История Германии в ХХ веке. Том I - Ульрих Херберт
Безграничная нищета сельского населения повсюду, простые и неказистые жилища, запустение и упадок резко контрастировали с провозглашенной утопией коммунистического общества и произвели глубокое впечатление на солдат, особенно когда они сравнивали их с условиями у себя на родине. Население Советского Союза часто описывалось как безвольное, серое, грязное, примитивное и тупое, и особенно это касалось пленных красноармейцев: «Часто пленные идут к нам – поодиночке или массами, тупые, похожие на зверей и оборванные – и все же часто коварные», – отметил унтер-офицер 6‑й пехотной дивизии 15 октября. А один солдат, боец строительного батальона, написал: «Вот теперь наглядно видно, что случилось бы с нашими женщинами и детьми, если бы эти русские орды, находящиеся сейчас в плену, сумели вторгнуться на нашу родину. Здесь у меня есть возможность посмотреть и понаблюдать за этими некультурными, расово разношерстными людьми». Культура и цивилизация с одной стороны, – варварство и дикость с другой: таковы были категории колониальной войны, с помощью которых немецкие солдаты пытались осознать этот странный и жуткий мир. «Эта примитивность превосходит все понятия. Нет мерила для сравнения, – отметил один лейтенант 25 октября. – Очень странно слышать по радио танцевальную музыку. <…> Это напоминает, боже ж ты мой, что существуют еще музыка, танцы, театр, а здесь <…> только грязь и разложение – вот он, советский рай». Между тем выводы, сделанные из так остро ощущаемой цивилизационной разницы, тоже отличались друг от друга. «Это народ, которому потребуется длительное хорошее обучение, чтобы стать человеком. Характер и природа русских относятся скорее к Средневековью, чем к эпохе модерна», – говорится в письме полевой почты от 1 августа. Подобные свидетельства продолжения традиции цивилизаторской миссии можно найти в письмах с Восточного фронта, равно как и дикие призывы к истреблению, часть которых буквально перекликаются с политической пропагандой: «Это уже не люди, а дикие орды и звери, которых так расплодил большевизм за последние 20 лет. К этим людям нельзя испытывать никакого сочувствия».
Расизм, боязнь большевизма, колониальное высокомерие и антисемитизм характеризовали представление германских солдат о стране, в которую они вторглись: «Ни одна газета не может описать то, что мы видели. Это граничит с невероятным, даже Средневековье не может угнаться за тем, что здесь происходит. И если вы читаете „Штюрмер“ в Германии и видите фотографии, то это лишь очень малая часть того, что мы видим здесь и что здесь делают евреи»[63]. С другой стороны, мечты о собственном будущем высказывались пусть не всеми, но неоднократно: «Эта местность с прекрасным климатом, сравнимым с итальянским, представляет собой великую ценность как колония, – писал один солдат своей жене в декабре 1941 года. – Там, на берегу Черного моря, где в почти тропическом климате цветут пальмы, должно быть просто чудесно. Крепкая ферма, достойная программа по разведению лошадей, красивый дом, работа, немного усилий – и успех будет тебе обеспечен»[64].
Уже в первые дни после начала войны германские подразделения начали убивать мужчин-евреев и коммунистических функционеров, обычно не делая различий между этими двумя группами. Вооруженные силы тесно сотрудничали с полицией и подразделениями СС. Насилие возросло еще больше, когда после вторжения германские войска обнаружили тысячи трупов почти во всех крупных городах приграничных районов. Советская секретная служба НКВД перед отступлением не только провела масштабные эвакуации в восточной Польше, странах Балтии и Украине, но и убила почти всех политических заключенных, отбывавших срок в местах лишения свободы. Среди них были многочисленные сторонники антикоммунистических, особенно националистических движений, что после германского вторжения привело к ужасным актам мести со стороны теперь уже открыто националистических объединений против коммунистов и особенно против евреев.
С самого начала германские войска на оккупированных территориях питались за счет местных ресурсов. Немецкий подход к делу сопровождался реквизициями, расквартированием и грабежами в огромных масштабах. «Повсюду наши люди отбирают у крестьян лошадей в поисках припасов, – отмечал немецкий генерал на второй же день наступления. – В деревнях стоит сильный вой и плач. Так происходит „освобождение“ населения»[65]. Поэтому неудивительно, что сопротивление немецким завоевателям быстро возрастало. Уже 3 июля Сталин приказал сформировать партизанские отряды; с середины августа стали поступать сообщения о первых акциях сопротивления на обширных территориях в тыловых районах, которые после стремительного продвижения немецких войсковых частей могли быть защищены лишь в недостаточной степени. Хотя эти партизанские отряды изначально были малочисленны и плохо оснащены, они застали немецкие части врасплох. Это, в свою очередь, привело к массовой и все более жесткой реакции со стороны вермахта. Особое значение приобрели захваты заложников и расстрелы. В качестве защиты от нападений на немецкие части военные власти арестовывали множество гражданских лиц. В случае успешного нападения на оккупационные войска на каждого убитого немца приходилось 100 заложников – эта практика в эти месяцы распространилась почти на всей оккупированной немцами территории Европы и привела к многочисленным жертвам, в частности в Сербии и Франции.
С октября 1941 года борьба с партизанами стала поводом для все более широкомасштабных репрессий. Только к концу декабря в ходе антипартизанских акций было убито, вероятно, более 60 тысяч человек. Чем более жестокими становились германские оккупационные войска, тем больше людей присоединялось к группам сопротивления, особенно из тех, кому угрожала особая опасность, таким как евреи и разбежавшиеся солдаты Красной армии. Более того, по мере усиления политики кровавых репрессий немецкие войска теряли всякую поддержку среди местного населения, которое раньше часто встречало их дружелюбно, иногда с энтузиазмом, особенно в Прибалтике и на Украине: они были счастливы, что избежали большевистского террора. Тем не менее немцам удалось использовать в своих целях большое количество советских коллаборационистов – более миллиона человек на конец войны. Многие из них были принуждены к сотрудничеству. Готовность других сотрудничать с немцами, как правило, мотивировалась лучшим снабжением и лучшей защитой от репрессий. Большинство этих коллаборационистов, в основном прикомандированных к конкретным подразделениям вермахта, не пережили войну[66].
Однако наибольшее количество смертей среди советского населения вне боевых действий было вызвано немецкой политикой голода. Разрушение и опустошение крупных городов было одной из важнейших целей германской войны. Бегство жителей из разбомбленных городов в глубинку систематически поощрялось на многих участках фронта: «Хаос в России будет тем сильнее, чем больше население советско-российских городов будет перемещаться вглубь России», – говорится в
