вынимать шпагу и вкладывать ее обратно в ножны.

Спинола заявил, что не может ослабить свою армию, ибо для осуществления его замыслов в Монферрате армия должна быть в полном составе.

С Коллальто дело обстояло иначе: как уже было сказано, он мог выписать из Германии столько солдат, сколько ему требовалось, Валленштейн, командовавший этими головорезами, число которых превышало сто тысяч человек, а точнее, находившийся в их власти, устрашал Фердинанда II своей мощью и временами сам пугался этой силы; он был готов уступить часть своей армии любому монарху, который бы изъявил желание ее купить. Вопрос заключался только в деньгах; в результате переговоров и после того, как касса герцога Савойского существенно опустела, Коллальто предоставил ему десять тысяч солдат.

Впрочем, если бы Карл Эммануил не испытывал такой лютой ненависти к французам, эта жуткая сделка вряд ли бы состоялась; таким образом, дядя короля, желавший избавиться от одного неприятеля, впускал в Пьемонт другого опасного врага.

Вскоре герцог Савойский понял, что самое лучшее для него — в последний раз попытаться смягчить сердце Ришелье.

И вот, через два дня после взятия Пиньерольской крепости, когда кардинал сидел за работой, ему доложили о приходе молодого офицера, уполномоченного кардиналом Антонио Барберини — племянником и легатом римского папы при дворе Карла Эммануила.

Кардинал тотчас же понял, о чем пойдет речь; ему сообщил об этом Латиль, а Ришелье был убежден, что его гвардеец наделен не только смелостью, но и проницательностью.

— Подойди ближе, — сказал кардинал.

— Я здесь, ваше высокопреосвященство, — ответил Латиль, отдавая честь.

— Знаешь ли ты посланца монсеньера Барберини?

— Я вижу этого человека впервые, ваше высокопреосвященство.

— А его имя?

— Оно ничего мне не говорит.

— Тебе? Но мне, возможно, оно знакомо.

Латиль покачал головой и сказал:

— Мне известны почти все знатные имена.

— Как его зовут?

— Мазарино Мазарини, монсеньер.

— Мазарино Мазарини! Ты прав, я никогда не слышал об этом человеке. Черт возьми! Я не люблю играть, не заглянув в карты соседа. Он молод?

— Лет двадцати шести-двадцати восьми.

— Красив или уродлив?

— Смазлив.

— Это сулит удачу и женщинам и прелатам! Из какой части Италии он родом?

— Судя по его выговору, из Неаполитанского королевства.

— Это говорит об остром уме и лукавстве. Одет элегантно или небрежно?

— Скорее с кокетством.

— Примем это к сведению, Латиль! Двадцать восемь лет, привлекателен, посланец кардинала Барберини, племянника Урбана Восьмого, — скорее всего это либо дурак, в котором я смогу разобраться с первого взгляда, либо очень крепкий орешек, раскусить который будет труднее. Пригласи его.

Пять минут спустя дверь открылась и Латиль доложил:

— Капитан Мазарино Мазарини!

Кардинал обратил свой взор на молодого офицера. Его облик соответствовал описанию Латиля.

Поклонившись кардиналу, посланец, которого мы будем называть просто Мазарини, мгновенно составил о Ришелье исчерпывающее представление, насколько это было возможно для человека с острым и пытливым умом за столь короткий промежуток времени.