Арчибальд Кронин - Звезды смотрят вниз
В четверг после полудня Дэвид пришёл с пляжа и на лестнице встретил Энни, которая шла наверх: на плече у неё висели его сложенные серые фланелевые брюки, — она только что гладила их на кухне, попросив утюг у миссис Лесли. Дэвид, увидев это, вдруг рассвирепел.
— О боже мой, Энни, и чего ради вам вздумалось их гладить! Торчать дома в такую чудную погоду! Почему вы не пошли на берег с Сэмми и со мной?
Энни потупила глаза. Она злилась на себя за то, что дала поймать себя с поличным. Она сказала, словно извиняясь:
— Я приду попозже, Дэвид.
— Попозже! — кипятился он. — Вечно от вас только и слышишь: «попозже», или «через минутку», или «вот, когда я поговорю с миссис Лесли»! Что же, вы так и не хотите хоть сколько-нибудь использовать свой отдых? А как вы полагаете, для чего я привёз вас сюда?
— Я думала, для того, чтобы заботиться о вас и Сэмми.
— Какая ерунда! Я хочу, чтобы вы хорошо отдохнули, гуляли и веселились, чтобы вы бывали всегда с нами, Энни.
— Ну, хорошо, — сказала она с лёгкой улыбкой, — если я вам не наскучу… А я думала, что вы не хотите, чтобы я вам мешала.
Она надела шляпу и пошла с Дэвидом на пляж, и они сидели втроём на мягком песке и были счастливы. Время от времени Дэвид поглядывал на Энни, которая сидела с откинутой назад головой и закрытыми глазами, подставляя лицо яркому солнцу. Энни была для него загадкой. Славная она, всегда была славная девушка: тихая, скромная, честная и мужественная. В Энни не заметно женского кокетства. А между тем у неё красивая статная фигура, красивые руки и ноги, красивая, тугая грудь, прекрасный изгиб шеи. Её спокойное лицо, в эту минуту обращённое к солнцу, по-настоящему красиво — серьёзной, немного меланхолической красотой. Да, несмотря на то, что она совершенно не обращает внимания на свою наружность, она обладает почти классической красотой, которой гордилась бы любая женщина на её месте. А между тем Энни совсем не тщеславна, вот что странно, — она упрямо независима, но нет в ней ни суетности, ни самомнения. У неё так мало самомнения, что она боится ему «наскучить», боится помешать. Дэвида удивляло, что Энни так благоговеет перед ним, никогда он этого за ней не замечал раньше. А теперь, уже хотя бы по все возраставшей почтительности к нему миссис Лесли (явное влияние Энни!), он чувствовал, что Энни почти боится его. И, лёжа подле неё на песке, в то время как Сэмми возился со своим ведёрком у воды, он вдруг приподнялся на локте и сказал:
— Что такое за последнее время встало между нами, Энни? Ведь мы когда-то были наилучшими друзьями.
Все ещё жмуря глаза от солнца, она отвечала:
— У меня нет на свете лучшего друга, чем вы, Дэвид.
Он хмуро посмотрел на неё, пропуская сквозь пальцы золотистый песок:
— Хотел бы я знать, что у вас на уме, Энни. Хотел бы трясти вас до тех пор, пока не вытрясу из вас правду. А то вы превратились в какую-то Монну-Лизу. Ей-богу, я, кажется, готов отколотить вас.
— На вашем месте я бы не стала рисковать, — сказала она, улыбаясь своей тихой улыбкой, — я довольно сильная.
— Послушайте, — сказал Дэвид после минутного молчания. — Я знаю, что с вами делать! — Он с комическим гневом смотрел на закрытые глаза Энни. — Сегодня вечером, когда вы уложите Сэмми, я свезу вас в «Луна-парк». Я вас заставлю проделать все сумасшедшие головокружительные и жуткие аттракционы, какие только там имеются. Я вас втисну в самую гущу кек-уока, покатаю на электрическом моторе и американских горах. И когда вы будете вертеться в воздухе со скоростью восьмидесяти миль в час, я хорошенько погляжу на вас и увижу, жива ли ещё в вас прежняя Энни.
— Я бы хотела покататься на американских горах, — заметила она все с той же весёлой, обескураживающей невозмутимостью. — Но это стоит дорого, да?
Дэвид упал на песок и захохотал.
— Энни, Энни, вы неподражаемы! Мы покатаемся на американских горах, хотя бы это стоило миллион и грозило нам верной смертью!
И они отправились. Ничего не подозревавший Сэмми был ублаготворён мятными конфетами и уложен раньше обычного, а Дэвид с Энни пошли в «Луна-парк» в Тайнмаус. Ветер улёгся, и наступил тихий, ласковый вечер. Дэвиду почему-то неожиданно ярко вспомнились вечера, которые они с Дженни проводили в Каллеркотсе в их медовый месяц. И когда он и Энни проходили мимо Каллеркотса, ему захотелось поговорить о Дженни. Он сказал:
— Вы знаете, что я когда-то приезжал сюда с Дженни?
— Да, как же, знаю, — ответила Энни, невольно бросив на него странный взгляд.
— Теперь это кажется таким далёким…
— А между тем прошло не так много времени.
Они помолчали. Потом Дэвид, погружённый в свои мысли, внезапно охваченный нежностью к Дженни, заговорил снова:
— Знаете, Энни, я очень скучаю по Дженни. Иногда мне её ужасно недостаёт. Я всё ещё не перестал надеяться, что она вернётся ко мне.
Опять наступило молчание, и длилось оно долго, потом Энни отозвалась:
— Я тоже надеюсь на это, Дэвид. Я всегда знала, что вы к ней крепко привязаны.
Остальной путь они прошли молча, и когда пришли в «Луна-парк», то почти казалось, что вечер будет неудачен, так как Энни была не только молчалива, но неизвестно почему казалась подавленной. Но Дэвид твёрдо решил расшевелить её и вывести из этой беспричинной меланхолии. Стряхнув с себя своё собственное скверное настроение, он попросту из кожи лез: водил Энни повсюду, начал с залы кривых зеркал, а отсюда перешёл к чёртову колесу. Когда они сорвались вниз, оба на одну циновку, Энни улыбнулась дрожащей улыбкой.
— Вот, это уж лучше! — сказал одобрительно Дэвид и потащил её к американским горам.
Там было ещё интереснее. Они мчались в вагончиках по рельсам, стремительно меняя направление, проваливаясь в какие-то мрачные туннели подземного царства, и у Энни просто дух захватывало. Но больше всего им понравились гигантские шаги. Они набрели на них около девяти часов и качались, взлетали и ныряли вниз с головокружительных высот до тех пор, пока весь «Луна-парк» не завертелся перед ними ослепляющей радугой. Ничего не могло быть увлекательнее гигантских шагов, ничто на небесах, в аду, в чистилище и всех других углах вселенной. На гигантских шагах вы поднимались на невероятную высоту, а внизу далеко, сияющей панорамой огней рассыпалась вся площадь парка. Вы взбирались медленно, с коварно-обманчивой медленностью, наслаждались прохладой, тишиной и, чувствуя себя в безопасности, любовались видом. Вы, попросту говоря, ползли наверх. А затем, пока вы все ещё спокойно любовались панорамой внизу, тележка раскачивалась на краю и совершенно неожиданно летела стремглав вниз, в бездну. Вы падали все ниже, ниже, в неведомую, вопиющую тьму, у вас душа уходила в пятки, вы растворялись, умирали и вновь рождались во время этого, жуткого и восхитительного полёта. Но одним полётом дело не ограничивалось: тележка взлетела на новую вершину и снова падала вместе с вами все ниже, ниже и ниже. И вы умирали и воскресали всякий раз снова.
Дэвид помог Энни выйти из тележки. Она стояла, пошатываясь, держась за его плечо, щёки её горели, шляпка съехала набок, а в глазах было такое выражение, словно ей было приятно держаться за плечо Дэвида.
— О Дэви, — выговорила она, задыхаясь, — никогда больше не катайте меня на этой штуке! — И засмеялась. Она все смеялась и смеялась, неслышно, про себя. Потом снова ахнула: — Нет, как это было чудесно!
Дэвид с улыбкой смотрел на неё сверху вниз.
— Оно-таки заставило вас посмеяться, — сказал он. — А я только того и хотел.
Они слонялись по «Луна-парку», как добрые товарищи, с живым интересом наблюдая все. Вокруг музыка лилась каскадами, орали разносчики, предлагая свой товар, пылали огни, кружилась толпа. Здесь были всё простые люди, весёлые бедняки. Углекопы из Тайн-сайда, клепальщики из Шипхеда, литейщики и пудлинговщики из Ерроу, каменотёсы из Сегхилля, и Хедлингтона, и Эджели. Шапка на затылке, на шее шарф, концы которого развеваются по воздуху, за ухом папироса. С ними были их подруги, раскрасневшиеся, весёлые, лакомившиеся всякой всячиной из бумажных мешочков. Когда мешочки пустели, их надували и ударяли по ним кулаком, так что они с треском лопались. Пускали в ход и хлопушки, которые разрывались, пугая прохожих. То был праздник скромных, простых, незаметных в мире людей. И вдруг Дэвид сказал Энни:
— Вот мир, которому я принадлежу, Энни. Вот мои товарищи. И среди них я чувствую себя счастливым.
Но Энни не хотела согласиться с этим. Она энергично покачала головой.
— Вы пойдёте далеко, Дэвид, — возразила она с обычной своей спокойной прямолинейностью. — Все так говорят. На будущих выборах вы пройдёте в парламент.
— Кто это говорит?
— Да все ребята на «Нептуне». Мне Пэг рассказывал. Они говорят, что вы для них кое-что сделаете.
— Да, если сумею, — сказал он с глубоким, долгим вздохом. Когда они берегом возвращались домой, на Террент-стрит, большая луна выплыла из моря и глядела на них. Шум и огни «Луна-парка» остались позади. Дэвид рассказывал Энни, что он думает делать. Он едва помнил о присутствии Энни, шедшей рядом с ним своей ровной, неторопливой походкой, — она говорила так мало и так умела слушать! — но он излил перед ней все чаяния своей души. Он не мечтает ни о каких личных успехах. Ему ничего не нужно. Он хочет лишь справедливости к шахтёрам, к людям его класса, — класса, который так долго и так жестоко угнетали.
