Вячеслав Шишков - Емельян Пугачев (Книга 3)

Наступило длительное молчание. Воевода упер бородищу в грудь, пыхтел, бараньи глаза закручинились. Был призван Ивашка и спрошен, доподлинно ли давал ему Твердозадов на триста рублей империалов. Быв научен Федькой Петушковым, парень твердо показал, что верно: хозяйка послала его, Ивашку, на базар за хмелем и солодом и дала-де золотых монет на триста целковых, дабы Ивашка наменял их мелочью, и что оные золотые отобрал-де от него при задержании купец Арбузов со товарищи.

Арбузов привскочил, затрясся, пискливо закричал:

– Ах, ты хам!.. Врет и не кашлянет.

Воевода вновь остановил купца и, кривя в гневе губы, грозно спросил Ивашку:

– Облыжно обносишь людей, алибо правду показываешь? Говори, смерд, а то устращивать учну.

Глаза Ивашки сверкали по-злому, и весь вид его страшен, как у человека, решившегося на отчаянный поступок.

– Правду сказываю, – пробурчал он и шумно задышал чрез ноздри.

Ночью в каземате связанный по рукам Ивашка был до потери сознания избит. Сначала немилосердно лупил его сам воевода Таракан, приговаривая:

«Вот тебе, вот тебе за старое». Он изнемог от злости, от размашистых движений, налился, как клоп, кровью, сел на чурбан, дышал шумно, тяжко, открыв настежь рот.

Вот над Ивашкой взмахнул кнутом палач. От спины парня летели окровавленные лоскутья кожи. Ивашка дрожал, жевал тряпку, в которую уткнулся рылом, вот замычал, заскулил и впал в беспамятство.

Стояла необычайно знойная погода. Прошли сутки. Ночь наступила душная, темная, вдали погромыхивал гром. Тучный воевода задыхался. Он приказал бросить пуховик на нижнем балконе и лег спать.

Гремела первая гроза. Удар за ударом страшными взрывами рушились на землю. Дрожали стены, дрожал, сотрясался мир. Но воевода спал крепко, не слыхал грозы.

Ранним утром в воеводском дворе, грязном от прошумевшего проливня, поднялся переполох.

На соборной колокольне ударил-залился набатный колокол. Сонные люди выскакивали из домов, спрашивали друг друга, что случилось, спешили кто на соборную площадь, кто на воеводский двор. Вперемешку с жителями бежали к воеводскому дому заспанные солдаты, с ружьями, с походными сумками в руках, кричали:

– Тревога, тревога!..

С воеводского двора летела резкая дробь турецкого барабана. Сполошные колокола зачастили-залились еще в двух церквах.

– Царь батюшка идёт!.. Сам Петр Федорыч! – шумели люди на бегу, выламывая из заборов жердье, хватая дубинки. – Казак с манихвестом наезжал…

А на грязнейшей соборной площади толпа орала:

– Эй, звонарь! Уж не царь ли показался с воинством?

Улица пред домом воеводы полна людей. Вид у всех растерянный и любопытный. Сначала шепот по толпе, потом шум, потом крик:

– Таракана убили! Воевода кончился…

Дробь барабана крепла. В толпу въехали верховые солдаты с офицером, пытались разогнать народ.

– Расходись, жители, расходись!.. Его высокоблагородие секунд-майор Сергей Онуфрич Сухожилин волею божией умре.

У воеводы оказалось перерезанным горло.

Караульный солдат каземата показал: пришел-де в ночи, в самую непогодь, подканцелярист Федор Павлыч Петушков с бумагой от воеводы, требовал-де выдать ему, подканцеляристу Петушкову, арестанта Ивашку Постнова для ночного-де допроса в воеводской канцелярии.

Дознание выяснило, что на вспольи в городском табуне той же ночью были похищены два воеводских самолучших скакуна. Очевидно, на них утекли крепостной барина Сабурова парень Ивашка Постнов и с ним – подканцелярист Федька Петушков.

Купец Барышников

Настоящий отрывок, судя по времени описываемой в нем поездки купца Барышникова, назначался писателем для одной из глав второй книги «Е. П.», но не был включен в книгу.

Купчик Полуектов, эта забубенная головушка, едва ли в состоянии когда-либо нажить себе большие капиталы. Да он этого и не умеет, за этим и не гонится. Где ему?.. Он рыбка мелкая, ни какой-нибудь чудо-юдо, рыба-кит Барышников.

Да к тому же нам надо знать, что замечательные богатства в России составлялись не столько торговлей и промышленностью, сколько откупами и казенными подрядами.

Так преумножил свои богатства и знакомый наш Иван Сидорыч Барышников.

Однако деятельная, коммерческой складки, натура его тяготела к широкому труду созидательному, промышленному, к постройке своих фабрик и заводов, к оптовой торговле с заграницей.

Мы уже знаем, что встать на путь приобретений толкнул его подвернувшийся под руку случай: в Семилетнюю войну он «зажилил» золото фельдмаршала Апраксина. Боясь сразу обнаружить свое краденое богатство, он по началу открыл в Питере перворазрядный трактир, затем разорил богатого мясника Хряпова и заполучил его дело в свои руки, потом стал заниматься богатыми откупами и подрядами. Набив сундуки золотом, он умудрился приобрести на подставное лицо (графа Федора Орлова) два имения в Смоленской губернии – Алексино и Погорелово – с полутора тысячами душ крестьян. Переходя к практической деятельности, Барышников успел выстроить на своей земле писчебумажную фабрику, лесопильню, богато оборудованную водяную мельницу и обширный винокуренный завод – самое выгодное предприятие, которое разрешалось исключительно помещикам.

И вот, ранней весной 1774 года, когда Пугачёв еще был под Оренбургом, Барышников с Митричем едут из Смоленской губернии в Москву и Питер по своим делам.

Было всему свету ведомо, что в восточной стороне России происходят небывалые волненья черни, но Барышников этой «заварухи» ни мало не боялся.

Смоленская губерния от народного пожарища очень далеко, в Смоленской губернии, в его имениях, тишь да гладь, да божья благодать.

Дорогой путники повидали много – и смешного, и печального. Так в одном из сел, где проживала в своем поместьи родственница покойного фельдмаршала Апраксина, Барышников остановился передохнуть у местного священника. Отец Лука поведал:

– Барыня наша, бог ей судья, зело бесчеловечна… Хотя она и вдова, а невзирая на почтенный возраст, с голоштанными соседями помещиками в любовь играет… Ну, да бог с тобой, играй, да людишек-то своих, мужиков-то, не тирань… А она что… Она, изволите ли видёть, плешивая. И своего дворового парикмахера, парня Вавилу Постного, дабы тот не разгласил её тайны про безволосое состояние свое, держит несчастного в клетке без выпуску вот уж седьмой год. Седьмой год!.. Вы только подумайте, дражайший Иван Сидорыч, каково живому человеку-то, Вавиле-то? За чьи провинности несчастный страждет? И вступиться некому. Я обличать ее, прямо говорю, страшусь: она и меня-то на цепь посадит, как собаку. Родители-то парня извелись все, их-то, бедных, вчуже жалко… И плетьми-то их били, и каторгой генеральша грозила им. Да не токмо их, ни единого человека нет из её крепостных, кои не претерпели бы от нее, распутницы. И в такое-то лихолетье, когда Пугачёв гуляет по России с шайкой сорванцов… Да дождется она, голубушка, дождется. Вот бы вам, Иван Сидорыч, припугнуть ее, вы все-таки человек не нам чета, с вельможами знаетесь.

– И не подумаю, – буркнул Барышников, с аппетитом кушая грешневые блины со сметаной. – Кровь портить из-за всякого пентюха Вавилы, в том шибкой корысти нет…

Митрич только головой тряхнул и сердито прикрякнул. Он тут же попросил у своего хозяина в долг три рубля, разыскал родителей Вавилы и, когда Барышников лег соснуть часок-другой, вернулся назад в чувствах расстроенных, с глазами красными, заплаканными. Как сел в угол, так и просидел не подымаясь, пока не проснулся хозяин.

– Ну, едем, Митрич!

И они двинулись дальше. Да, да… Невеселая была для Митрича дорога, слов нет, невеселая…

Но вот в некоем барском селе путникам повстречалась и «смешнятинка».

Тройка повстречалась. Да не какая-нибудь лошадиная, в бубенцах да побрякушках, в корню гнедой мерин, по бокам пристяжки, – нет, повстречалась им тройка. Человечья? Вот забавно-то, ей-богу – право… чего-чего только не насмотришься в дороге.

– Здравствуйте, барышня… хе-хе-хе… – приподнял Барышников бобровую шапку. – Куда это изволите правиться?

– Тпрруу! – прозвенел девичий голосок, и тройка остановилась. – А так… просто… катаюсь, хи-хи-хи… На прогул еду.

– Харраши лошадки, хе-хе-хе, ах, харраши! – протянул Барышников, косясь лукавым глазом на остановившуюся тройку.

– Да ведь нас барышня, дай ей бог женишка хорошего, дюже бережет, ха-ха-ха, – ответили с хохотом здоровецкие, как на подбор, лошадки. – Сладким овсецом кормит, канфетками.

– Я их канфетками кормлю, хи-хи-хи… Папенька ругаются, а маменька ничего супротив не говорит…

– Хе-хе-хе, приятно, приятно… А кто же, дозвольте узнать, ваш папенька, с кем имею честь?

– А папенька мой секунд-майор в отставке Павел Терентьич Невзгодин.

Они будут очень рады, ежели вы завернете к нам на перепутье…