Том 2. Копья Иерусалима. Реквием по Жилю де Рэ - Жорж Бордонов

Франческо думает о Жиле. Он сожалеет о том, что встретил его слишком поздно.

«Я не любил его по-настоящему, — говорит он себе. — Я любил его, как Сатана, который то любит, а то презирает людей, забавляясь их глупостью и простодушием, их радостью и надеждами. Доверчивость Жиля была безгранична. И ребенок бы понял, что это были ловушки. Но он попадался в них неизменно. И еще при этом всегда восторгался моими уловками! Я подчинил его себе полностью. При одном звуке моего голоса его гнев улетучивался, на губах появлялась улыбка. И уже через мгновение он беззаботно смеялся и радовался жизни. Все, что я делал, было основано на лжи и хитрых уловках. Но кто верит в таинственное, сверхъестественное, готов видеть и находить его во всем. Я ему внушал, что воздух Тиффожа раздражает Баррона, — и он мне верил. Дескать, я чувствовал, что демон бродит где-то рядом, — и он оглядывался вокруг, как ребенок, опасливо и осторожно. Ливень, который промочил нас до костей в Долине Надежды, совершенно ошеломил его. „Вот он, знак, что Баррон приближается к нам“, — восклицал Жиль. Он так и не узнал никогда, что даже само имя Баррон никакой демон никогда не носил. Я изобрел его по аналогии с титулом Жиля. Он находил совершенно естественным, что барон Рэ имеет в своем услужении дьявола по имени Баррон! И он постоянно якобы ощущал его присутствие в атмосфере и в своем окружении, как если бы этот демон действительно существовал и участвовал во всех его делах. Если кто-то удачно вводил понятие сверхъестественного в слова или поступки, он всегда мог убедить Жиля в своей правоте. Он любил Жанну, потому что верил в ее сверхъестественность.

Та же иллюзорность привлекала его и в театре. Его очаровывали необычные, странные голоса. А действительность отталкивала. Ему казалось, что он на самом деле видел зеленую змею, охранявшую слитки Баррона. „Это огромная зеленая змея, — говорил он, — огнедышащая, с крыльями, покрытыми желтыми пятнами“.

То же самое и со слитками. Он увидел, как они на его глазах превращаются из золота в прах и падают пылью на пол. На самом деле это были медные опилки, которые я предварительно растопил. Или та история, когда я был якобы „избит“ Барроном. Он даже не заметил, что я играл две роли: и зверя, и его жертвы. Он не подозревал, что я ножом поранил себе кончик пальца и размазал кровь по лицу, что я головой бился о стол, чтобы получились правдоподобные синяки и ссадины. Плача навзрыд, он вместе с этим ненормальным Эсташем втащил меня в свою комнату. Правда и то, что я подмешивал наркотики в его вино, что делало его покладистым, притупляло волю. Но вот заболел я на самом деле. А произошло это всего лишь оттого, что, когда Баррон меня „дубасил“, я проглотил варево из трав, вызывающих определённые симптомы. Жиль был в отчаянии. Он благодарил небо за мое спасение. Это был нежный друг, даже слишком нежный и любящий. Временами мысль, что кто-то любит меня столь искренне, вызывала у меня чувство стыда…»

25

ЧЕРНАЯ МЕССА

Жиль:

— Вскоре после выздоровления Франческо к нему опять приходил Баррон-дьявол. Он вознаградил его добрыми, поощряющими словами, которые были мне переданы в точности…

— Вашим другом Франческо. Что же это были за слова?

— Что отныне между нами царит мир.

— Это вас вполне устраивало. А что еще передал демон?

— Баррон велел мне принести ему в качестве жертвоприношения трех бедняков во время одного из трех самых больших праздников года.

— И вы подчинились?

— Один раз.

— Несчастный! Ведь он убивал в вас все порывы милосердия. Они были вам присущи, несмотря на все наши преступления. Вы были способны прийти на помощь несчастному. Дьявол старался вытравить из вас эти редкие, чистые движения души, потому что милосердие еще в большей степени, чем молитва, имеет божественную сущность.

Жиль застонал, забился в отчаянии при мысли, что он навсегда упустил предоставлявшуюся ему слабую возможность искупления. Он повторял:

— Да, брат мой, один раз… Один! Прелати меня упрекал. Он говорил: «Вы ищете дружбы с всесильным Барроном, а сами отказываете ему в этом ничтожном вознаграждении! Если вы будете упорствовать в своем отказе, то лучше уж я вернусь в Тоскану и найду там себе другого покровителя. Ах, монсеньор, какая у вас странная натура! Вы привечаете своих врагов и в то же время разочаровываете тех, кто больше всех помогает вам».

— Он вас обманывал. Он сам был посланцем Сатаны, если так говорил вам.

— Я уверен, что он никогда не осуществил бы свою угрозу. Он доказывал мне свою привязанность, оставаясь в Машкуле до моего ареста. Он же мог уехать, исчезнуть совсем. Но он хотел, чтобы я был счастлив.

— Прошу вас, монсеньор, перестаньте! Какое заблуждение!

Жиль не возражал. Он пытался понять меня, продолжая ворошить свои грустные воспоминания.

— Тогда, — заговорил он вновь, — я почувствовал, что мне приходит конец. Меня одолевали приступы отчаяния. То жестокие припадки падучей валили меня с ног: весь в пене, я дрожал с головы до ног. То вдруг при свете свечей меня обступали призраки. Я чувствовал их ледяные прикосновения к моему лбу, лицу, рукам. Они стонали у меня под ухом. Я ощущал в полной мере всю мерзость совершенных мною преступлений. Я решил, что должен все бросить и, нищий и босой, отправиться в Сен-Сепюлер, чтобы искупить свои грехи, заслужить как можно скорее прощение Христа… Я хотел увидеть Иерусалим, умереть там в горячих песках… И хотел…

Франческо Прелати:

— Каждый день я продвигался все дальше в разрушении и разложении его души. Я будил в нем гнев, черную тоску, вызывал старческую апатию. Он чувствовал себя все хуже. Чересчур много пил. Винные пары бросались ему в голову, туманили разум. Он часто бывал рассеян, речь его тогда становилась бессвязной. То он жалел бедняков, которых обидел. То собирался уйти в монастырь и заказывал себе черные одежды послушника, которые потом перебирал, тяжело вздыхая. Его поведение меня пугало. Я понял, что он способен на все. Мои слова больше не успокаивали его. Не то чтобы он совсем разуверился во мне и моей науке, но он стал колебаться, видя, что все опыты кончались неудачей. Надо было срочно как-то убедить его в моей состоятельности. Если он уйдет куда глаза глядят, то что будет со мной? Делить с ним холод и голод, ввязываться в непредсказуемые авантюры мне