Анатолий Рыбаков - Дети Арбата
Пленум обсуждал только один вопрос – отмену с первого января 1935 года карточной системы на хлеб и другие продукты.
Озабоченность звучала во всех речах: карточки существовали с 1928 года, обеспечивали хотя и недостаточный, но все же твердый уровень снабжения. Сейчас будет введена свободная продажа, появится рынок, управлять которым разучились.
Сталин не выступал, молча сидел в президиуме.
В последний день пленума в перерыве в коридоре к Марку Александровичу подошли Орджоникидзе и Киров.
– Вот, – улыбаясь, сказал Орджоникидзе, – с тобой хочет познакомиться Сергей Миронович, твоя статья ему понравилась.
Киров пожал Марку Александровичу руку.
– Да, дельная и умная статья. То, о чем вы пишете, касается не только новых районов, но и старых. Проблема устойчивых кадров становится сейчас первостепенной повсюду. Нравится мне и ваш призыв учиться хорошему у американцев, учиться не зазорно даже у капиталистов. Что касается вашей критики некоторых ленинградских предприятий, то я обещаю исправить положение.
– Спасибо, это будет для нас самой высокой наградой, – ответил Марк Александрович.
Орджоникидзе добродушно сказал:
– Он у нас большой дипломат. В статье официально узаконил свои незаконные расходы.
– Что вы, Григорий Константинович, – возразил Марк Александрович, – просто я зафиксировал то, что сделано и одобрено…
Орджоникидзе не успел ответить. Возле них остановился Сталин. Они даже не заметили, с какой стороны он подошел.
– О чем спор?
– Говорили о статье товарища Рязанова, – ответил Орджоникидзе.
– Что за статья? – спросил Сталин, холодно взглянув на Орджоникидзе, на Марка Александровича, но обойдя взглядом Кирова.
– В последнем номере «Большевика», – ответил Киров.
– Не читал, – по-прежнему не глядя на Кирова, сказал Сталин.
И пошел дальше.
Марк Александрович смотрел ему вслед, видел его узкую, чуть сутулую спину во френче защитного, почти коричневого цвета, и сердце Марка Александровича наполнялось гордостью. Только что, минуту назад, он стоял рядом с НИМ, рядом с Кировым и Орджоникидзе, они разговаривали на глазах всего пленума. Сталин не читал его статьи в «Большевике», это естественно, готовя пленум, готовя отмену карточной системы, он не имел времени даже перелистать журнал. Достаточно того, что ее прочитал и похвалил Киров. И дружеское обращение Орджоникидзе показывает, что больше он не сердится, действия Марка Александровича на заводе узаконены, статья сыграла свою роль. Все правильно, его тревоги были напрасны. В эпоху великих свершений все истинное, полезное неизбежно побеждает, ибо направляется ЕГО мудрой мыслью, ЕГО могучей рукой. Вот ОН идет по заполненному людьми фойе, никто как будто бы и не уступает ему дороги, не делает даже шага в сторону, и все же дорога свободна, перед НИМ дорога свободна, ОН идет спокойно, неторопливо, легко ступая в своих мягких сапогах, никто как будто и не смотрит на него, не оглядывается, но все знают, что идет Сталин. Сталин скрылся за дверью, ведущей в комнату президиума, и только тут Марк Александрович увидел, что Орджоникидзе стоит, прислонившись к стене, дрожащими руками достает из трубочки таблетку нитроглицерина, кладет ее под язык.
– Что с тобой? – спросил Киров встревоженно.
Орджоникидзе перевел дыхание.
– Ничего.
Марк Александрович взял его под руку.
Орджоникидзе мягко отвел его руку.
– Григорий Константинович, зайдем на медпункт, рядом…
– Ничего не надо, все прошло.
– Нет, – решительно сказал Киров, – отправляйся домой. Пойдем, я тебя провожу.
Для Кирова неприветливость Сталина не была неожиданной. Их отношения испортились уже в Сочи, оттуда Сталин, по существу, услал его в Казахстан. Киров был в Казахстане с шестого по двадцать девятое сентября, а когда вернулся в Ленинград, Медведь, начальник управления НКВД, доложил ему, что его заместитель Иван Запорожец, даже не согласовав с ним, Медведем, привез из Москвы, из Центрального аппарата, своих людей, которых самовольно расставил на ключевых постах в секретно-политическом отделе, и вообще демонстрирует, что он автономен и подчиняется Москве. Такое положение нетерпимо, в НКВД не могут быть два начальника, из которых один подчиняется обкому, другой – Москве. И потому Медведь просит потребовать немедленного отзыва Запорожца, а также его людей, назначенных без согласования с местными органами.
Вопрос был щекотливым. Безусловно, эти назначения санкционированы. Вероятно, сделаны даже по прямому указанию Сталина для «выкорчевывания остатков оппозиции» в пику ему, Кирову, – не хочешь делать сам, сделаем без тебя, потому-то Запорожец всячески заявляет свою автономность. Потребовать отзыва Запорожца – значит вступить в прямой конфликт со Сталиным, причем по деликатному кадровому вопросу, где Сталин не терпит ничьего вмешательства.
И все же допустить в Ленинграде существование такого автономного, не подчиненного обкому органа – значит потерять со временем всякую власть.
Киров собрал у себя в кабинете членов бюро обкома, только членов бюро, без секретарей, без технических работников, без протокола, и предложил Медведю повторить свою информацию, а членам бюро – высказать свое мнение. Мнение было единодушным: потребовать немедленного отзыва Запорожца и его людей.
Киров поднял трубку и связался с Москвой.
– Сейчас доложу, – ответил Поскребышев.
Ждать пришлось долго. В кабинете Кирова было тихо, все молчали, понимали, что Сталин не случайно не берет трубку.
Наконец он взял ее.
– Слушаю.
– Товарищ Сталин, – сказал Киров, – Запорожец самовольничает, не подчиняется начальнику НКВД Медведю. Бюро обкома просит отозвать Запорожца из Ленинграда.
Сталин молчал, потом спросил:
– В чем конкретно самовольство?
– Вот последний случай, – сказал Киров, – привез из Москвы, от Ягоды, пять человек, без ведома Медведя расставил их на ответственные посты, в секретно-политическом отделе…
– Видишь ли, – ответил Сталин, – это внутренние перемещения внутри аппарата НКВД.
– Но я секретарь обкома или нет? – с гневом произнес Киров и ребром ладони ударил по столу.
– К чему такие ребяческие вопросы? – возразил Сталин. – НКВД – новый наркомат, и, как во всяком новом наркомате, в нем неизбежна перестановка кадров. Согласовать каждую кандидатуру со всеми местными организациями практически невозможно.
– Бюро обкома и я лично решительно настаиваем на отзыве Запорожца, – заявил Киров.
– Я объяснил все как мог, лучше не умею, – холодно проговорил Сталин.
И положил трубку.
Некоторое время все молчали. Потом Киров повернулся к Медведю:
– Ну что ж, Филипп, в управлении ты хозяин, бюро обкома знает только тебя. Любые сепаратные действия Запорожца пресекай в корне, мы тебя поддержим.
Проводив Серго на квартиру, Киров вернулся на пленум. Прозвенел звонок, перерыв кончился, участники пленума входили в зал. Но Марк Александрович дожидался Кирова.
– Простите, Сергей Миронович, как Григорий Константинович?
– Все пока как будто в порядке, лег в постель, Зинаида Гавриловна вызывает врача.
Но вызывать врача Орджоникидзе запретил. Он чувствовал себя лучше, встал с постели, однако на пленум решил не возвращаться, проект решения ему известен, проголосуют и без него.
Пересел в кресло, задумался…
Сегодня во время их двухминутного разговора со Сталиным в фойе он совершенно отчетливо понял истинное отношение Сталина к Кирову. Орджоникидзе хорошо знал Сталина, знал, что означает, когда Сталин, разговаривая с человеком, не смотрит на него…
Наступили сумерки, в квартире зажгли свет, к нему заглянула Зинаида Гавриловна.
– Как ты?
– Все хорошо, но не зажигай у меня лампу, – попросил Орджоникидзе, – я хочу посидеть один.
Он сидел и думал. После сообщения Будягина о странных перемещениях в ленинградском НКВД он несколько раз пытался заговорить со Сталиным о Кирове, хотел прощупать ситуацию, но Сталин уходил от разговора, а потом неожиданно затеял его сам.
На Политбюро обсуждалось сообщение Кирова из Казахстана о ходе хлебозаготовок, и Сталин как бы между делом, вне всякой связи с обсуждаемым вопросом сказал:
– Я предлагал товарищу Кирову, как секретарю ЦК, переехать в Москву – отказался. Сколько можно сидеть в одном городе? Восемь лет! Хватит! Держать Кирова в Ленинграде – такой роскоши мы не можем себе позволить. Киров – работник союзного масштаба, он нужен всей партии.
И больше ничего не сказал, перешел к следующему вопросу.
А после заседания, когда уже все разошлись и в кабинете остались только Сталин, Каганович, Молотов, кажется, Куйбышев тоже остался, Сталин сказал Орджоникидзе:
– Поговори с Кировым, ведь вы друзья, пусть переезжает в Москву. Нужен русский человек в центральном руководстве. Мы с тобой – грузины, Каганович – еврей, Рудзутак – латыш, Микоян – армянин. Кто у нас русские? Молотов, Куйбышев, Ворошилов и Калинин – мало.
