Владимир Возовиков - Поле Куликово
— Князь! Сдавайся на милость! Ты — мой почетный пленник, обещаю жизнь!..
Димитрий опустил меч и услышал надсадное дыхание стоящих вокруг воинов и коней своей крошечной стражи. Окровавленные тела устилали пятачок открытой земли, на которой не осталось даже незатоптанной травинки, бились раненые лошади, и, колебля степь, обтекая разрозненные группы русских, уже не способных слиться в единый строй, шла в прорыв конница Орды. Но справа, вдалеке, билось на ветру большое знамя с золотым пятном посередине, и хотя мешало движение конной лавины врага, великий князь рассмотрел, что большой полк, частью потеряв, частью отогнув назад левое крыло, по-прежнему стоит. «Родные мои, слава вам! И вам, что полегли здесь!.. Большего никто не мог бы сделать!..» Не снимая железной перчатки, Димитрий откинул забрало, посмотрел налево. Там, где недавно бились остатки полка левой руки, потоком шел враг, лишь какой-то небольшой отряд русских, где смешались пешие и конные, взблескивал мечами и топорами, оставаясь на месте… Позади полк поддержки врезался колючим углом в разлившуюся волну ордынских всадников, но насколько же он малочислен в сравнении с торжествующим морем врагов, этот русский пеший запасный полк!.. Сюда, к месту великой горечи и славы, где, подобно колосьям в сжатом поле, лежали на потоптанной земле тысячи русских ратников, позади большого полка неслись сотни конных витязей с обнаженными мечами. «Спасибо, Вельяминов! Спасибо, Андрей!» Лишь мгновенным взглядом скользнул государь по дальнему краю Зеленой Дубравы, словно боялся выдать врагу свою грозную тайну… А впереди степь очищалась, — значит, и у Мамая войско не бессчетно, как бы он ни пугал и ни хвастал. Есть счет Великой Орде, и русские мечи уже сочли ее половину. «Великое спасибо всем вам, кто шел на тяжкие труды, на муки и смерть, добывая правду о силе врага, и, добыв ее, подвигнул Москву на подвиг освобождения. Вот она, главная ордынская сила, — увязла тут, за речкой Смолкой, и лезет, рвется под русский топор, уже повиснувший над ее шеей… Сто лет вам жизни, милые брат Володимер и мудрый мой воевода Боброк! А я свое до конца свершу, как воин».
Еще раз глянул Димитрий на порубленных ратников, на крикливые ордынские толпы, накаляясь новым гневом, и уперся темным взором в мурзу на вороном коне, в раззолоченном панцире с перьями серого кречета на еловице шлема — отличительный знак Чингизова рода.
— Московский князь! — воскликнул тот изумленно. И разразился хохотом: — Что же ты, великий князь, бьешься, словно плохой сотник, растерявший своих всадников? Эй, нукеры! Нет ли близко хана Темучина? Позовите его — он рассказывал сказки о том, как велика рать у московского Митьки. Старый болван выжил из ума или ослеп, если принял десяток Митькиных слуг за бессчетное войско.
Тупик качнулся вперед, но Димитрий окриком удержал его. Он узнал хана Тюлюбека, Мамаева наместника в саранских делах. А тот не унимался, наслаждаясь сознанием полного превосходства над противником:
— Слышь, Митька, брось меч! Наш повелитель милостив к тем, кто еще молод и глуп. И я скажу за тебя слово. Княжества не обещаю, но стадо баранов выберу для тебя самое большое в Орде, чтобы ты скорей научился управлять.
— Государь, дозволь?!
— Стой, Васька! — Димитрий тронул коня шпорами, раздвигая стражу. — Ты, «царь дядиной волей», обнажи меч или убирайся лизать пятки своему хозяину. Но и тогда ты подохнешь часом позже, вместе с ним.
Димитрий, не опуская забрала, двинулся прямо на хана. Тот опешил вначале — иного ждал, — но Тюлюбек навсегда опозорил бы свое имя, не прими он вызова. Завизжав, выдернул клинок, послал коня прыжком навстречу Димитрию. Русские витязи и «алые халаты» устремились за своими государями и словно по уговору осадили коней, едва те скрестили мечи. Богатырского сложения, выросший в седле, в походах и битвах, Димитрий был воином, каких мало сыскалось бы в те времена. Тюлюбек, как и любой ордынский хан, тоже превосходно владел оружием; он не раз побеждал на состязаниях батыров в Орде, но у него не было такого боевого опыта, как у московского князя, да и силой он уступал Димитрию, который в одиночку брал на рогатину лесных медведей. Может быть, Тюлюбек успел понять свой промах, едва сталь, встретясь со сталью, высекла огонь и жестокий лязг, но пожалеть о себе у него не было и минуты. Вторым ударом Димитрий вышиб оружие из ханских рук, третий замах его обманул Тюлюбека, заставив выбросить щит не в ту сторону, откуда упал четвертый удар, разрубив золоченый шлем вместе с черепом.
Нукеры взвыли в отчаянии, бешено кинулись на Димитрия, и десяток русских мечей блеснул им навстречу. Степняки, окружившие место поединка, прихлынули было со всех сторон — их войско знало, какая награда ждет того, кто добудет московского князя, — но «алые халаты» оказались ревнивыми, их яростный крик заставил отпрянуть табунщиков в бычьих шкурах. Началась маленькая жестокая сеча, в которой сошлись достойные друг друга противники.
— Здорово, десятник! — гремел Тупик, нападая на своего коренастого противника. — Аль забыл, морда, как стегнул меня плетью, когда в яму сажал? Получай должок, неумытая харя! — И десятник кулем летел под копыта, тараща глаза в смертном изумлении.
— Государь, берегись!..
Вздыбив Орлика, Васька на лету рассек аркан, отбиваясь от двух «алых халатов» сразу, вертясь до головокружения, успевал крикнуть:
— Семен — сзади!.. Гришка, береги князя!..
— Вась! Гринь!.. Туда, туда!..
Семен ткнул мечом в сторону загнувшегося фланга большого полка, и Тупик увидел — поле приоткрылось нешироким коридором, через который скакали отдельные вражеские всадники. Одна волна ордынского войска, сменяя другую, еще не успела захлестнуть этот коридор и свет русских рубашек, русских щитов, русских мечей вдали, блеснувших малой надеждой. Отмахнув вражескую саблю, Тупик ринулся к государю, рванул его коня за повод, увлекая за собой, с другой стороны то же проделал Гришка, сбивший нукера, с которым дрался Димитрий. Трое русских галопом понеслись сквозь «коридор» на призывный блеск русской стали и пламя красных щитов, пятеро оставшихся пытались задержать хотя бы «алые халаты».
— Ми-итя!.. Ва-ася!.. Прощайте! — долетел голос Семена и тут же потонул в визге, улюлюканье и вое мчащихся отовсюду врагов. Словно бы темно-красная волна выбрасывала навстречу Димитрию ненавистные плоские лица, серые кожи доспехов, кривые мечи, конские морды с раздутыми ноздрями, и он рубил с такой бешеной силой, что Васька и Гришка невольно подались в стороны. Слезы стояли в глазах государя — от дикого кровавого ветра битвы. В нем гремело, пело и плакало прощальное «Митя», сорвавшееся с уст простого воина, умирающего в кольце беспощадных врагов. И не нужно было великому князю большей награды, большего утешения в последнюю его минуту. Огромный, сверкающий золотом доспехов, с разметанной ветром черной бородой, он был свиреп и сокрушителен, словно хозяин русской тайги, окруженный псами. Ему бы не меч теперь, а двухпудовую палицу, но и меч его был страшен.
«Коридор» впереди смыкался, все чаще мечи трех русских витязей гремели о чужое железо, все чаще кони их со стоном ударялись во вражеских лошадей, сбивая их, но и теряя силы. Враги не стреляли, помня ханское повеление — брать Димитрия живым, они лишь уплотнялись на пути, и воинское счастье начало изменять Ваське Тупику. Немеющая рука становилась неверной, и вражеский булат все чаще касался Тупика, погнув зерцало, пробив оплечье, разрубив край бармицы.
Все тяжелее поднимался по другую сторону князя огромный меч богатыря Гришки, и это значило, что государю чаще и чаще приходилось отбивать удары самому, а ведь и его силы не беспредельны. И кони уж начали спотыкаться, когда новый русский клич прорезал вой Орды. От загнутого фланга большого полка, разбрасывая всадников, давя спешенных и раненых, уползающих в ордынский тыл, сея хищный лязг и крики страха, быстро прорубались навстречу государю две русские полусотни. Едва различимой молнией метался синий клинок в руке переднего всадника, клочком гневного пламени летел за плечами его пурпурный плащ. Кажется, этого плаща ордынские всадники пугались больше, чем меча. Длинный мурза со знаком тысячника, гнавшийся за московским князем, вдруг дико вскрикнул, указывая своим воинам на пурпурный плащ, словно там была главная добыча, и начал отворачивать наперерез, выкрикивая такие ругательства, от которых шарахались даже привычные к жестокой брани своих начальников степняки.
Помощь была совсем близко, когда богатырь Гришка откинулся в седле, и конь его прянул в сторону, теряя безвольное тело хозяина — в спине Гришки торчала большая черная стрела. Ордынцы, опасаясь, что добыча уйдет, взялись за свое излюбленное оружие. Может быть, они еще надеялись взять московского государя живьем — ни одна стрела не коснулась крепких доспехов Димитрия, зато его гнедой вдруг стал похож на огромного дикобраза. Наверное, руки табунщиков дрожали, когда они расстреливали великолепного княжеского скакуна: по меньшей мере, тридцатая из стрел нанесла ему смертельную рану. Васька видел, как гнедой, не прерывая бега, клонился вбок, словно и умирая, пытался донести до своих бесценную ношу, как Димитрий, не выпуская меча, освобождал ноги от стремян, и когда конь ударился оземь грудью, пробежал по земле три шага, налетел на что-то, упал ничком, выбросив вперед руку с крепко зажатым мечом. Как две стены, столкнулись два крика — русских и ордынских всадников, надвое расхлестнулся ордынский поток, разрезанный узким клином сошедшихся полусотен, и сквозь высверки стали свинцово блеснули жестокие глаза Хасана.
