Дмитрий Евдокимов - Воевода
— Ну, дед, держись, если это «шиши», — зло прошипел поручик, обнажая палаш.
Всадники тоже их заметили и остановились. Кто-то из них выругался по-польски. Маскевич с облегчением ответил также отборной бранью. Все захохотали с явным облегчением:
— Свои!
Отряды сблизились, и Маскевич узнал Руцкого, который со своей ротой казаков квартировал в Рузе, не желая голодать в Москве.
— Куда путь держите, панове? — спросил Руцкой.
— К Москве.
— К Москве? — удивился тот. — Москва в противоположной стороне. А здесь, всего в версте, Волоколамск. Если туда попадёте, считайте себя покойниками. Там самый большой отряд «шишей».
— Эй, старик, ты знал про то? — обратился Маскевич к проводнику.
Тот, поняв, что скрывать правду нет смысла, гордо вскинул голову в поярковой шапке:
— Жаль, что не удалось вас, гадов, довести до города! То-то бы поплясали на воротах!
В следующее мгновение тяжёлый палаш опустился на его шею. Маскевич уже вытирал окровавленное лезвие о кушак старика, но зубы его лязгали от страха.
— Что нам делать?
Руцкой ответил:
— К Москве вам таким числом не пробиться. «Шиши» на всех дорогах. Пойдём со мной. Так и быть, проведу вас к Можайску. Там и перезимуете.
«...мы поймали старого крестьянина и взяли его проводником, чтобы не заблудиться и не набресть на Волок, где стоял сильный неприятель. Он вёл нас в одной миле от Волока; ночью же нарочно повернул к тому месту. Уже мы были от него в одной только версте: к счастию, попался нам Руцкой, который в то время, проводив товарищей, вышедших из столицы к пану гетману, возвращался под самыми стенами Волока на свои квартиры в Рузу, где стоял с казацкою ротою. От него узнали мы, что сами идём в руки неприятелю, и поспешили воротиться. Проводнику отсекли голову, но страха нашего никто не вознаградит».
Из дневника Самуила Маскевича.
Весть о начавшемся движении в Нижнем Новгороде оба противоборствующих лагеря — московские бояре вкупе с польским гарнизоном и подмосковные казацкие таборы — встретили, как ни странно, одинаково — со страхом и неприкрытой враждебностью, ибо приход нового земского ополчения к Москве значил и для тех, и для других только одно — верную погибель.
Первое, что сделал Гонсевский, прочитав грамоту Пожарского, устремился в тёмную келью Чудова монастыря, где томился Гермоген. Старец лежал на лавке, устремив свой просветлённый взор к иконе, освещённой лампадкой. Он даже не пошевелился, когда к нему ворвался полковник, грозно бряцая оружием. Отбросив присущее ему сладкое притворство, Гонсевский принялся орать, требуя, чтобы Гермоген немедленно написал нижегородцам увещевание распустить ополчение и оставаться в верности Владиславу.
Гермоген просветлел лицом, услышав радостную весть о восстании Нижнего Новгорода, — значит, его призывы об очищении Русской земли от иноверцев были услышаны, и негромко, но очень чётко и ясно произнёс:
— Да будет над ними милость от Бога и от нашего смирения благословение!
Затем наконец повернул голову к Гонсевскому и, с трудом подняв исхудалую длань с указующим перстом, окрепшим голосом провозгласил:
— А на изменников да излиётся от Бога гнев, а от нашего смирения да будут прокляты в сём веке и в будущем!
Ввалившиеся было в келью следом за поляком московские бояре в испуге шарахнулись назад. Побелел от страха и Гонсевский, вспомнивший вдруг предостережение, наказанное ему Яном Сапегой на смертном одре. Он резко повернулся к двери, прошипев:
— Ты раньше меня сдохнешь, пся крев!
Через несколько дней ужас объял всех православных: неведомыми путями разнеслась горестная правда: мученическую смерть принял пресвятый столп веры — патриарх Гермоген. Поляки уморили его голодом.
Вскоре в стан русского воинства в Нижнем Новгороде пришла ещё одна ошеломляющая весть: казацкие таборы оставили, казалось, мысль о выборе на царство сына Марины Мнишек и неожиданно присягнули новому самозванцу из Пскова, признав в нём чудесно спасшегося уже в третий раз царя Димитрия Ивановича.
Об этом известил Пожарского его давний соратник Артемий Измайлов, вернувшийся из-под Москвы во Владимир. О «псковском воре» в Нижнем слышали давно, ещё с минувшей весны, но особого значения не придавали. Лазутчики, посланные под Москву и в Псков, вернувшись, поведали, что под именем Димитрия скрывается беглый дьякон Матюшка Верёвкин, служивший в церкви за Яузой. Родом он из детей боярских, проживавших в Стародубе, где впервые объявился в своё время «тушинский царик». Многие из Верёвкиных поступили тогда к нему на службу. Затем, когда Лжедимитрий был убит, часть из них перешла на службу к Сигизмунду, за что были пожалованы землёй. Сам же Матюшка сбёг к Москве, где избрал карьеру священнослужителя. После разорения Москвы он ушёл в Новгород, где какое-то время занимался мелкой торговлей. Хорошо зная прежнего самозванца, Матюшка решил повторить его путь и в один прекрасный день объявил на торговой площади своё «царское имя». Новгородцы не поверили его вранью и осыпали самозванца бранью и угрозами. Тот поспешно бежал и вскоре объявился в Ивангороде.
Здесь он подготовился к своему «вхождению во власть» гораздо более тщательно, и простодушные горожане были буквально приворожены его красочным рассказом о случившихся с ним приключениях: как он, будучи малолетним ребёнком, был зарезан в Угличе, но сумел спастись, как, будучи сожжённым в Москве, успешно бежал в Стародуб, как с отрубленной головой в Калуге снова чудесным образом избежал смерти.
Радость доверчивых ивангородцев была неописуемой: по поводу чудесного спасения «государя» с крепостных стен три дня палили пушки.
Затем Матюшка предпринял поход к Пскову, но там жители оказались менее легковерными, и, потоптавшись у стен города шесть недель, самозванец захватил в плен городское стадо и отправился восвояси. Однако осенью псковичи вспомнили о нём. В течение лета им пришлось выдержать несколько штурмов: сначала шведов, а затем и армии гетмана Ходасевича. Постоянная угроза со стороны интервентов заставила псковичей просить помощи у подмосковного ополчения. Казацкое воинство во главе с воеводами Никитой Вельяминовым и Никитой Хвостовым не заставило себя долго ждать. Они-то и убедили горожан присягнуть Матюшке Верёвкину, и хотя многие казаки самолично видели отрубленную голову прежнего «Димитрия Ивановича» и поэтому нисколько не сомневались в обмане, тем не менее послали к Заруцкому и Трубецкому атамана Герасима Попова с радостным извещением о чудесном спасении многострадального государя. И вот произошло невероятное — казацкая вольница с энтузиазмом присягнула самозванцу!
— Они что, сдурели? — не удержался от восклицания Минин, когда в съезжей избе на воинском совете выслушали донесение гонцов. — Ведь кто-кто, а уж Трубецкой с Заруцким были думными боярами при Тушинском воре, они-то уж точно знают, что он убит, ведь своими глазами видели.
— Значит, им этот обман выгоден, — ответил Пожарский.
— Обман, он и есть обман! Всё равно правда известна!
— Тут всё не так просто, — возразил Пожарский. — Присяга самозванцу — это выпад против нас.
— Как так? — не понял Минин.
— А ты сам рассуди, Козьма. Ведь им надо доказать, что они — Трубецкой с Заруцким — законное правительство и могут управлять государством. Смекаешь? Они понимают, что коль мы соберём совет всей земли Русской, который изберёт законного государя, то всё их воровство будет обнаружено. Вот им и понадобился свой царь, чтобы по своему усмотрению самоуправство чинить!
— Я-то рассчитывал, что они будут нашими соратниками, — сокрушённо обронил Козьма. — А тут кто кого, получается?
— Это зависит прежде всего от того, как мы себя поведём, — не согласился Пожарский. — Если мы их не оттолкнём, а, напротив, к себе переманим, глядишь, вместе и поляков будет легче побить. За разбой, конечно, не пощадим, ну а тех казаков, что честно за нашу веру стоят, будем жаловать. Единственного, кого никогда не прощу, так это Ивашку Заруцкого за смерть Прокопия...
Враждебные действия казаков заставили нижегородцев поспешать в поход. Первоначально Пожарский хотел вести своё войско прямо на Москву, через Суздаль и Владимир. Но казакам под командованием братьев Просовецких удалось сначала овладеть Ростовом, откуда они изгнали вернувшихся из Москвы «сапежинцев», а затем и Суздалем. Верность подмосковному правительству хранила Кострома, где воеводой сидел присланный из табора Иван Шереметев. Выжидали жители Арзамаса, Курмыша и других городов. От лазутчиков пришло известие, что казачьи разъезды появились и в пригородах Ярославля.
Пожарский понял, что медлить нельзя, и, не дождавшись подхода воинства из Казани, повелел выступать в поход. Передовой полк возглавил Дмитрий Петрович Пожарский-Лопата. Он должен был идти налегке, минуя города, прямо к Ярославлю, чтобы не дать захватить его казакам.
