Льюис Уоллес - Бен-Гур
Не совладав со своими чувствами, Бен-Гур поморщился.
– Но я не покинула своего места, о князь Иерусалима! – продолжала она. – Я не рассмеялась там. Я сказала сама себе: «Погоди. В Храме он увенчает себя славой в качестве человека, пришедшего взять в свое владение весь мир». Я видела, как он вошел во врата Храма и прошел во Двор женщин. Я наблюдала, как он остановился перед Золотыми воротами. Весь портик, в котором я стояла, был полон народа. Народ заполнял и все галереи, люди обступили и ступени Храма – там было не менее миллиона человек, и все мы, затаив дыхание, ждали, жаждая услышать его слова. Стояла полная тишина. Ха-ха-ха! Я представляла себе, что услышу, как начнут ломаться оси могучей римской машины. Ха-ха-ха! О князь! Клянусь духом Соломона, ваш Царь Мира всего лишь натянул себе на голову покрывало и вышел прочь через дальние ворота, не разомкнув своих уст, чтобы сказать хоть слово! Так что римская машина все еще крутится!
Еще ни разу – ни когда Балтазар приводил аргументы в пользу своей точки зрения, ни когда на его собственных глазах произошло чудо – загадка Назаретянина не была столь откровенно сформулирована перед ним. Но в конце концов, лучшим способом приблизиться к пониманию божества служит постижение человеческого. В вещах, превосходящих наше понимание, мы прежде всего стараемся обнаружить действие Господа. Поэтому картина, нарисованная египтянкой, в особенности ее кульминация, когда Назаретянин не пожелал войти в отверстые перед ним ворота, была недоступна пониманию человека, движимого обычными земными побуждениями. Но для человека, любящего притчи, сцена эта лишний раз подтверждала то, что столь часто провозглашал Христос, – что миссия Его была отнюдь не политической. Потребовалось не так уж много времени, чтобы логически развить эту мысль; и выводы, к которым пришел Бен-Гур, вытеснили из его сознания идеи отмщения, а этот человек с женственным лицом и длинными волосами, со слезами на глазах стал куда больше прежнего близок ему – близок настолько, что душа Бен-Гура тоже начала меняться.
– Дочь Балтазара, – с достоинством произнес он, – если под игрой ты понимала именно то, о чем ты говоришь со мной, то возложи на свою главу венок победителя – он принадлежит тебе по праву. Позволь лишь мне услышать твои слова до конца. Я уверен, что ты начала этот разговор с некоей целью. Молю тебя, скажи все до конца, и я дам тебе ответ; а потом пойдем каждый своим путем и забудем, что знали друг друга. Говори же, я весь внимание, но лучше не упоминай то, что ты мне уже описала.
Она несколько мгновений в упор смотрела на него, словно решая, как ей поступить, затем холодно произнесла:
– Я более тебя не задерживаю – ступай.
– Мир тебе, – ответил он и, повернувшись, направился к двери.
Когда он уже стоял на пороге, она позвала его:
– Еще одно только слово.
Он остановился и повернулся лицом к ней.
– Подумай о том, что я знаю о тебе все.
– О самая прекрасная из египтянок, – сказал он, возвращаясь, – что же такого ты знаешь обо мне?
Она рассеянно взглянула на него.
– Ты в куда большей степени римлянин, сын Гура, чем твои еврейские собратья.
– Неужели я так не похож на своих соплеменников? – безразлично произнес он.
– Все полубоги нынче – римляне, – ответила она.
– И поэтому ты скажешь мне, что еще ты знаешь про меня?
– Это сходство не ускользнуло от моего взгляда. И именно оно побуждает меня спасти тебя.
– Спасти меня?
Холеные пальцы с розовыми ноготками принялись играть покачивающимся бриллиантовым кулоном, голос стал еле слышен, и лишь непроизвольное притопывание изящным башмачком помогло Бен-Гуру не потерять бдительность.
– Мне известно про еврея, беглого раба-галерника, который убил человека во дворце Айдерне, – медленно начала она.
Бен-Гур насторожился.
– Тот же самый еврей сразил римского солдата посреди Рыночной площади в Иерусалиме; все тот же еврей привел из Галилеи три вышколенных легиона, чтобы захватить нынешним вечером римского наместника; у этого еврея есть союзники для войны против Рима, а шейх Илдерим – один из его соратников.
Приблизившись почти вплотную к нему, она прошептала:
– Ты жил в Риме. Представь себе, что все то, о чем я поведала тебе, дойдет до слуха властей предержащих. Ага! Ты побледнел.
Он непроизвольно сделал шаг назад с лицом человека, который, вздумав было поиграть с котенком, обнаружил, что перед ним голодный тигр. Девушка же продолжала:
– Ты много раз бывал при дворе, и ты знаешь патриция по имени Сеян. Представь себе, что некто поведает ему обо всем этом, да еще представит доказательства того, что этот самый еврей является и самым богатым человеком на Востоке – нет, во всей империи. Не кажется ли тебе, что рыбам в Тибре устроят отличный пир? А пока они будут жиреть, о сын Гура, какое зрелище предстанет зрителям цирка! Развлекать римлян стало чем-то вроде изящного искусства; добывать деньги, чтобы развлекать их, – искусство еще более изящное; найдется ли художник, который может сравняться в этом искусстве с Сеяном?
Но столь долгая тирада не возымела своего действия. Бен-Гур уже достаточно овладел своими чувствами и лишь холодно произнес:
– Чтобы доставить тебе удовольствие, дочь Египта, я отдаю должное твоему коварству и признаю, что я весь в твоей власти. Тебе также может доставить удовольствие мое признание, что я не могу надеяться на твою благосклонность. Я мог бы убить тебя, но ты женщина. Но в моем распоряжении вся пустыня, ставшая мне домом; и, хотя Рим умеет охотиться за людьми, ему еще придется изрядно погоняться, прежде чем он сможет дотянуться до меня. Но в преддверии столь тяжкой судьбы моей позволь несчастному простофиле выполнить свой последний долг – узнать, кто рассказал тебе все, что ты знаешь обо мне? Буду ли я в бегах или схвачен, но единственным утешением мне будет послать предателю проклятие человека, прожившего жизнь, не зная ничего, кроме горя и несчастий. Кто рассказал тебе все то, что ты знаешь обо мне?
Было ли это искусным притворством или она в самом деле была тронута его словами, но на лице египтянки промелькнуло нечто похожее на сочувствие.
– В моей стране, о сын Гура, – задумчиво сказала она, – есть умельцы, которые создают картины, собирая разноцветные раковины, выброшенные на берег моря штормами, обрезая их и инкрустируя ими мраморные плиты. Разве не так собирают и тайны – горсточку в одном месте, кусочек в другом? Вот и я так же собирала обстоятельства твоей судьбы, а потом сложила их вместе и получила цельную картину жизни человека, с которым, – она помолчала, перестав постукивать сандалией по полу, а потом с выражением непреклонной решимости на лице закончила фразу, – с которым я не знаю, как поступить.
– Ну, не так уж это сложно, – возразил Бен-Гур, ни на миг не поверив в эту игру. – Это вовсе не сложно. Завтра ты определишься, как поступить со мной. И я умру.
– Верно, – сразу же согласилась она и продолжала: – Кое-что я узнала от шейха Илдерима, когда он гостил в шатре моего отца, что стоит в роще в пустыне. Ночь была тихой, очень тихой, а стены шатра – плохая защита от слуха того, кто слушает снаружи. Другие же обстоятельства я узнала… узнала…
– От кого?
– От самого сына Гура.
– И ни от кого более?
– Нет, больше ни от кого.
Он испустил вздох облегчения и беспечно произнес:
– Благодарю. Было бы неучтиво заставлять Сеяна ждать тебя. Моя пустыня не столь нежна. Еще раз, о Египет, мир тебе!
Вплоть до этого момента он пребывал с непокрытой головой; сказав слова прощания, он снял с руки накидку и, набросив ее на голову, повернулся, чтобы уйти. Но она остановила его, протянув руку.
– Постой, – сказала она.
Он повернулся и посмотрел на нее, не касаясь руки, хотя рука эта, сверкающая драгоценными камнями, была достойна внимания. Теперь ему стало ясно, что сейчас египтянка перейдет к самому главному, к тому, ради чего она и затеяла это представление, так удивившее его.
– Погоди и верь мне, о сын Гура, если я говорю, что знаю, почему благородный Аррий сделал тебя своим наследником. Клянусь тебе Исидой! всеми богами Египта! Клянусь, я содрогаюсь при одной только мысли, что ты окажешься в руках безжалостного приближенного Цезаря! Ты провел изрядную часть своей юности в атриях великой столицы; представь себе, как представляю я, чем будет для тебя пустыня по контрасту с той жизнью. О, как мне жаль тебя – да, жаль! И если ты сделаешь то, о чем я скажу, я спасу тебя. В этом я тоже клянусь тебе нашей святой Исидой!
– Я почти верю тебе, – ответил Бен-Гур, все же колеблясь.
– Совершенная жизнь для женщины есть жизнь в любви; величайшее счастье для мужчины есть победа над самим собой; и это именно то, о чем, о князь, я прошу тебя.
