Бела Иллеш - Карпатская рапсодия
— Бывает, брат хуже чужого, — замечает Иван Мешко.
Пленных рядовых, после разоружения, Микола отпускает домой. Трое из пленных не желают уходить, вступают в ряды повстанцев. Один из пленных офицеров пытается бежать. По приказу Петрушевича его расстреливают.
Вечером каждый может поесть досыта жареной конины.
Хлеба уже нет. Соли тоже мало.
Третий день. Повстанцы идут на восток, пока в южном направлении. Перед ними синеют марамарошские горы. Петрушевич ищет повсюду отряд Михалко. Напрасно. Потеряв в поисках половину дня, Петрушевич не находит кузнеца. Вперед, дальше, на восток! После обеда несколько человек из роты Вихорлата грабят крестьянский дом. Под вечер Петрушевич устраивает суд над мародерами, приговаривает их к расстрелу. Изгоняет из своей армии их сообщников. Деревня подносит Красному Петрушевичу хлеб-соль. Солдаты просят табаку и спичек. Их нет и в деревне. Ночью остатки отряда Михалко догоняют Миколу.
На голове Михалко окровавленная повязка.
— Два часа мы дрались с польскими жандармами и разбили бы их до последнего, если бы к ним на помощь не подоспела румынская артиллерия.
— Сколько человек потерял? — спрашивает Кестикало.
— Отправилось двести сорок. Теперь нас тридцать семь.
Четвертый день. Утром — из-за людей Михалко — нельзя было двигаться дальше. Пока одни отдыхали, другие собирали в лесу грибы и землянику. На шоссе появляется большая румынская воинская часть. При заходе солнца происходит короткое столкновение. Внезапное нападение было удачным. Румыны бегут. Микола берет в плен четыреста двадцать человек. В числе пленных — сто девять украинцев из Буковины и сорок два венгра из Трансильвании. Все они присоединяются к повстанцам. Остальных пленных — за исключением четырех офицеров — Микола отпускает по домам.
На ужин — конина и грибы.
Пятый день. Рабочие одного из лесопильных заводов присоединяются к повстанцам. От них Петрушевич впервые слышит новости о ходе польско-советской войны.
— Вчера говорили, — рассказывает рабочий-слесарь, — будто наши, красные, отступают.
— Сказка, — бросает Микола.
— Начиная с позавчерашнего дня не грохочут пушки, или, возможно, мы не слышим грохота, — продолжает слесарь. — Хотя мы прислушивались днем и ночью.
После короткого совещания с Кестикало, Михалко и Гагатко Петрушевич отдает приказ:
— Усиленным маршем — к северо-востоку!
Ночной марш.
Шестой день. Переход без отдыха. Пить можно из ручьев, но еды нет.
— Быстрее! Быстрее!
Седьмой день. На деревню, где ночевали отряды Гагатко, на заре совершили налет четыре французских самолета. От их бомб крытые соломой дома охватило пламенем. Жители деревни бегут в лес. До полудня чешские легионеры атакуют Кестикало. Он идет в контратаку против чехов. Контратака не удается из-за сильного пулеметного огня. Чехи были сильнее. Петрушевич прислал Кестикало подкрепление, но и противник получил помощь. Снова появились французские машины. Чехи окружили лес, но Петрушевичу удалось отбросить их.
В лесу рано темнеет. Густая листва огромных дубов совершенно закрывает небо.
Кое-где разжигают костры.
Но большинство людей слишком устало, чтобы делать даже это. Варить все равно нечего. Каждый укладывается спать там, где остановился.
Микола расставляет часовых.
Западную часть леса, где можно ожидать чехов, теперь вместо отрядов Кестикало защищает Гагатко. На южном крае стоит Михалко, у которого после захода солнца было небольшое столкновение с румынским офицерским патрулем.
— Мы как будто у себя дома, — говорит Михалко Миколе, закончив рапорт. — Смотри, дубы, сосны, липы.
Патрули сообщают, что с севера и с северо-востока к лесу приближаются поляки.
Петрушевич устраивает военный совет.
— Надо отступать! — высказывается Гагатко.
— Поздно! Ведь мы окружены.
— Наступать надо! — горячится Михалко.
— Наши устали и голодны. И патронов почти нет, — возражает Кестикало. — Надо откуда-нибудь достать пищи, хоть из ада.
— Если бы в аду была пища, его не называли бы адом, — говорит медвежатник.
— Будем наступать, — решает Микола. — Гагатко и Кестикало пусть защищают лес от чехов, Михалко — отбивается от румын. Я пойду на поляков.
— А ты сумеешь поднять своих людей, Микола? — спрашивает Кестикало.
— Да.
— А как с боевыми припасами?
— Будем наступать со штыками и топорами.
Микола стал переходить от одного мигающего огня к другому, почти каждому говорил несколько слов, каждому пожимал руку.
— Идем туда, где нас ждет Ленин…
Спящий лес медленно ожил.
Роты — без всякой команды — построились.
Было тихо. Только изредка слышался приглушенный разговор.
— Ленин ждет… Москва…
Уже светало, когда Красный Петрушевич отдал приказ:
— Вперед! Против польских панов! За мной!
Вырвавшиеся из лесу повстанцы дико кричат и размахивают топорами. Их встречает пулеметный огонь.
Многие погибли в первые минуты, остальные, вскочив вновь, рассвирепев от полученных ран, крича, бросились на врага:
— Вперед! Ура!
Пулеметы умолкают. Вихорлат, зарубивший топором польского пулеметчика, поворачивает пулемет в обратную сторону.
Та-та-та-та-та… та-та-та-та…
Одно за другим бегут польские подразделения. Артиллерия держит под обстрелом лес с северо-востока. Наступают новые польские части.
Армию Красного Петрушевича не разбили.
Армии Красного Петрушевича не стало. Не осталось людей. Они истекли кровью.
Еще кое-где поднимаются бойцы с топорами. Вскакивают и опять падают. Один из самолетов, опустившись совсем низко, обстреливает луг из пулемета.
Несколько раненых, поддерживая друг друга, шатаясь устремляются обратно в лес. Их никто не преследует. Поляков на поле тоже не осталось.
Пока новые польские отряды образовали цепь, раненые уже достигли деревьев на опушке леса.
Свежие польские части врываются в лес. Там их встречает пулеметный огонь. Бой продолжается почти два часа. Только тогда поляки замечают, что они атаковали не повстанцев, а своих продвигающихся с западной стороны леса союзников — чешских легионеров.
С большим опозданием они начинают преследование рассеянных частей Петрушевича. Преследуемые бегут к югу. Здесь Михалко удалось открыть дорогу.
Первого румына, достигшего леса, он убил кулаком.
Люди Михалко разорвали на куски попавшего в их руки второго румына.
Медвежатник орал, подбадривая своих товарищей:
— Бейте этих вшивых собак! Вперед, ребята, вперед!
Румыны бегут. Бросают оружие. Медвежатник гонит их перед собой, как пастух стадо, и кричит:
— Вперед! Вперед!
Кестикало долго защищал от чехов край леса.
Когда, истекая кровью от многих ранений, Петрушевич достигает позиций Кестикало, верецкинский финн отдает приказ медленно отступать. По открытой Михалко дороге он тоже бежит в южном направлении. Два солдата несут на носилках Миколу.
Ходла был убежден, что Пари устроил все это «лавочнинское свинство» только для того, чтобы спровоцировать восстание в Подкарпатском крае. Он бесконечно восхищался великолепным планом генерала, благодаря бога, что тот дал ему такого мудрого начальника.
Пари занял все проходы через Карпаты. Таким образом, часть спасавшихся от поляков повстанцев попала в его руки. В Верецке было уже шестьдесят семь пленных. Но среди них не было Красного Петрушевича, Михалко и Кестикало.
Михалко, Гагатко и Кестикало несли находившегося без сознания Миколу до леса Цинка Панна по дороге, где обычно ходят только серны. Там его уложили в хижине Катко. После нескольких часов отдыха Михалко отправился в марамарошский лес, Кестикало вместе с девятью другими беглецами скрылся в лесу Цинка Панна. Гагатко остался при Миколе. Был он там и тогда, когда жандармы Ходлы наткнулись на хижину Катко.
Чисто выбритый, сильно надушенный Ходла гордо докладывал генералу, что «знаменитый главарь разбойников» является его пленником. Пари был чрезвычайно доволен.
Уже в течение нескольких дней он безрезультатно вел переговоры с польскими генералами. Пари требовал, чтобы они взяли обратно посланную ими французскому правительству докладную записку, чтобы ее объявили недоразумением. В этой записке польские генералы утверждали, что восстание в Лавочне организовали агенты Пари. В то же время Пари поучал Сикорского, что эта ссора ему невыгодна, что теперь, когда Красная Армия отступает, Пилсудский будет выдавать себя за спасителя Польши, а он, Сикорский, вполне сможет соперничать с ним, если убедит весь мир, что восстание в Лавочне было крупнейшей большевистской революцией всех времен. Деньги и эти доводы убедили Сикорского. Он согласился послать французскому правительству новую докладную записку. Но за это потребовал не только денег, но также выдачи бежавших в Подкарпатский край повстанцев, и в первую очередь Красного Петрушевича.
