Колин Маккалоу - Травяной венок. Том 2
Там уже находились другие новобрачные. Старшая сестра Циннилии, Корнелия Цинна, днем раньше была поспешно выдана замуж за Гнея Домиция Агенобарба. Эта поспешность объяснялась не совсем обычной причиной: Гней Домиций Агенобарб надеялся спасти свою голову, женившись на дочери союзника Гая Мария, которая ему и так была обещана. Молодой Марий, прибывший вчера затемно, на рассвете этого дня женился на дочери Сцеволы, верховного понтифика, которую звали Муция Терция, предпочтя именно ее двум старшим кузинам. Ни одна пара не выглядела счастливой. Это относилось главным образом к молодому Марию и Муций Терции, которые никогда до этого не встречались, и у них даже не было бы возможности поближе узнать друг друга, поскольку молодому Марию приказано было вернуться к своим обязанностям на следующий день после того, как все церемонии будут завершены.
Разумеется, молодой Марий знал о жестокости своего отца и вполне ожидал, что она настигнет Рим. Гай Марий встретился с ним в своем лагере на форуме, и между ними состоялся очень короткий разговор.
– Передай Квинту Муцию Сцеволе, что на рассвете ты женишься на его дочери, – сказал он, – извини, но меня там не будет, я слишком занят. Ты и твоя жена приглашены на инаугурацию нового flamen Dialis'a, это очень важное событие; а затем вы отправитесь на пир в его дом. Когда же все закончится, ты вернешься к своим обязанностям в Этрурии.
– Так что, у меня не будет возможности выполнить свои супружеские обязанности? – спросил молодой Марий, пытаясь изобразить легкомыслие.
– Извини, сынок, с этим придется подождать до лучших времен. А теперь прямиком за работу.
Что-то в лице отца заставило молодого Мария заколебаться, но он все же спросил:
– Отец, могу ли я сейчас пойти и повидаться со своей матерью? Могу ли я переночевать у нее?
Печаль, боль и страдание вспыхнули в глазах Гая Мария, и губы его задрожали. Он сказал «да» и отвернулся.
Мгновение встречи с матерью оказалось худшим в жизни молодого Мария. Какие у нее были глаза! Какой старой она выглядела! Как подавлена и печальна! Она была крайне замкнута в себе и очень неохотно обсуждала все случившееся.
– Я хочу знать, мама! Что он натворил?
– То, что ни один человек в здравом уме не сделает.
– Я догадался, что он сумасшедший, еще в Африке, но не представлял, насколько он плох. О, мама, что мы можем сделать?
– Ничего. – Она обхватила голову руками и нахмурилась. – Давай не будем говорить об этом, сынок. Как он выглядит? – и она судорожно облизнула губы.
– Ты это серьезно?
– Что?
– То, что ты его совсем не видела.
– Я его не видела и больше никогда не увижу.
Из ее слов молодой Марий не понял, было ли это ее собственное решение, или предчувствие будущего, или же так захотел отец.
– Он выглядит не слишком хорошо, мама, он сам не свой. Сказал, что не придет на мою свадьбу. Придешь ли ты?
– Да, маленький Гай, я приду.
После свадьбы (какой хорошенькой оказалась Муция Терция) Юлия приняла участие в инаугурации молодого Цезаря в храме Юпитера, поскольку Гай Марий отсутствовал. Город был приведен в порядок, так что молодой Марий не мог представить размеров отцовской жестокости; и поскольку был сыном великого человека, то не мог найти в себе мужества спросить о происшедшем.
Храмовые обряды были безумно длинны и скучны. С молодого Цезаря сняли его неподпоясанную тунику и облачили в одежду, соответствующую его новой должности: ужасно неудобную и душную накидку, сделанную из двух кусков грубой шерсти, выкрашенных в красный и пурпурный цвет; тесный шлем из слоновой кости с шерстяной подкладкой и специальные башмаки без узлов и пряжек. Как он сможет носить такую одежду каждый день? Привыкнув к тому, что его талию стягивал пояс из чистой кожи, подаренный ему Луцием Декумием вместе с красивым маленьким кинжалом в ножнах, прикрепленных к ремню, молодой Цезарь чувствовал себя без него неловко. Шлем из слоновой кости, изготовленный для человека с гораздо меньшим размером головы, сидел на нем ужасно нелепо, потому что даже не доставал ушей. Сцевола, верховный понтифик, уверил его, что все будет в порядке, а Гай Марий подарит новый apex, сделанный по его мерке.
Когда мальчик поднял глаза на свою тетку Юлию, то сердце его дрогнуло. Пока различные жрецы монотонно бормотали молитвы, он неотрывно смотрел на нее, желая поймать ее взгляд. Она, конечно же, почувствовала это, но не взглянула на него. Юлия казалась ему значительно старше своих сорока лет, а вся ее красота поблекла под бременем печалей. Но в конце церемонии, когда все столпились с поздравлениями вокруг нового flamen Dialis'a и его куклоподобной flaminic'ы, молодой Цезарь наконец увидел глаза Юлии и пожалел об этом. Она, как обычно, поцеловала его в губы и слегка всплакнула, склонив голову ему на плечо.
– Мне так жаль, – прошептала она, – это такая ужасная вещь, которую он не должен был делать. Он причиняет вред всем, даже тем, кому не следовало бы. Но он не такой, пожалуйста, пойми это! – Я понимаю, тетя Юлия, – ответил мальчик чуть слышно, – не беспокойтесь обо мне, я справлюсь со всем.
На закате дня церемонии были завершены. Новый flamen Dialis, неся на голове слишком маленький apex, но завернутый в свою удушающую laena, хлопая башмаками, поскольку они были без шнурков и ремней, пошел домой вместе со своими родителями, непривычно торжественными сестрами, теткой Юлией и молодым Марием с новобрачной. Циннилия, новая flaminica Dialis, также одетая в широкую мантию из грубой шерсти без узлов и пряжек, пошла домой с ее родителями, братом, сестрой Корнелией Цинной и Гнеем Агенобарбом.
– Итак, Циннилия останется в ее собственной семье, пока ей не исполнится восемнадцать, – сказала Аврелия Юлии, намеренно поддерживая легкую беседу, пока все устраивались в обеденном зале для праздничного позднего пира. – Одиннадцать лет впереди! В ее годы это кажется слишком долго, в мои – слишком быстро.
– Да, согласна, – равнодушно произнесла Юлия, садясь между Муцией Терцией и Аврелией.
– Какая уйма свадеб! – воскликнул Цезарь, с ужасом понимая причину мрачного выражения на лице своей сестры. Он облокотился на lectus medius[79] и уступил почетное место рядом с собой новому flamen Dialis'y, которому никогда ранее не позволялось облокачиваться, и теперь он находил это таким же странным и неудобным как и все, что случилось с ним в этот сумасшедший день.
– Почему не пришел Гай Марий? – бестактно спросила Аврелия.
– Он слишком занят, – пожала плечами Юлия и покраснела.
Прикусив язык, Аврелия оставила это замечание без комментариев и раздраженно посмотрела на своего мужа, как бы прося о помощи.
– Ерунда! Гай Марий не пришел, потому что он не должен был приходить, – заявил новый flamen Dialis, внезапно выпрямляясь на ложе и снимая свою laena, которая затем была без церемоний сброшена на пол, где уже стояли особые башмаки: – Так-то лучше. Гнусная вещь! Я уже ненавижу, ненавижу ее!
Воспользовавшись этим как способом решения собственной дилеммы, Аврелия хмуро посмотрела на сына.
– Не будь нечестивцем.
– Даже если я говорю правду? – дерзко поинтересовался молодой Цезарь, меняя положение и облокачиваясь на левый локоть.
В этот момент появились первые блюда: хрустящий белый хлеб, оливки, яйца, сельдерей, салат-латук.
Молодой Цезарь был очень голоден (ритуалы не дали времени поесть) и набросился на хлеб.
– Не трогай, – резко потребовала Аврелия, покраснев от страха.
– В чем дело? – мальчик, застыв в изумлении, воззрился на нее.
– Тебе запрещено касаться белого или дрожжевого хлеба, – отвечала ему мать.
И перед новым flamen Dialis'oм появилось другое блюдо, на котором лежали тонкие, ровные, ужасно неаппетитные куски какой-то субстанции серого цвета.
– Что это? – с отвращением спросил молодой Цезарь. – Mola salsa?[80]
– Mola salsa сделана из полбы, которая является особым видом пшеницы, – отвечала Аврелия, зная, что это ему и так прекрасно известно, – а это ячмень.
– Пресный ячменный хлеб, – упавшим голосом проговорил молодой Цезарь, – даже египетские крестьяне живут лучше! Я думал, что буду есть обычный хлеб. А от этого можно заболеть.
– Молодой Цезарь, это день твоей инаугурации, – заговорил его отец, – приметы были благоприятными. Теперь ты flamen Dialis. С этого дня и во все последующие дни, все, что требуется, должно строго соблюдаться. Ты – прямая связь Рима с Великим Богом. Что бы ты не сделал, это повлияет на отношении Рима с Великим Богом. Ты голоден, я знаю. И то, что тебе предлагают, – довольно ужасная вещь, согласен. Но с этого дня ты в первую очередь должен думать о Риме, а не о себе. А потому ешь свой хлеб.
Мальчик переводил глаза с одного лица на другое. А затем собрался с духом и сказал то, что должно было быть сказано. Но взрослые не могли этого сделать – у них за плечами было слишком много лет и слишком много страхов.
