Роже Мартен дю Гар - Семья Тибо.Том 1
Он подошел ближе.
— Благодарю вас, — сказал он, — этого достаточно.
Девочка подняла на него чудесные голубые глаза, ясные, лучистые. Сама не зная почему, она почувствовала расположение к этому доктору. (Вообще, несмотря на властное и сухое выражение лица, Антуан редко производил на больных впечатление сурового человека; даже самые молодые, наименее проницательные, никогда на этот счет не ошибались: эта складка на его лбу, этот сосредоточенный, настойчивый взгляд, эта крепкая, всегда сжатая челюсть представлялись им всегда только ободряющими признаками прозорливости и силы. «Больные, — с демонической усмешкой говаривал Патрон, — в сущности, хотят лишь одного: чтобы их принимали всерьез…»)
Антуан начал с легкого выстукивания и выслушивания. В легких ничего не обнаружилось. Он продолжал свой осмотр методически, как Филип. С сердцем тоже все обстояло благополучно. «Поттова болезнь, — подсказывал ему тайный голос, — Поттова болезнь?..»
— Нагнитесь, — внезапно сказал он. — Или нет, лучше поднимите что-нибудь… например, вашу туфлю.
Она согнула колени, чтобы не сгибать спины. Плохой признак. Он еще надеялся, что ошибся; ему не терпелось узнать наверное.
— Станьте прямо, — продолжал он. — Скрестите руки. Так. Теперь нагнитесь… Сгибайтесь… Еще…
Она выпрямилась. Ее губы с очаровательной медлительностью разомкнулись, приоткрывшись в ласковой улыбке.
— Мне больно, — прошептала она, словно извиняясь.
— Хорошо, — сказал Антуан.
Одно мгновение он смотрел на нее невидящими глазами. Затем взглянул по-настоящему и улыбнулся. Стоя таким образом, раздетая, с туфлей в одной руке, устремив на Антуана удивленно-ласковый взгляд своих огромных глаз, она была забавна и соблазнительна. Уже устав стоять, она оперлась о спинку стула. Рядом с гладкой атласной белизной торса плечи, руки и округлые бедра цвета спелого абрикоса казались почти темными; этот загар наводил на мысль о теплой горячей коже.
— Ложитесь сюда, — велел он ей, разостлав на кушетке простыню. Он больше не улыбался, снова отдавшись своим тревожным мыслям. — Растянитесь на животе. Во всю длину.
Решительный момент наступил. Антуан стал на колени, прочно уселся на пятки и вытянул руки вперед, чтобы свободнее действовать пальцами. Секунды две он не двигался, как бы сосредоточиваясь. Озабоченный взор его рассеянно пробежал от лопаток до затененного выгиба поясницы вдоль вытянувшейся перед ним жесткой и мускулистой спины. Затем, положив руку на теплую, слегка вздрогнувшую шею, он надавил двумя испытующими пальцами на позвоночник и, стараясь, чтобы давление все время было равномерно, пересчитывая один за другим отдельные позвонки, стал медленно перебирать косточки этих четок.
Внезапно ее тело судорожно вздрогнуло; Антуан едва успел отдернуть руку. Смеющийся, полузаглушенный подушками голос безо всякой робости бросил ему:
— Вы же мне делаете больно, доктор!
— Да неужели? Где же? — Чтобы сбить ее с толку, он стал ощупывать другие места. — Тут?
— Нет.
— Тут?
— Нет.
Тогда, желая окончательно убедиться в том, что никаких сомнений не остается, он наконец спросил ее:
— Тут?
И придавил указательным пальцем больное место позвоночника.
У девочки вырвался легкий крик, сейчас же перешедший в принужденный смех.
Наступила пауза.
— Повернитесь, — сказал Антуан, и голос его зазвучал неожиданно ласково.
Он ощупал шею, грудь, подмышки. Гюгета, стиснув зубы, не жаловалась. Но когда он надавил на нервные узлы паха, у нее вырвался легкий стон.
Антуан поднялся с колен; вид у него был совершенно бесстрастный. Но глаза старались не встретиться со взглядом девочки.
— Ну, я оставляю вас в покое, — сказал он, словно в шутку сердясь на нее. — Ужасная недотрога!
Кто-то постучал в дверь. И она тут же открылась.
— Это я, доктор, — произнес теплый голос, и в комнату вошла прекрасная Анна. — Простите, пожалуйста. Я самым позорным образом опоздала… Но вы живете в совершенно невозможном квартале. — Она засмеялась. — Надеюсь, вы меня не дожидались? — прибавила она, ища глазами дочь. — Ты смотри не простудись! — заметила она без малейшей нежности в голосе. — Мэри, дорогая, будьте так добры, накиньте ей что-нибудь на плечи.
В ее голосе, низком контральто, глубокие и нежные интонации безо всякого перехода чередовались с другими, более жесткими.
Она подошла к Антуану. В гибкости ее фигуры было что-то вызывающее. Но за всей этой живостью неизменно чувствовалась некоторая сухость, свидетельствовавшая о сильном упрямстве, сглаженном и смягченном долгой привычкой прельщать именно кротостью. Ее окутывал аромат мускуса, казалось, слишком тяжелый, чтобы распространяться в воздухе. Непринужденным жестом она протянула руку в светлой перчатке, на которой позвякивали тонкие браслеты.
— Здравствуйте!
Ее серые глаза заглядывали глубоко в глаза Антуана. Он увидел ее полуоткрытый рот. Кожа на висках под темными завитками волос была покрыта еле заметными морщинками, отчего ткани около век казались чуть-чуть дряблыми. Он отвел глаза.
— Довольны ли вы, доктор? — спросила она. — Долго еще продлится ваш осмотр?
— Гм… на этот раз я его уже кончил, — промолвил Антуан с застывшей улыбкой на губах; и, обернувшись к англичанке, добавил: — Вы можете одеть мадемуазель.
— Сознайтесь, что я привела ее к вам в прекрасном состоянии! — вскричала г-жа де Батенкур, усаживаясь по своей привычке спиной к свету. — Говорила она вам, что мы провели…
Антуан подошел к умывальнику и, повернув из вежливости голову в сторону г-жи де Батенкур, принялся намыливать руки.
— …что мы провели ради нее два месяца в Остенде? Впрочем, это и без того видно: и загорела же она! А видели бы вы ее шесть недель тому назад! Не правда ли, Мэри?
Антуан размышлял. На этот раз ясно обозначился туберкулез: он затронул самый фундамент здания, — основательно подточил позвоночник. Конечно, легко было сказать: «Беда поправимая…» Но на самом деле он этого не думал. Несмотря на то, что внешне все было как будто благополучно, общее состояние внушало опасения. Все железы распухли. Гюгета была дочерью старого Гупийо, и дурная наследственность могла иметь в будущем серьезные последствия.
— Говорила она вам, что получила третий приз за загар на конкурсе в «Палас» и награду на конкурсе в казино?
Она слегка шепелявила, чуть-чуть, ровно настолько, чтобы это придавало ее опасному очарованию успокоительный оттенок наивности. Глаза серо-зеленого цвета, странного у брюнетки, на мгновение вспыхивали безо всякой причины, слишком ярким блеском. Еще в первую их встречу Антуан вызвал в ней чувство глухой досады. Анна де Батенкур любила возбуждать влечение в мужчинах и даже в женщинах. Впрочем, с годами ей все реже удавалось извлекать из этого что-либо реальное: но чем платоничнее было получаемое ею удовольствие, тем ревностнее старалась она создать вокруг себя такую чувственную атмосферу. Поведение Антуана крайне раздражало ее потому, что, хотя в его внимательном и веселом взгляде, обращенном на нее, сквозило некоторое желание, видно было также, что желание это ему ничего не стоит подавить и оно ничуть не нарушает ясности его суждений.
Она прервала свою речь, промолвив с горловым смешком:
— Извините меня, я просто задыхаюсь в этом манто. — И, продолжая сидеть, не спуская глаз с молодого человека, она плавным движением, от которого зазвенела у нее на шее золотая цепочка от часов, сбросила с себя пышный мех, покрывший стул, на котором она сидела. Ее грудь облегченно затрепетала; вырез корсажа открыл гибкую шею, еще молодую и, если можно так выразиться, непокорную: на ней горделиво сидела маленькая головка с орлиным профилем, которую шляпа прикрывала, как шлем.
Антуан между тем, слегка согнувшись, медленно вытирал руки и, рассеянный, озабоченный, заранее представлял себе воспаление костной ткани, размягчение, затем быстрое разрушение подточенного позвоночника. Необходимо было как можно скорее попытаться сделать единственное, что еще оставалось: заключить больную в гипсовый корсет на долгие месяцы, может быть, на годы…
— Этим летом в Остенде было очень весело, доктор, — продолжала г-жа де Батенкур, несколько повышая голос, чтобы Антуан ее услышал. — Съехалась масса народу. Даже слишком много. Прямо ярмарка.
Она засмеялась. Затем, видя, что врач не обращает на нее внимания, стала постепенно понижать голос и перевела ласковый взгляд на мисс Мэри, которая одевала Гюгету. Но она не умела долго выдерживать роль зрительницы: ее всегда тянуло вмешаться в дело. Она поспешно встала, поправила складку на воротничке, беглым движением руки привела в порядок корсаж и, как-то непринужденно склонившись к самому лицу англичанки, сказала ей вполголоса:
