Сыновья - Перл С. Бак
Когда все было кончено и курения догорели в курильницах дотла, Ван Тигр сел на коня, а сын – на своего, и в сопровождении телохранителей они по сухой дороге возвратились в свою область.
XXVIII
Весной того года сыну Вана Тигра исполнилось ровно пятнадцать лет; воспитатель, которого он нанимал для сына, пришел к Вану Тигру в такое время, когда он один гулял во дворе, и сказал ему:
– Генерал, я выучил вашего сына всему, чему только мог выучить его один, а теперь он должен поступить в военную школу, где у него будут товарищи, и вместе с ними он станет учиться военному делу.
И хотя Ван Тигр знал, что этот день придет когда-нибудь, ему все же казалось, что много лет прошло во мгновение ока. Он послал за сыном, чтобы он пришел к нему во двор, и сразу почувствовал себя старым и усталым, сел на каменную скамью под можжевеловое дерево и стал его дожидаться. Когда мальчик вошел своей ровной, несколько медленной походкой в круглые ворота, соединяющие смежные дворы, Ван Тигр взглянул на него новыми глазами. Правда, мальчик был высок ростом, почти со взрослого мужчину, черты лица его уже огрубели, и губы у него были плотно сжаты. И глядя на своего единственного сына, Ван Тигр с удивлением вспоминал о том, что не мог дождаться, когда сын его станет взрослым, и что было время, когда ему казалось, что он вечно останется младенцем. А теперь казалось наоборот – что из младенца он сразу превратился во взрослого. Тогда Ван Тигр вздохнул и подумал про себя:
«Мне хотелось бы, чтобы эта школа была не на Юге. Хотелось бы, чтобы он не уезжал учиться к этим малорослым южанам!»
А вслух он сказал воспитателю, который стоял, пощипывая короткие редкие волоски на верхней губе:
– Ты уверен, что ему нужно ехать в эту школу?
Учитель кивнул головой в подтверждение, и Ван Тигр с болью глядел на сына и наконец спросил его:
– А ты сам, сын мой, хочешь ли ехать?
Ван Тигр твердо знал сам, чего желает для сына, и потому очень редко справлялся о его желаниях, но у него оставалась слабая надежда, что он откажется, и тогда можно будет воспользоваться этим предлогом. Мальчик же быстро отвел глаза от белых лилий, росших под можжевеловым кустом, и, взглянув на отца, сказал:
– Если б мне можно было поехать в другую школу, то очень хотел бы!
Но такой ответ был совсем не по душе Вану Тигру, и, сдвинув брови, он дернул себя за бороду и сказал с досадой:
– В какую же другую школу ты можешь поехать, кроме военной, и на что тебе забивать голову книгами, когда ты должен стать военачальником?
Мальчик ответил неуверенно и тихо:
– Я слышал, теперь есть такие школы, где учат возделывать землю, учат всему, что нужно знать о земле.
Но Ван Тигр удивился такому неразумию, сам он и не слыхивал о таких школах, и вдруг заревел:
– Вот еще глупость, если правда, что есть такие школы. Что же, значит, каждый крестьянин должен теперь учиться пахать, сеять и жать? Ну а я очень хорошо помню, как отец мой говаривал, что человеку нечего учиться пахать, стоит только посмотреть на соседа! – И он прибавил очень резко и холодно: – Но какое нам с тобой до этого дело? Мы оба – военачальники, и ты поедешь в военную школу или совсем никуда не поедешь, а после моей смерти станешь во главе войска!
Сын его вздохнул и, отступив немного назад, как делал обычно, если Ван Тигр начинал кричать, сказал тихо и очень сдержанно:
– Тогда я поеду в военную школу.
Но было в этой сдержанности что-то такое, что рассердило Вана Тигра, и он глядел на сына, дергая бороду, – ему хотелось, чтоб сын высказался откровенно, но он боялся, что рассердится, узнав его мысли, и потому крикнул:
– Собирайся в дорогу, завтра ты уедешь!
Мальчик отдал ему честь, как учил его воспитатель, повернулся на каблуках и ушел, не сказав больше ни слова.
Ночью же, оставшись один в своей комнате, Ван Тигр начал думать о том, что сын его уезжает далеко, и его охватил страх: как знать, что может случиться с ним в тех краях, где люди так коварны и лживы, и он крикнул телохранителю, чтобы к нему позвали человека с заячьей губой. Когда он вошел, Ван Тигр обернулся и пристально посмотрел на это безобразное и преданное лицо и сказал почти умоляюще, а не как хозяин слуге:
– Мой сын, мой единственный сын уезжает завтра на юг, в военную школу, и хотя воспитатель едет с ним, как могу я знать, что на сердце у человека, который столько лет провел в чужих краях? Глаза его скрыты очками, а рот – усами, и мне кажется, что я совсем его не знаю, когда подумаю, что должен доверить ему сына. Ты должен поехать с ним, потому что тебя я знаю, – я никого не знаю так хорошо, как тебя; ты был при мне, когда я был беден и одинок, и теперь, когда я стал богат и силен, ты все тот же. Сын мне всего дороже, и ты должен сберечь его для меня.
И удивительное дело, когда Ван Тигр кончил, человек с заячьей губой заговорил решительно и так горячо, что слова вырывались у него со свистом:
– Генерал, в этом одном я тебя ослушаюсь, потому что хочу остаться при тебе. Если молодому генералу нужно ехать, я выберу пятьдесят самых надежных людей, уже немолодых, и научу их тому, что они должны при нем делать, но сам я останусь при тебе. Ты сам знаешь, как это нужно, чтобы при тебе находился верный человек, – ведь в таком большом войске, как твое, всегда есть недовольство и раздражение: один сердится, другой говорит, что есть генералы и получше
