Дело всей России - Михаил Харлампиевич Кочнев
— Это полковник-то?
— Не удивляйтесь! Здесь, в армии, есть такие же чурбаки неотесанные, и не только в полковничьих, но и в генеральских портках... Ох, Иван Дмитриевич, послушали бы высказывания нашего великолепного Киселева на этот счет!
Рассказ Пестеля совершенно озаботил Якушкина — на легкие выборы делегатов рассчитывать не приходилось.
Он встал.
— Мне пора, Павел Иванович. Хорошо, если бы выборы делегатов состоялись в ближайшие дни. Подорожная и множество дел заставляют меня торопиться. Путь мой дальнейший лежит до Кишинева. Скажите еще вот что: как найти мне Юшневского?
— В это время он должен быть у себя на квартире... Найти его легко. — Пестель подвел Якушкина к окну. — Прямо по этой улице до конца, перейдете мосток, взойдете в гору, на горе белый дом в вишневом саду, над калиткой два резных петуха на спице.
Через полчаса Якушкин беседовал с генерал-интендантом Юшневским в маленькой, но опрятно и со вкусом убранной гостиной. Прежде всего передал хозяину письмо от генерала Фонвизина. Суждения Юшневского не были так блестящи и убедительны, как суждения неистового Павла Пестеля. Юшневский полностью придерживался его взглядов, осуждал умеренных, Комарова назвал мертвой душой для Союза благоденствия, упрекнул Бурцова в властолюбии и непомерном тщеславии, зато похвалил полковника Аврамова, доктора Вольфа, Басаргина, князя Сергея Волконского и отставного полковника Василия Давыдова. Самые добрые слова нашел он для тульчинской молодежи и очень советовал Якушкину лично побеседовать с молодыми офицерами. К удовольствию своему Якушкин убедился, что Юшневский — человек твердых республиканских убеждений и никогда не изменит им.
— На Московский съезд надо обязательно послать Пестеля, — сказал Юшневский. — У нас нет другого человека, равного ему по уму, по знаниям, по энергии и неутомимости. Пестель приступил к работе, которую мыслит назвать «Русской правдой». Отдельные выдержки я читал, труд обещает быть грандиозным. Он ляжет в основу преобразования России после победы республики.
Генеральша Мария Казимировна, преданно любившая своего генерал-интенданта, угостила Якушкина чаем с земляничным вареньем собственного изготовления и просила каждый день приходить к ним на чашку чая.
Поздно вечером вернулся Якушкин на квартиру к Бурцову. Здесь его дожидался полковник Комаров.
Вид его не располагал к чистосердечной беседе с ним. Круглое лицо и плоский нос делали его непривлекательным. Зато полковничий мундир на Комарове сидел безупречно.
Когда речь снова зашла о возможных делегатах на съезд и Якушкин в числе других назвал Пестеля, Комаров с ожесточением запротестовал:
— Пестеля ни в коем случае нельзя посылать в Москву! Таково мнение большинства! Если Пестель появится в Москве как полномочный тульчинский депутат, то он натворит много непоправимых бед...
— Каких же?
— Пестель резок, упрям! Он всюду ратует за революционные крайности якобинства. И я, и Бурцов убедительно просим вас ни под каким видом не приглашать его в Москву, если не хотите большого несчастья. Приехав в Москву, Пестель своими необузданными крайними мнениями, своим республиканским упорством испортит все дело.
— Так испортит, что уж потом всей Коренной управой не поправить, — добавил Бурцов. — Пестель настаивает на полной республике, на революции, на насильственном истреблении всей царской фамилии.
— Только он один настаивает?
— К сожалению, не один. За ним идут Юшневский, Аврамов, Волконский, Давыдов... Но все они беспочвенные фантазеры и мечтатели — это ясно даже ребенку.
С каждым новым словом собеседников Якушкин еще и еще раз убеждался, какая острая борьба кипит здесь между двумя резко отличными направлениями, и ясно, что борьба усилилась, как только в Тульчине узнали о цели его приезда.
— Мы знаем, что Пестель будет рваться в Москву, но ему надо воспрепятствовать, — решительно заявил Комаров.
— А как вы мыслите воспрепятствовать?
— Надо убедить членов управы в том, что его внезапная просьба о представлении ему отпуска для поездки в Москву покажется подозрительной для начальства и для полиции. Ведь у него в Москве нет ни родных, ни особенного дела. У нас и без Пестеля есть кого послать.
Выслушав Комарова, Якушкин понял, что план наступления против Пестеля до тонкостей продуман его противниками.
Третий день Якушкин не покидал квартиру полковника Бурцова, чтобы не привлечь к себе внимания тульчинской полиции. Но все эти дни он вел деятельную подготовку к ответственному собранию по назначению делегатов на съезд. Вся тульчинская офицерская молодежь перебывала у него. Молодые офицеры, за исключением двух или трех человек, держались крайнего, республиканского направления. От них Якушкин узнал, что укреплению Тайного общества во 2‑й армии содействовала прошлогодняя расправа Аракчеева, учиненная над взбунтовавшимися чугуевцами. В армии ходят тревожные слухи, будто со временем все войска будут переведены на положение поселенных; офицеры же службу в поселенных войсках приравнивают к каторге. Кровавый чугуевский дождь давал по всей России добрые всходы.
В один из вечеров, когда Бурцов с Комаровым куда-то уехали, Якушкин под покровом темноты пошел на квартиру к Пестелю, чтобы договориться о дне, часе и месте собрания Тульчинской управы. Он застал Пестеля работающим над «Русской правдой».
Полковник прочитал гостю отрывок о будущем устройстве волостей и селений. Каждая строка говорила Якушкину о необыкновенном уме и пламенной душе автора.
— Не есть ли это будущая конституция России? — спросил Якушкин после чтения.
— О нет, конституции не придумываются в одиночку, они вырабатываются представителями всего народа. В России это будет, возможно, Всероссийская земская дума. Моим сочинением я только приуготовляюсь действовать во Всероссийской земской думе и знать, когда настанет срок, о чем говорить.
— А генерал Киселев знаком хотя бы в отрывках с вашим трудом?
— Знаком.
— И каково его мнение?
— Как-то раз после чтения он мне сказал с улыбкой: «А не слишком ли много вы предоставляете власти вашему царю?» Под «царем» он подразумевает исполнительную власть. Потолковать с ним всегда интересно.
— Но ведь чтением «Русской правды» вы фактически открыли генералу свою принадлежность к Тайному обществу, — заметил Якушкин. — Дело за немногим — потребовать от Киселева формального согласия о присоединении к нам...
— Ошибаетесь, Иван Дмитриевич, я ничего не открыл. Мое сочинение я представил как чисто теоретическое умственное упражнение, имеющее единственной целью дальнейшее совершенствование моих знаний, — улыбаясь, пояснил Пестель.
