Cага о Бельфлёрах - Джойс Кэрол Оутс
Он уставился на нее с таким изумлением, с таким явным выражением тревоги, но тревоги чужого человека, что Гарнет едва не лишилась чувств. Она пролепетала:
— Я думала… просто я думала… Понимаешь, Лея и Хайрам пришли навестить миссис Пим, и… И — как-то вдруг они всё узнали… Я смутно помню, как именно… Я вообще теперь многое помню так смутно… О Гидеон, я ведь думала, это ты… Что за этим стоишь ты… Что ты послал их — ее, — чтобы они принесли тебе твоего ребенка… Чтобы защитить ее, как члена семьи — конечно, так, чтобы не узнала Лея, — и я думала… — Гарнет уже шептала. — Я думала даже, может, ты так хочешь проверить, как сильно я люблю тебя…
Гидеон снова отступил. Он надул щеки, выпятил нижнюю губу и шумно дунул вверх, так что шевельнулись волосы на лбу, — так обыкновенно делал Юэн, желая выразить возмущение со смесью насмешки и недоумения…
— Это не так… — пробормотал он.
— Гидеон! — воскликнула Гарнет, протянув к нему руки и сделав несмелый шаг. — Ты хочешь сказать… то есть… Тебе — как отцу Кассандры — она на самом деле не нужна?
Он отступил еще дальше, избегая ее прикосновений. Ее пальцы коснулись его рукава, и он не глядя смахнул их. Казалось, он молчал целую вечность… На его лбу билась одна жилка, на кадыке вторая.
— …значит, это все Лея… Это ее идея… Она знает… Должна знать… Но зачем она так поступила…
— Ах, чтобы унизить меня… и тебя тоже… Или есть иная причина…
— Гидеон, — произнесла Гарнет еле слышно. — Прошу, скажи мне: ты не просил ее принести ребенка в замок? И даже сейчас она тебе не нужна? Тебе, отцу Кассандры, девочка совсем не нужна?
В этот самый момент, неожиданно, каким-то изменившимся, не своим голосом, Гидеон произнес нечто необъяснимое — поистине непостижимое даже для него самого и тем более — для Гарнет; нечто, что втайне породит в нем великую муку. Он сказал, сам себе не веря, с издевкой:
— А отец в самом деле я?
Какое-то время Гарнет просто смотрела на него. Она не могла осознать того, что услышала. Медленно, словно в забытьи, она смахнула с глаз прядь влажных волос, хотела что-то сказать, но только стояла и покачивалась, уставясь на него. И только когда его лицо исказилось от сожаления, и стыда, и нагрянувшей печали, она осознала весь ужас его слов.
Он воскликнул:
— О Гарнет, я вовсе не имел в виду… — Но она уже отвернулась и выбежала из комнаты, длинные волосы шлейфом вились за спиной.
Он кинулся было вслед и, несомненно, догнал бы ее, но Гарнет, в забытьи, выронила свечу; и ему снова пришлось ползти за ней, не до конца погасшей, под кровать. «О Боже, черт побери, за что это мне! — повторял Гидеон, чуть не всхлипывая, ударяясь плечами о днище кровати (он был крупный мужчина, и ему было нелегко поворачиваться в столь тесном пространстве). — Откуда эта напасть, кто затеял со мной эту грязную игру, кого я должен прикончить… О Господи, черт меня побери! — выкрикнул он, наконец хватая свечку и вылезая наружу. И в сердцах плюнул на фитилек, хотя слабый огонек и без того потух. — Не надо было искать ее… Пусть бы все сгорело к чертям…»
А Гарнет неслась прочь, сгорая от стыда, почти не понимая, что делает, не разбирая, куда свернуть, по какой лестнице спускаться. Она неслась, оглушенная настолько, что даже не плакала, очутилась наконец в каком-то неотапливаемом коридоре, подбежала ко входной двери, бросилась на нее всем телом — и тут разом заскулили потревоженные собаки. Подобрав полы плаща, девушка побежала по лужайке. Луна освещала пологий холм, который скрывался в озере — холм, но не окружающий лес, — так что перед ней лежал лишь один путь к бегству. Потеряв обувь, с распущенным волосами, в прелестном шелковом платье с там и сям порванной юбкой, она бежала с невидящим взглядом. Потом и плащ сорвало с ее плеч — сорвало и унесло прочь. Но она все бежала, не разбирая дороги, зная лишь одно: ей нужно бежать, чтобы спастись от кошмара, что остался позади, чтобы наконец избавиться от самой себя, исчезнуть в темных шелестящих водах, раскинувшихся перед ней. А в голове у нее метались безумные слова: о Гидеон, я люблю тебя, я не могу жить без тебя, я всегда тебя любила и всегда буду любить тебя… Молю, прости меня…
(Ангел, пораженный горем! Какая крестная мука на этом прелестном личике, будет вспоминать лорд Данрейвен позже. И однако, какой ужас внушал ее вид той ночью, когда она бежала, точно полоумная, чтобы утопиться в ледяных мартовских водах безобразнейшего из озер!)
А Гарнет неслась прочь; и, без сомнения, утопилась бы. Если бы в этот самый момент по самому невероятному стечению обстоятельств (хотя, по зрелом размышлении, рассуждал лорд Данрейвен, ничуть не более невероятному, чем множество других совпадений, пережитых им или — по свидетельствам — другими людьми), у поворота на подъездную дорожку к усадьбе не показался экипаж с двумя упряжка ми великолепно подобранных лошадей, в котором ехал Юстас Беккет, лорд Данрейвен, дальний родственник бабушки Корнелии, изначально званный на празднование дня рождения прабабки Эльвиры, но с сожалением вынужденный отклонить приглашение, впрочем, пообещав (с любезностью, показавшейся Корнелии скорее проявлением вежливости, чем искреннего огорчения), что он с радостью навестит свою американскую родственницу в другой раз. Телеграмма о его приезде, отправленная из Нью-Йорка, очевидно, не была доставлена, потому что в замке его не ждали. И вот, когда экипаж свернул на подъездную дорожку, проехав мимо сторожевой будки, лорд Данрейвен, к своему изумлению, увидел похожее на призрак создание — девушку стремглав бегущую вниз по длинному пологому холму, босую, несмотря на холод, с развевающимися на ветру волосами, раскинувшую руки в сторону, — и, хотя зрелище было не на шутку пугающим (ибо Гарнет и впрямь напоминала безуми-цу), лорд Данрейвен обладал столь сильным самообладанием и отвагой, что приказал кучеру немедленно остановиться и спрыгнул на землю;
