Вельяминовы. За горизонт. Книга 4 - Нелли Шульман

– Андрей Андреевич велел мне уходить. Он сказал, что у меня на руках дочка, мне надо думать о ней, то есть теперь о них…  – герцог велел:

– Пошевеливайтесь. В здании есть черный ход, за полчаса мы доберемся до станции…

Осколки зеркала захрустели, хлопнула неприметная дверь под лестницей. Вихрь закружил в разоренном вестибюле обгоревшие куски кумача.

Захлопнутое деревянное окошечко кассы пересекала кривая надпись мелом: «Хрущева на мясо! Смерть коммунистам!». На половицах тесного зала слободской станции виднелись следы костра, рядом валялись пустые бутылки из-под водки:

– Патрули побежали на площадь перед горкомом, – понял Джон, – в первые дни бунта сложно требовать от людей дисциплины. Но здесь первые дни станут и последними…

Станция пустовала. Железнодорожные служащие, напуганные вчерашней демонстрацией, судя по всему, решили не появляться на рабочих местах. Оглядываясь по сторонам, герцог услышал голос племянника:

– Дядя Джон, у меня есть немного денег…  – пошарив по карманам, парень достал клеенчатое портмоне, – и у Маши тоже…  – племянница, зардевшись, сунула руку за вырез темного платья официантки. Девушка вытащила на свет перетянутую резинкой трубочку купюр с профилем Ленина:

– Я откладывала из получки, дядя, на всякий случай…  – герцог хмыкнул:

– Случай и наступил…  – достав паспорт Мяги, он щелкнул зажигалкой, – только касса не работает, билетов на этой ветке не продают…  – выглянув на голую платформу, он велел Генриху:

– Бери Машу, взбирайтесь на автодрезину…  – герцог указал на темно-зеленый вагон, – как говорится, тише едешь, дальше будешь…  – на слободской станции стояли служебные дрезины для осмотра и ремонта путей:

– Они работают на автомобильном двигателе. Электричество от линии отрубили вчера, – спокойно подумал Джон, – хорошо, что взрывчаткой начинили именно электровоз. Он все равно сейчас бесполезен…  – одинокий локомотив торчал на путях немного поодаль от платформы. Генрих неуверенно спросил:

– Но как ее водить, дядя…  – подожженный Джоном паспорт Мяги рассыпался легким пеплом. Прикурив папиросу, герцог отозвался:

– Так же, как и машину. Права у тебя есть, автомеханик Рабе…  – он не хотел отдавать племяннику обрез. Патроны у Джона еще оставались:

– Если я не успею взорвать эту дуру, – решил он, – я, по крайней мере, смогу отстреливаться, прикрыть отход ребятишек, – он думал о Генрихе и Марии именно так, – им двадцать лет, я не имею права рисковать их жизнями. Мне пятый десяток, я, как говорится, отбыл свое на земле…  – он велел себе собраться:

– Маленькому Джону семнадцать, Полине двенадцать. Они думают, что я погиб, но я обязан вернуться домой. Я не оставлю своих детей сиротами…  – Джон не жалел Паука, получившего от него пулю в коридоре горкома:

– По нему никто не заплачет…  – он помнил брезгливое выражение на лице племянницы, – он гнусная тварь, как и его отец, Мэтью. Он кузен Марты и племянник миссис Анны, но они только обрадуются его смерти…  – парень выскочил на Джона и Андрея Андреевича из-за угла горкомовского коридора:

– Он хотел в нас выстрелить, но я оказался быстрее…  – удовлетворенно подумал герцог, – я прав, наше поколение ничто не выбьет из седла. Хотя миссис Анна, Теодор или Кепка и нас заткнут за пояс…  – вспомнив о Кепке, он подогнал себя. Джон не сомневался, что товарищ Эйтингон, по русскому выражению, наступает им на пятки:

– Надо подрывать пути и отправляться отсюда восвояси…  – после взрыва автомотриса могла пойти только на север:

– Что нам не очень на руку, – пожалел Джон, – на юге море. Например, Батуми, куда хотел отправиться исчезнувший с лица земли товарищ Мяги…  – путь к морю преграждал центральный вокзал Новочеркасска. Джон был уверен, что на той станции не протолкнуться от военных:

– Значит, придется возвращаться на север…  – Джон вспомнил карту, – в сторону Лихой и Миллерово. Мы бросим вагон на путях и растворимся в степи…  – высунувшись из окна автомотрисы, Генрих помахал:

– Все в порядке, дядя Джон…  – выбросив окурок, взобравшись на локомотив, Джон проверил вынесенные с семнадцатого, номерного химического завода, аккуратные упаковки взрывчатки:

– Тамошние ребята анекдот рассказывали, – усмехнулся он, – жена рабочего просила принести домой стиральный порошок. Он принес, но едва не овдовел, когда супруга затеяла стирку…  – официально завод производил моющее средство «Прогресс» и детские цветные карандаши:

– То есть метанол, формалин и взрывчатку, – поправил Джон, – что нам очень пригодилось…

В полуденной тишине хрипло кричали птицы. Он уловил вдалеке шум:

– Машина, и не одна, а несколько, надо поторопиться. Наверняка, явился Кепка, по нашу душу…  – бикфордов шнур змеился по кабине машиниста. Джон проследил за голубоватым огоньком:

– Заводи мотор, – заорал он Генриху, – разгоняй вагон…  – спрыгнув на пыльную платформу, Джон услышал топот сапог в зале ожидания:

– Мы очень вовремя сматываемся…  – он рванулся к автомотрисе, – встреча с Кепкой не входит в мои планы…  – вагон разгонялся, он схватился за сильную руку племянницы. Тяжело дыша, Маша втащила его внутрь:

– Пригнись, – заорал Джон, – сейчас здесь все…

Уши заложило от грохота, деревянная крыша перрона провалилась вниз. Перекрученные куски рельс полетели в разные стороны, платформа словно вспучилась. Пылающий электровоз покосился набок. Краем глаза Джон заметил выскочивших из вокзала солдат.

Автомотриса резво шла вперед, Джон крикнул:

– Шоссе далеко, они нас не перехватят. Отъедем полсотни километров от города и поминай, как звали…  – он облизал пересохшие губы:

– Надо найти реку или родник. Без воды в степи мы долго не продержимся…  – он подтолкнул племянницу:

– Твоего жениха его мать в мае сорок пятого вывозила из Берлина в вагоне метро, а сейчас он сам поездом управляет…  – Генрих отозвался:

– Вы прямо мастер рельсовой войны, дядя Джон…  – герцог прислонился к грязной стенке кабины:

– Монах этим занимался в Европе, а мы с покойным дядей Меиром взрывали железные дороги в Бирме…  – он сплюнул за окно, – опыта мне не занимать…

Черная точка вагона исчезла в жарком мареве летнего дня.

Эйтингон вертел в крепких пальцах листок отрывного календаря:

– Третье июня, воскресенье. В это день, в 1905 году, царские войска расстреляли мирную демонстрацию рабочих, на реке Талка, в Иваново-Вознесенске…

Раздраженно смяв бумажку, Наум Исаакович отправил комок в мусорную корзину. Взгляд возвращался к канцелярскому столу, где возвышалась ободранная жестяная банка, расписанная потускневшим горохом. Содержимое тайника Наум Исаакович рассыпал вокруг. Он не сомневался, что исчезнувший 880 унаследовал схроны, как говорили бандиты, еще одного заклятого врага советской власти, уголовника Волкова:

– Он достал золото в Москве и притащил сюда для побега за границу…  – Эйтингон брезгливо пошевелил паркером связку колец с бриллиантами, – он был, что называется, одной ногой на западе…  – теперь у 880 и его сообщников не осталось денег, что, впрочем, нисколько не утешало Наума Исааковича. Вчера вечером, после ареста бабки, хозяйки халупы, где обретались фальшивые слесарь и судомойка, он угрюмо сказал Шелепину:

– Все бесполезно. Старуха ничего не знала о тайнике, а что касается документов, – хмыкнул Наум Исаакович, – то у них и у Рабе может быть еще по десятку паспортов…  – документы Мяги пропали, однако милиция, несмотря на занятость, подробно исследовала паспорт Марии Ивановны:

– Бумаги подлинные, – Эйтингону было неприятно смотреть на хмурое лицо девушки, – за золото у нас можно купить даже Кремль со всем его содержимым…  – скрывать правду о Журавлевой от Шелепина или Семичастного было бессмысленно:

– Никите тоже все доложили, – рано утром Эйтингон разговаривал с Москвой, – он согласился с негласным наблюдением над Журавлевыми, однако не разрешил их арестовывать. Кукурузник все еще верит Михаилу…  – Эйтингон не ожидал, что беглянка Мария появится в Куйбышеве:

– Не такая она дура. Железнодорожные пути, ведущие на север, мы прочесываем, но в здешней степи