А. Сахаров (редактор) - Александр II
– Сумасшедшие, ваше императорское величество… Желябов-маньяк. Держится нагло, развязно. Грозит, что и без него всё будет исполнено.
– Да-а-а?..
– Ваше императорское величество, мне граф Дмитрий Алексеевич сейчас сказывал – ваше императорское величество предполагаете завтра ехать в Михайловский манеж на развод…
– Да… А что?..
– Ваше императорское величество, умоляю вас, не делайте этого.
– Но ведь Желябов схвачен… Милог'д аг'естован. Их шайка обезглавлена.
– Ваше императорское величество, всё это так. Но по городу говорят о каком-то подкопе на улицах, по которым вы поедете. Всё это надо выяснить… Полиция доносила о бомбах, будто бы испытывавшихся третьего дня на Медвежьем Стане за Пороховыми погребами. Часовые отчётливо слышали взрывы. Дайте нам всё это проверить и поймать всех негодяев… Ваше императорское величество, все знают, что вы были не совсем здоровы эту неделю. Так трудно ли вам не быть на разводе?
– И совсем, милый Михаил Таг'иелович, не легко и не пг'осто… А мой долг?. Долг показаться пег'ед войсками, особенно завтг'а, после всех этих слухов, и тогда, когда я собираюсь подписать акт большого государственного значения. У тебя всё, надеюсь, готово?..
– Всё готово, ваше императорское величество.
– Так после г'азвода, к тг'ём часам, и пг'иезжай во двог'ец. Я пг'иобщился сегодня, гог'ячо молился Богу и вег'ю, что Господь поможет мне довег'шить и это дело для блага России и моего наг'ода.
Но ночью государь опять, как все эти дни, проснулся от сухого жара, вдруг охватившего всё его тело. Государь знал, что это от неправильного кровообращения, от склероза, в общем, от старости – но какая же старость в шестьдесят два года?.. Стал вспоминать прошлое. В такие бессонные ночи часто представлял себя молодым, и странно было думать, что это у него была любовь, и такая молодая, сильная и яркая, к Ольге Калиновской, так сурово и неожиданно прерванная по приказу отца. Ранний брак с принцессой Гессенской, которую он не знал и так и не мог никогда полюбить как следует и которая была всегда чужою ему и России…
Государь задумался о России.
В спальне было тихо. Ни один звук извне не проникал через толстые стены дворца. Лишь тихо и как-то заунывно гудело в печи, да почувствовавший, что хозяин не спит, ворочался подле печки на своей подстилке Милорд.
Его тихая воркотня и лясканье зубами обратили внимание государя.
«Всё не добьюсь, чтобы блох у Милорда вычёсывали как следует… Странно… и того, кого третьего дня арестовали, тоже звали Милорд – собачья кличка Тригони – Милорд. И фамилия какая-то странная. Чего им нужно, чего им недостаёт?.. Они за народ, но знают ли они, что нужно народу?.. Общественность – не народ. Народ – это тайна…»
Нашла какая-то пелена, и казалось, что вот заснёт сейчас, но снова схватил сухой жар в голове, и побежали смутные, перебивающие одна другую мысли.
Умирая, отец – император Николай I – сказал, что сдаёт «команду не в порядке»… Да, тяжёлое наследство – Севастопольская война, оставленный, но не сданный Севастополь, вся Европа против России и тяжёлый Парижский мир… И только покончил с этим – восстали поляки… А потом покушение на жизнь… За что?
Государь не спал, точно понимая его заботы, не спал и верный Милорд. Он лежал, приподняв голову и пристально глядя умными глазами на хозяина.
Государь повернулся на спину и в этой непривычной для него позе вдруг почувствовал, что не заснёт. У образа теплилась лампада, рядом на столике горел ночник, свеча была приготовлена и книга. Государь смотрел на колеблющееся пятно света от лампады на потолке и думал о новой своей семье. Да – грех, конечно, грех… И крутом говорят, нехорошо говорят. Обижен на меня и сын… Любовный мой грех погашен браком – дети законные. Отчего ей не быть императрицей? Она так хочет этого. Пусть будет на русском престоле – русская. И потом – конституция. Знаю, многие осудят меня за неё. Недавно на дежурстве говорил об этом со старым Разгильдяевым. Славный старик, а не может понять. Говорил, что Россия не может быть с представительным образом правления. В ней до ста двадцати различных народностей, и как им быть в парламенте? Может быть, он и прав… А общественность требует… И опять подумал: общественность не народ…
Тяжело, мучительно ощущая ревматические боли, повернулся на бок, хотел подозвать к себе Милорда и приласкать его и вдруг и совсем неожиданно, всё в том же сухом старческом жару, забылся крепким сном и, когда проснулся, был в лёгкой испарине, чувствовал себя слабым и усталым и, встав и подойдя к окну, решил не ехать в Михайловский манеж, поберечь себя от простуды.
Серое утро висело над Невой. Кругом, по-утреннему, было пусто и уныло. Никого не было видно на переходах.
В гардеробной был приготовлен мундир лейб-гвардии Сапёрного батальона.
«Надо будет приказать убрать его», – подумал государь и прошёл на половину княгини Юрьевской.
Как всегда по воскресеньям, государь отстоял обедню в дворцовой церкви… Он ещё не отдал распоряжения о том, что он не будет на разводе в Михайловском манеже. На обедне была супруга великого князя Константина Николаевича, Александра Иосифовна. Она подошла к государю.
– Я к вам, ваше императорское величество, – сказала она, здороваясь и целуя руку государя, когда тот целовал её руку.
– Что скажешь?
Они стояли в аванзале перед церковью. С ними остановилась и княгиня Екатерина Михайловна, дети прошли вперёд с госпожой Шебеко.
– Ваше величество, вы поедете сегодня на развод?..
– А что?.. Что тебя это так интересует?
– Для меня и моего сына особенный день… Дмитрий назначен от полка подъезжать на ординарцы к вашему величеству. Он так мечтал об этом, ночи не спал и уже с утра умчался в полк, чтобы всё проверить. Вы знаете, что такое для молодого офицера быть ординарцем на разводе?.. Да ещё для Дмитрия!..
– Его величество нехорошо себя чувствует, и я думаю, что он не поедет на развод, – грубовато сказала княгиня Юрьевская.
Государь и точно уже решил не ехать на развод. Но вмешательство Юрьевской в присутствии великой княгини показалось ему неуместным, и он сказал:
– Да, мне нездоровилось, но это мой долг быть на г'азводе. Я не люблю отменять г'аз отданное пг'иказание. Я, конечно, буду на г'азводе и счастлив буду повидать твоего молодца, а как он ездит, я об этом уже имею пг'едставление.
Княгиня Юрьевская заплакала.
– Александр, – сказала она, прижимая платок к глазам, – я умоляю вас не ехать!..
Государь нежно обнял княгиню за талию и сказал строго:
– Но, моя милая, я должен быть с моими войсками, и я буду…
Через полчаса, точно выверив время своего отъезда, чтобы приехать в манеж ровно к двенадцати часам, государь садился в карету. Он был в мундире лейб-гвардии Сапёрного батальона, в шинели с бобровым воротником и в каске с плюмажем.
– В манеж, по Инженег'ной, – сказал он кучеру и сел в глубину кареты.
На душе у государя было тихо и спокойно. Он знал, что он должен делать в манеже, что кому сказать, кого и как обласкать. Развод был им создан и был ему привычен. Государь смотрел на развод как на свою службу, свой долг и ехал в спокойной уверенности, что он правильно исполняет свой долг.
Карету окружили казаки Конвоя его величества с ротмистром Кулебякиным, тем самым, кто сложил в Кишинёве песню, которой так восхищался Порфирий и которую пели во всех войсках. Сзади в парных санях ехал полицмейстер полковник Дворжицкий.
Карета помчалась к Михайловскому манежу.
XXI
Суханов первым узнал – вернее, догадался об аресте Желябова. Тот не вернулся к нему после свидания с Тригони.
Надо было спасать Перовскую. Суханов ночью поехал к ней в Измайловский полк.
Перовская не ложилась спать – она в тревоге ожидала Андрея.
– Николай Евгеньевич, – сказала она, сухими глазами в красных веках глядя на Суханова. – Да?
– Да… Его взяли… Его и Милорда…
– Ты в этом уверен?..
– Мне сказал дворник дома Лихачёва, что полиция взяла какого-то Тригони, который жил у Мессюра, и ещё одного Петра Иванова с чёрной бородой. Всё ясно. Не надо было туда ходить.
– Это ужасно. Ты не думаешь?.. Возможно предательство?..
Суханов пожал плечами. Перовская опустила голову на руки. Ни стона, ни рыданий не вырвалось у неё. Так просидела она долго, очень долго, целый час, не двигаясь, не шевелясь. Потом подняла голову и пронзительно посмотрела на Суханова. Её веки были красны и по-прежнему сухи. В глазах горел тот безумный огонь, какой подмечал у себя в эти дни Суханов, когда смотрел в зеркало.
– Ну что ж?.. – сказала она твёрдо. – Дело прежде всего. Наши знают?..
– Не думаю… Но завтра всё равно узнают.. В газетах будет…
