Владимир Афиногенов - Нашествие хазар (в 2х книгах)
Место жуткое: по ночам кричат Водовихи, на зорях исходят смрадные испарения и кружится буйное комарье.
— Здесь мы её и закопаем! — проговорил Дир. — Живую…
Вырыли яму. Поставили на краю её Деларам, которая снова впала в забытьё. И опять залилась слезами юница. Нахмурились дружинники, видно, пожалели печенежскую деву перед её страшной кончиной… Ибо многие знали Деларам по Киеву.
И чтобы развеять их настроения, Дир сказал:
— Как приходила с веснянками к нам весна, так и будет приходить, как встречали мы в игрищах солнцеворот, так и будем встречать, и зелёные ветки для наших богов будем приносить как раньше… Только не будет места в этой жизни колдунам и злым чаровницам. В болото её, в болото! И не забудьте вбить в могилу осиновый кол!
Когда забивали кол в могилу, а вырыли её неглубокой, услышали сдавленный стон; значит, жила ещё Деларам и чувствовала адскую боль, когда заточенное древо пронзало её тело, желанное многими. Одни обладали им, другие хотели бы, — вероятно, во сне не раз ласкали его. Оно было создано для любви, наслаждений и чтобы плодило детей, продолжая род. А его кинули в зловонную жижу, смрад, вдобавок изувечив… Кто заплатит за жуткие муки ни в чём в общем-то неповинной женщины?! Если она и умертвила мужа, то находясь под влиянием зелья и злых наговоров…
Может, кто и рассуждал подобным образом, но сказать это вслух не смел, ибо ведал, что за сим последует… Княжеская воля безгранична: раз решил так архонт, значит, надо…
Жалели дружинники Деларам и только. Светозар, правда, перед тем, как кинуть в яму живую печенежскую деву, уговорил Дира, чтобы он повелел убрать отсюда служанку-юницу.
А на высоком берегу Танаиса уже пылал погребальный огонь…
Возможно, в небесных владениях души Кузьмы и Деларам воссоединятся навеки, всё-таки они достойны друг друга.
А там — как знать?…
3
«Не засматривайся очами твоими на те богатства, которыми мы наделяем некоторые семьи», — эту заповедь пророка Мухаммеда всегда чтил воин второй боевой линии «День помощи» Фархад.
У него не было коня, он и не думал о нём, взяли Фархада в войско эмира пешим: арбалет, меч, за поясом кинжал, на голове шлем, на груди — латы, которые Фархад снял с одного убитого византийца — всё богатство его.
Походная жизнь — тяжёлая штука, особенно для пешца. Но командиры внушали ему — как бы ни было тяжко, нужно терпеть и молиться. Ибо покорным ислам обещает сытую и весёлую жизнь в раю, куда они попадут после смерти; грешники же окажутся в аду, где станут гореть в неугасимом огне, да и само слово «ислам» означает «покорность»!
Но к немусульманам надлежит быть жестоким, следует убивать их повсюду, воевать с ними; в Коране говорится, что убитые в бою с неверными немедленно обретают блаженство на небесах…
Поэтому Фархад не боялся смерти на войне, да и его товарищи по оружию тоже… И они никогда не думали ни о каком богатстве. Довольствовались тем, что попадало в руки после взятия неприятельского города или селения; тогда грабили жителей, насиловали женщин, отбирая у них драгоценности, которые сдавали в казну.
Но в сердце Фархада жила заветная мечта — жениться на девушке из его родного места, расположенного недалеко от священной Мекки, родины пророка. А чтобы жениться, нужно заплатить за невесту богатый выкуп, и Фархад втайне от всех имел за поясом кожаный мешочек, куда припрятывал золото… Он рассчитывал скоро вернуться домой и приняться за устройство своей жизни. Фархад надеялся, что Аллах простит ему этот маленький грех, ведь он собирает золото не для того, чтобы справлять удовольствие, а на дело…
Как-то в укреплённый арабский лагерь забрёл поэт и остался. Взял в руки оружие и вместе со всеми стал делить тяготы воинской службы. Однажды он отозвал в сторону Фархада и прочитал ему стихи, заканчивающимися такими словами: «Мы участвуем в одних и тех же походах; почему же знать живёт в изобилии, а мы остаёмся в нищете?…»
Фархад осудил в душе эти стихи, но никому не сказал. Но, видимо, кому-то ещё поэт читал их, потому что его вскоре обвинили в трусости, хотя все видели, что он — храбрец, и по приказу командира заковали в кандалы и заточили в тюрьму.
Фархад и без слов поэта знал давно, что такое нищета…
Мекку окружали бесплодные земли с жёсткой травой и колючим кустарником, — сухие степи, местами переходящие в безводные, раскалённые солнцем пустыни. Здесь жили родители Фархада, его братья и сестры и он сам. Они рыли колодцы, пасли стада, а в особо знойное время, когда пропадала вода, выгорала трава и вымирал скот, им и всем крестьянам приходилось питаться ящерицами и дикими финиками.
Так бедняки всегда жили на Аравийском полуострове, несмотря на то, что их правители — халифы, или «заместители» Мухаммеда, продолжая его священное дело — борьбу с народами, чуждыми исламу, захватили богатейшие территории — Сирию, Египет, огромное иранское царство, Северную Африку, Азербайджан и Среднюю Азию.
Но самая упорная борьба шла у арабов с Византией, и вот уж который год участвует в ней потомок аравийских бедуинов. Но богатство плывёт) только в руки богатых…
«Давно нет среди нас поэта, а слова его остались… О богатых и бедных… А ещё он доводил до слушающих творения из Моаллаката[211]. Вот как эти: «Под скалой у дороги лежит он убит, в чью кровь не падёт роса…» И далее: «Коршуны, коршунов цвет, от тела к телу свершали путь. Попировав на славу, ввысь не могли подняться…» Как те, кто пировал в богатстве… Да, велик тот человек, кто учен и может слагать стихи, — раздумывал Фархад. — Ибо говорят арабы о себе: «Тюрбаны — венцы, шатры — стены, мечи — ограда, песнь — грамота». Где он теперь, этот поэт?…»
А Фархада снова зовут на учения. На дню несколько раз ему приходится брать в руки арбалет или меч, похожий на византийский акинак, только чуть длиннее, но которым тоже можно и колоть, и рубить… А чаще воины боевой линии «День помощи» занимаются рытьём рвов, насыпанием высотой в пять гезов земляных валов и укреплением их дёрном и плетёными щитами с зубьями… Потому что вторую линию в арабском войске используют чаще всего в обороне; пока первая — «Утро псового лая», если она захлебнулась в атаке, перестраивает свои ряды, вторая удерживает натиск противника. Но, смотря по обстоятельствам, и её вводят в бой.
А когда попытки смять врага, расчленить его и развеять по равнине не приносят успеха, то в дело вступает резервная линия «Вечер потрясения».
Недаром такие названия! В душе своей арабы поэтичны: они причисляли поэтическое искусство, по причине могущества слова, к видам чародейства и волшебства; когда ислам наложил запрет на волхование, то поэзия стала именоваться ас-сихр ал-халал, то есть дозволенным волшебством. Из противников своих Мухаммед никого так не боялся, как поэтов; когда знаменитый певец Аша[212] вознамерился воспеть пророка, враги Мухаммеда из племени курайш предложили ему сто верблюдов, чтобы он отказался от своего намерения.
Фархад сам происходил родом из племени курайш, а обо всем этом ему рассказывал опальный поэт…
Хочешь Слов узнать секреты,В их краях ищи ответы, —Хочешь ли понять поэта,Так иди в его край света.
С того времени образ поэта Фархад начал сравнивать с образом человека по имени Зу-л-карнайн, о котором Аллах говорит в Коране: «Мы укрепили его на земле и дали ему ко всему путь, и пошёл он по одному пути. А когда он дошёл до заката солнца, то увидел, что оно закатывается в источник зловонный, и нашёл около него людей. Мы сказали: «О, Зу-л-карнайн, либо ты накажешь, либо устроишь для них милость». Он сказал: «Того, кто несправедлив, мы накажем, а потом он будет возвращён к своему Господу, и накажет Он его наказанием тяжёлым. А кто уверовал и творил благое, для него в награду — милость…»
К Фархаду подошёл его боевой друг и спросил:
— Ты ничего не слышал о предстоящем сражении?… Мне сказал муаллим, что надо ждать наступления византийцев со дня на день. В их лагере после отъезда василевса наблюдается особенное оживление…
— Нет, не слышал, — занятый мыслями о поэте, почти непроизвольно ответил Фархад и в свою очередь спросил друга: — А ты не помнишь того слагателя стихов и песен?
— Конечно, помню… Но вроде не к месту ты о нём спрашиваешь.
— Слова его пришли на ум… Хороший он был человек. Жалко его.
— Ты себя пожалей перед боем… Новый доместик византийцев по имени Василий воевать умеет. Мы уже не раз испытали это на себе, когда он водил своих велитов в атаки.
Отпустив послов в Тефрику, посетивших воинский лагерь, Михаил III заскучал основательно. И даже пьяные оргии с пленными рабынями, устраиваемые Вардой, не помогали развеять невесёлое настроение племянника. Он всё чаще говорил о своём отъезде в Константинополь, где с нетерпением ждала его Евдокия Ингерина. Безусловно, василевсу её могли привезти и сюда, но он не хотел сам этого, прежде всего тоскуя по роскоши императорского дворца и бегам на колесницах. Правда, недавно Михаила развлёк маленький Феофилиц, нежданно появившийся в лагере в сопровождении, как всегда, своих гигантов. Напившись, он потребовал, чтобы Михаил и Варда хотя бы на один день поставили его во главе войска, и он бы собственноручно смог повести солдат в бой. Отказаться от этой затеи его еле уговорили, а потом Македонянин постарался удалить Феофилица из лагеря под благовидным предлогом полечиться у знаменитых врачей, так как после беспробудного пьянства у карлика начались подёргивания ушей, которые очень позабавили Михаила III…
