Жизнь и судьба Федора Соймонова - Анатолий Николаевич Томилин
В июне 1732 года Соймонов призвал к ответу капитана Симона Лица, ведавшего разборкой моста через Неву, поскольку в его отчетах «ясного виду о том, куды употреблены материалы разбора означенного моста, не нашлось». И снова скандал. Опять в злоупотреблениях замешан иноземец и схвачен за руку. А ведь за каждым из них стоит свой протектор-покровитель, свои защитники из придворной партии. Ни один штраф, наложенный сенатским прокурором Соймоновым на русских чиновников, а было их тоже немало, не сделал и десятой доли того в общественном мнении, что свершили соймоновские акции против воров-иноземцев.
Тронуть же его боялись. За спиной Федора Ивановича стояли фигуры не из последних. И конечно, едва ли не главной из всех была пока личность генерал-прокурора Павла Ивановича Ягужинского.
«Нет ничего удивительного, что врагов у меня ныне более, нежели друзей, — утешал себя Соймонов, — ежели у прокурора нет врагов — ему пора в отставку...»
16
Прибавление. О ВОРОВСТВЕ
Одним из величайших бедствий России во все времена, истинным «бичом Божьим», было воровство. Не только в смысле обычной покражи, грабежа или мошенничества, хотя хватало и этого, но главное — воровства как казнокрадства, как мздоимства, нарушения законов и произвола на местах. Сколько раз бывал бит за это самое воровство светлейший князь Меншиков! А ведь он был абсолютно предан царю, и тем не менее тащил все, что ни лежало перед глазами, взятки брал, не гнушаясь ни рублем, ни алтыном. Петр самолично бил его палкой, начислял штрафы. Светлейший плакал, штрафы платил, но не унимался. Не мог...
Вице-канцлер барон Шафиров, поднятый из лавочных сидельцев и возведенный до второй дипломатической персоны государства, за злоупотребления приговорен к смертной казни и помилован на эшафоте.
Воровали поднятые из низов, крали и аристократы. Сибирский губернатор князь Матвей Петрович Гагарин повешен за взяточничество. По доносам обер-фискала Нестерова: «В монастырском приказе немалыя тысячи старых денег и несколько пудов серебряной посуды и прочих вещей разных, которыя в правление графа Мусина-Пушкина забраны из Ростова с митрополичьяго двора и из других разных монастырей. Князь Яков Федорович (Долгорукий — А. Т.) взял у нас об том доношение себе собственно и в Сенате не объявил, зачем он так делает — укрыть ли хочет или тайно донесть? Подлинно не знаем, только по-видимому доношения их друг на друга не ожидаем, ибо и он не чище других...» Что ж, как говорится: вор вору терпит и вор на вора не доказчик.
Пользуясь общей обстановкой, общей настроенностью, в России крали все, кто мог. «Казна — шатущая корова, не доит ее только ленивый», — говорила стойкая народная поговорка.
Из донесения того же Нестерова: «...Волынской, будучи в Персии, насильно взял более 20 000 рублев с приказчиков Евреинова и протчих, будто бы на государевы нужды, а выходит — на свои прихоти. Бить челом на него не смеют, поелику им миновать нельзя Астрахани, где он губернатором, о чем и вышним господам известно, да молчат...» Истинно, что «в нашей земле мздоимствуются по обычаю».
Однажды Артемию Петровичу Волынскому донесли, что некий зажиточный астраханский торговец, на которого у губернатора давно вострился зуб, непочтительно отозвался в обществе то ли о самом Волынском, то ли о супруге его. Донос — всегда прекрасный предлог для начала преследования. Артемий Петрович пригласил купчишку к себе в дом в гости. Тот, наивно думая, что губернатор почему-то желает переменить гнев на милость, сготовил подарки и приехал. После краткой беседы он приглашен в трапезную, где сервирован обед на двоих. Но только бедолага уселся и приготовился закусить, как входят два здоровенных гайдука с шелепами и принимаются потчевать гостя оными. И не раз, не два, а в течение всего времени, пока его высокоблагородие господин губернатор изволили кушать с преотменным аппетитом.
Произведенной экзекуции показалось мало. Хозяин дома велел после «обеда» раздеть «гостя», привязать во дворе к перекладинам лестницы и обвешать с головы до ног кусками сырого мяса. После чего из псарни во двор выпустили свору некормленных охотничьих псов... Дальше, уже по личной инициативе, истерзанного, полуживого человека гайдуки натерли солью и выбросили за забор на снег.
Подобранный родными, торговец и не подумал жаловаться на самоуправство. Кому жаловаться? Пока до царя дойдет челобитная — губернатор не токмо его, но и всю семью со свету сживет. Вот так-то. А мы удивляемся: откуда в Узбекистане пришла в голову Адылову мысль устроить собственную тюрьму для свободных колхозников?..
Из доносов обер-фискала Нестерова царю Петру: «...некоторые из них (сенаторов — А. Т.) не токмо по данным им пунктам за другими не смотрят, но и сами вступили в сущее похищение казны вашей под чужими именами, от чего явно и отречься не могут; какой же от них может быть суд правый и оборона интересов ваших»?!
Сказывали, будто однажды, доведенный до исступления обилием дел о казнокрадстве, слушавшихся в Сенате, Петр велел генерал-прокурору Ягужинскому: «Напиши именной указ! Ежели кто и настолько украдет, что можно купить веревку, то будет на ней и повешен!»
Вы, наверное, не помните сталинского указа, по которому за сорванный в поле колосок, за катушку ниток отправляли людей в лагеря...
— Государь, — отвечал Петру Ягужинский, — неужели вы хотите остаться императором один, без служителей и подданных? Мы все воруем, с тем только отличием, что одни больше и приметнее, чем другие.
Царь будто бы рассмеялся и ничего не сказал на это. Указа не последовало.
Страшный для казнокрадов обер-фискал Алексей Нестеров, глава сыска о государственных преступлениях, происходил из крестьян. Родовитые его не любили, и он мстил им, усердно выискивая мздоимство и непорядки, наводя страх и рождая ненависть. Но ...в 1722 году казнили смертью ярославского провинциал-фискала Савву Попцова, чинившего обиды и разорение многим людям. А тот перед смертью оговорил своего начальника. Розыск и пытки в застенке быстро выявили истинное лицо этого человека. Он оказался таким же взяточником, как и те, кого сам преследовал. Дело его было передано в
