Сирило Вильяверде - Сесилия Вальдес, или Холм Ангела
— Что скажет сегодня моя темнокожая богиня?
— Я не богиня, и говорить мне с кабальеро не о чем, — отвечала Немесия, не поворачивая головы.
— Что ж, если ты не будешь говорить со мной, то я буду говорить с тобой, — возразил Леонардо, улыбаясь.
— Пусть кабальеро говорит — мне-то что!
— Ого! Я вижу, ты сегодня встала с левой ноги, — произнес молодой человек, подходя к девушке и пристально на нее взглядывая.
— С той же, что и всегда.
— Э, нет, душенька, тут что-то неспроста. Меня не проведешь. Да и лицо у тебя кислей лимона.
— До чего же вы догадливы.
— А тут и догадываться нечего — достаточно увидеть, как ты нос повесила.
— Не все же мне смеяться да улыбаться. Раз на раз не приходится. Знаете, говорят: «и сладка магдалина, да не круглый год ею лакомятся». — Немесия спутала Магдалину с неведомой ей малиной.
— Вот ведь наказание на мою голову! Говори прямо, что случилось, — произнес Леонардо погромче, так, чтобы его могла услышать и Сесилия, если она находилась в соседней комнате. Терпеть не могу, когда со мной финтят.
— Я тоже не люблю, когда финтят.
— Вот что, Нене, если ты на меня так злишься, то объясни толком, в чем дело, и не тяни. Не надо меня мучить, чернавочка: знаешь ведь, что для меня твоя немилость — нож острый.
— Что-то я этого не вижу, а то бы вы не стали делать того, что делаете.
— А что такое я делаю?
— И вы еще спрашиваете! Положите себе руку на сердце. Небось заколотилось?
— Оно у меня и так всегда колотится, не перестает. Но что я худого сделал — ей-богу, не знаю, а чем тебя прогневил — и того меньше.
— Не меня вы прогневили, а господа нашего и матерь его, святую владычицу небесную! Они всё видят, всё знают!
— Ты что, всерьез? Можно подумать, будто я и впрямь, не ведая того, смертный грех на душу взял.
— Выходит, что взяли, раз после такого своего поступка не посовестились прийти к нам сюда и еще делаете вид, будто я, мол, не я и лошадь не моя.
— Скажешь ты мне наконец, в чем дело?
— Нет, это пусть кабальеро мне скажет, в чем дело.
— Сдается мне, что из нас двоих кто-то сошел с ума. Довольно, позови Селию!
— Селию позвать! Видали? — воскликнула, саркастически усмехнувшись, Немесия. — И как только у кабальеро язык повернулся!
— А с чего бы это он у меня не повернулся? Разве я не могу попросить тебя, чтобы ты вызвала свою подружку?
— То-то и оно, не у каждого повернется язык спрашивать про человека, когда знаешь, где он и что с ним!
— Неужели же я лучше, чем ты, знаю, где находится Селия? Полно голову мне морочить, донья Хосефа… ах, простите, донья Немесия. Мне эти шуточки надоели.
— Если у кого сердце кипит, как кипяток на огне, тому не до шуточек!
— Стало быть, Селии здесь нет? Но где же она? — с непритворным беспокойством спросил Леонардо.
— Кажется, я уже объяснила кабальеро, — сердито ответила Немесия, — что я не грудной младенец и не вчера на свет родилась.
— Клянусь тебе, Нене, вот как бог свят, сегодня — четвертый день, что я не вижу Селию, и я не знаю, где она. Вы поссорились? Может быть, твой брат ее обидел? Ах, ну говори же, заклинаю тебя всем святым! Скажи, что между вами произошло? Что тебе известно?
Только туг тревога и волнение молодого человека убедили Немесию в искренности его вопросов, и она сквозь слезы промолвила:
— Меня не было дома, и я даже рада, что так вышло, я бы — не знаю, что сделала, если бы ее при мне увели.
— Увели? То есть как увели? — ошеломленно спрашивал Леонардо. — Против ее волн? — И, вне себя от гнева, он воскликнул: — Кто посмел это сделать?
— Она вроде бы сама пошла. Но я так думаю, что это с испугу: силы, знать, у ней от страха отнялись.
— От страха? Почему от страха? Кто ее напугал?
— Комиссар.
— А что ему от нее нужно было?
— Он пришел ее арестовать.
— Арестовать? Но ведь она же ничего худого не сделала? Не может быть… А! Это гнусный обман, злые козни, сговор — чтобы отнять ее у меня! Как все это произошло?
— Меня не было дома, — повторила Немесия. — Но одна соседка все видела. Она рассказала мне, что вчера вечером вдруг явился сюда Канталапьедра и вызвал Селию, а когда она вышла к нему, он ей объявил, что она арестована, схватил ее за руку и без дальних слов повел с собой, а куда — не сказал.
— Странно, что Селия позволила увести себя, не сопротивляясь, и даже не спросила, за что ее арестовывают. Можно подумать, будто она сама была в заговоре и знала обо всем заранее. Но нет, в это я никогда не поверю! Ну, погоди, подлая полицейская крыса, ты мне заплатишь за этот арест! Куда ее увели?
— Ни я, ни Хосе Долорес ничего не смогли узнать. Комиссар посадил ее в коляску и увез.
— Бесстыдная интрига! Не скажешь, чего здесь больше — низости или наглости! Но я дознаюсь, чья это проделка. Будь спокойна, я отплачу им с лихвой!
И, не теряя времени, Леонардо кинулся на поиски комиссара Канталапьедры, чей дом, как мы уже говорили, стоял на склоне Холма Ангела, с той стороны, что обращена к крепостной стене. Канталапьедры не оказалось дома, и его сожительница объяснила Леонардо, что комиссар, возможно, отправился в губернаторский дворец, чтобы получить очередные распоряжении от своего начальства.
Шагая по направлению к резиденции верховного правителя Кубы, Леонардо сообразил, что если Сесилию арестовали по распоряжению судьи, то искать ее следует нигде в другом месте, как в тюрьме (которая в то время помещалась в юго-западном крыле губернаторского дворца), и с этой мыслью Леонардо приблизился к решетчатым тюремным воротам. За ними, или, вернее, в клетке, образуемой наружной и внутренней решетками, стоял какой-то плохо одетый человек устрашающей наружности. Желая получить на свой вопрос решительный и недвусмысленный ответ, Леонардо придал своему лицу начальственное выражение и, глядя на тюремщика в упор, властным тоном спросил:
— К вам сюда привели вчера вечером красивую белую девушку в трауре?..
— Не могу знать, ваша милость, — отвечал тюремщик. — Я тут второй караульный, вчерась меня здесь не было. Вам, ваша милость, лучше будет посмотреть по книге у начальника тюрьмы.
— Но у него уже заперто.
— Это так, ваша милость. Потому — они кушать пошли к себе домой. Придется вам потерпеть до завтрева. Вот и я сейчас, как зазвонят в церкви Фуэрса, сдам ключи другому дежурному — да и был таков.
— Скажите, вон там, посреди двора, с теми арестантами стоит какой-то негр; он что-то бойко рассказывает им. Кто это?
— Это который, ваше благородие? Вон тот, в белой куртке?
— Да, да, он самый.
— Харуко он прозывается.
— Это, должно быть, не настоящее его имя?
— Так точно, ваша милость, оно у него как бы навроде клички. Однако ж его этим именем и в книгу записали, и, стало быть, до тех пор, пока он отсюдова не выйдет, все время так и будет прозываться. Его позавчерась сюда доставили. Вы, часом, с ним не знакомый будете, ваша милость?
— Похоже на то, что знакомые. Подзовите его к воротам, если это можно.
— Почему же не можно? Его, правда, велено было посадить в одиночную, да где их, этих одиночек, на всех наберешься. Эй, Харуко! — гаркнул караульный со своего места.
Несколько арестантов повторили возглас тюремщика, и Харуко подошел к воротам. Хозяин и раб тотчас узнали друг друга. Увидев Леонардо, Дионисио весь затрепетал, сотрясаемый конвульсивной дрожью, и, не в силах унять ее, схватился обеими руками за железные прутья решетки.
— Благословите меня, ваша милость… — прошептал он, заливаясь слезами.
— Почему ты плачешь? — гневно спросил его молодой человек.
— Я плачу, ниньо Леонардо, потому, что своим отсутствием причинил вашей семье много огорчений.
— Своим отсутствием, мерзавец? Скажи лучше, побегом.
— Нет, ниньо Леонардо, я не убежал. Я ушел из дому в ночь под рождество, и хотел пойти в предместье на бал для цветных. Когда я возвращался оттуда, у меня вышла стычка с одним мулатом. Он меня ранил в грудь, а один мой знакомый подобрал меня на улице и привел к себе домой. Пока я лежал больной в его каморке, прошло много времени. А потом случилось это несчастье.
— Что еще за несчастье?
— То, что меня по ложному обвинению посадили сюда, в тюрьму. Человек никогда не знает, что его ждет.
— Его ждет то, чего он заслуживает. Всем известно, Дионисио, что с вами, неграми, нельзя по-хорошему. Если бы мама отправила тебя в инхенио, когда ты набедокурил в первый раз, теперь бы ты не сидел в тюрьме. А за что тебя арестовали?
— До сих пор не знаю, ниньо Леонардо.
— Вот как, не знаешь! А не потому ли, случаем, что ты Тонду убил?
— Быть может, они действительно хотят возвести на меня это ложное обвинение, ниньо Леонардо. Но ведь как все произошло? Я сидел себе в сапожной мастерской, знаете, на улице Манрике, и спокойно тачал сапоги. Вдруг является к нам капитан Тонда. Когда я увидел его в дверях, я сразу понял, что это за мной, и решил скрыться. На улице перед дверьми стояла коляска, и мне удалось проскользнуть в узкий проход между нею и стеной дома. Тонда бросился за мною следом и закричал: «Стой! Стой, ни с места!» и уж чуть было не схватил меня, но в эту минуту споткнулся о камень и, падая, напоролся на свою обнаженную саблю — он ранил себя в живот. Чем же я виноват в его смерти?
