Тим Уиллокс - Двенадцать детей Парижа
– Роде, да? Невелик улов, но у маленькой рыбки мясо слаще… – пробормотал гигант.
– Гриманд? – окликнул его подбежавший Гуго.
Голос подростка дрожал от ужаса, но Инфант не понимал почему.
– Ты не ранен, мальчик? – спросил он.
– Нет.
– Забери у Роде нож и лук, только осторожно, – велел король воров Эстель. – И подведи меня к нему.
Ля Росса повела его за собой. Услышав стоны, он шагнул вперед и ударил сержанта ногой.
– Боже всемогущий! – вскрикнул раненый сержант.
Ужас Роде казался чрезмерным даже перед лицом смерти. Гриманд вспомнил о дырах на своем лице и понял, в чем дело. Наверное, у него тот еще вид. Он улыбнулся, и Роде снова закричал.
Инфант Кокейна резко опустился на колени прямо на него и почувствовал, как хрустнули кости в теле, смягчившем его падение. Пальцы сержанта потянулись к его горлу, но гигант схватил противника за запястье и стал выворачивать его руку, словно выкручивал белье, пока она не стала похожа на мешок с камнями. Пламя взорвалось на лице короля воров и потянуло его куда-то вверх спиралью наслаждения, и следующие несколько секунд Гриманд почти ничего не чувствовал – было только смутное ощущение, словно плетеная корзина рвется под его пальцами, оловянная ваза разбивается о камень и становится мокрой, а кровь и волосы липнут к его рукам. Он услышал голос своей юной спутницы, и наслаждение снова свернулось в безмятежность, еще более приятную, чем прежде.
Гриманд встал и покачнулся.
– Гуго? Ты здесь? – позвал он. – Вложи щиколотку Роде мне в руку. Ля Росса, веди меня.
Он отволок тело Роде на скотный двор, а потом взял арбалет и натянул тетиву.
– Рассказывай, Гуго, – сказал Младенец мальчику.
– Я шел за Карлой и ее виолой от самых Дворов, – начал тот.
– И позволил Роде себя поймать? – Гриманд рассмеялся, но его смех был добрым. – Молодец. Ладно, не волнуйся. Тангейзер вошел, чтобы вернуть Карлу.
– Куда вошел? – не понял Гуго.
– Почему у тебя мокрая одежда? – вмешалась в их разговор Ля Росса.
– В дом Ле Телье, куда же еще? – Несмотря на безмятежность, предводитель воров был немного озадачен. – А ты правда мокрый?
– Карлы в доме нет, – сообщил Гуго.
Гриманд рассмеялся. Парень тоже – он, видимо, решил не оставаться в долгу.
– Тише! – прикрикнула на них Эстель.
– Он шутит, – уверенно заявил Инфант.
– Он не шутит, – возразила девочка. – Гуго, если Карлы нет в доме, то где она?
Глава 28
Ангел
Ангел смотрел, как Тангейзер закрывает дверь, понимая, что тот не найдет внутри того, что хочет. Не найдет Грааль, за которым отправился в путь. Загадку, которую пытался разгадать всю жизнь и ответ на которую найдет в самом последнем месте, что может прийти ему в голову, – в себе самом. А в особняке Ле Телье он найдет лишь причины для того, чтобы множить насилие. Он сделает это без колебаний, но за все придется платить.
Ангел был печален.
Причиной того, что Матиас не ценил свою жизнь, был сам факт обладания ею. Его оскорбляло, что он жив, а многие более достойные и благородные – нет. И что многие более достойные и благородные, чем он, лишались жизни на его глазах. Эту несправедливость, эту нелогичность бытия мальтийский рыцарь считал грехом, который он унесет с собой в могилу – а может, и дальше.
Но Тангейзер также играл жизнями тех, за кого был готов умереть. Тех, ради кого он разрушил бы весь мир, погубив вместе с ним и эти жизни. Этот пробел в логике, если таковой был – ангел плохо разбирался в подобных вещах, – не оскорблял иоаннита, который откуда-то знал, что человеческое существование не ограничивается земной жизнью.
Он позволит своей дочери Ампаро пройти через ад, который способно создать единственное из живых существ – человек. Позволит пройти через самое страшное на руках нищей девчонки, сидящей на плечах слепого монстра, поскольку знает, что его дочь, которой всего полдня от роду, уже понимает совершенство бытия, восторг и красоту любви, хотя еще ничего не знает о жизни.
Ставка на колесо фортуны и дерзкие поступки, в металле которых отлита эта ставка, терзали рыцаря, словно его руки и ноги были привязаны к спицам этого колеса и перебиты железными прутьями. Но его боль никто не увидит – он не позволит. Боль вызывает сострадание. Тангейзер презирал подобные сантименты, которые ослабляли его. О его страданиях знали только он сам и ангелы.
Ангел был Любовью. Все ангелы – это любовь. Вознесшиеся и падшие, с белыми и черными крыльями. Таково их назначение. Они не должны видеть, что будет. Но этот ангел знал, что Матиас прав.
Он не умрет в Париже.
Колесо не повернется в эту сторону.
Ангел знал того, другого, с черными крыльями, который охранял Тангейзера. Они любили друг друга, они любили Матиаса и Карлу, и не только потому, что ничего другого ангелы не умеют, а потому, что полюбили их в ту же секунду, как только увидели. Обоих. Всех. Ангел знал это, но не мог объяснить. Наверное, ангел с черными крыльями может – он умнее. Этот же ангел знал лишь то, что госпитальер любит его, никогда не переставал любить, хотя ни разу об этом не говорил.
Ангел видел многое. Он резвился в горах вместе с бойцовыми быками. Он играл на музыкальных инструментах вместе с Карлой, и эта музыка была дороже рубинов. Обнаженный, он плыл среди порохового дыма и крови, чтобы почувствовать радость слияния двух тел и подарить эту радость Тангейзеру. Ангел был той дорогой, по которой шел рыцарь, чтобы найти силы для любви к Карле. По такой же странной дороге прошел ангел с черными крыльями, чтобы найти силы полюбить Матиаса.
И вот теперь здесь был воробышек, воркующий в своей овечьей шкуре, в тонких, храбрых руках оборванной девчонки, такой же странной, как когда-то был сам ангел.
Как чудесно.
Ангел задавал себе вопрос, не принадлежит ли и сам Тангейзер к какой-то разновидности небесных существ. Ведь он служит той же самой цели – пытается провести детей сквозь ад. Если так, то какого цвета у него должны быть крылья? Ангел рассмеялся, и Эстель повернулась и посмотрела на него.
– Моя роза, – сказал ангел.
– Кроваво-красная роза? – спросила девочка.
– Тангейзер. Та душа, которой не завладеет дьявол.
– Почему Танзер? – не поняла Эстель.
Гриманд рассмеялся.
– Потому что дьяволу не нужен соперник.
Глава 29
Фокусник
Взяв свечу, он проверил, не подают ли тела в коридоре признаки жизни. Но все были мертвы. Живой сержант мог быть полезен, но граф де Ла Пенотье ошибся, нанеся ему смертельные раны. Он прислушался. Тишина. Криков во время схватки не было – только вздохи, молитвы и удары. Во время отчаянной драки люди не кричат, разве что их убивают неправильно, а этих убили так, как нужно. У них не было причин звать на помощь – они сами считались помощью. Значит, шума было не больше, чем просто от прибытия четырех бандитов. Тангейзер запер дверь на засов.
Потом он подошел к задней двери, открыл ее, втащил тело сержанта, которого застрелил перед тем, как напасть на четверых бандитов на улице, и извлек из тела стрелу.
Вероятно, Ле Телье чего-то опасался. Что ж, теперь он должен чувствовать себя в безопасности.
Госпитальер мог бы поставить у входа собственного часового, который предупредил бы о нежданных гостях, но не хотел, чтобы Эстель и маленькая Ампаро входили в дом. Матиас снял с плеча костяной лук Алтана и вместе с колчаном стрел повесил их на перила у подножия лестницы. Вряд ли в городе найдется человек, способный натянуть этот лук. С тетивы капала кровь. Тангейзер провел по ней пальцами, очищая ее. Потом он взял арбалет, принадлежавший одному из бандитов, зарядил его и сунул четыре запасные стрелы за пояс сзади. Лук Фроже остался у него на правом плече.
Он быстро осмотрел комнаты первого этажа.
Все оказались пустыми. Только одна была заперта, но из-под двери не пробивался свет. Если у кого-то хватило ума запереться внутри, он там и останется. Пускай. Матиас взял булаву, которой раскроил голову раненому, и продел в ее петлю правое запястье. Потом он поднялся по лестнице.
Еще двери. За ними ни света, ни звука. Тангейзер не стал их открывать.
Он пересек лестничную площадку и пошел по коридору в южное крыло дома. Коридор заканчивался освещенной лампами прихожей. Дверь в кабинет украшала эмблема с золотыми раковинами. Иоаннит прислушался. Тонкий, гнусавый голос. Малыш Кристьен. Рыцарь остановился.
На месте Ле Телье он держал бы при себе телохранителя. Или даже двух? Нет, это было бы недостойно: второго лучше поставить внизу. Значит, максимум двое. Если Ле Телье осторожен, он пошлет Кристьена открыть дверь. Дверь открывается вовнутрь, петли справа. Телохранитель будет наготове, с заряженным пистолетом или арбалетом. Если дверь откроет охранник, это даже лучше.
Тангейзер прислонил булаву к дверному косяку, снял с плеча лук и поставил рядом. Он ничего не мог поделать со своим акцентом, разве что говорить на пол-октавы выше и подпустить фальшивого подобострастия. Арбалет госпитальер держал вертикально в левой руке, сжав пальцами приклад. Он дважды негромко постучал и постарался, чтобы его голос звучал робко:
