Семен Скляренко - Святослав
Она протянула вперед руки.
— Ты любил и любишь? Что же это, Иоанн, — она указала на катихумений, в темную пустоту собора, которая скрывалась за галереями, — что это, сон?
Иоанн, глядя в черную бездну собора, продолжал:
— Нет, ото не сон… То, что нас окружает, и мы сами — это не сон, хотя порой и напоминает его. Большой дворец, Буколеон, та ночь — нет, не сон… Ты была василиссой, я — лишь полководцем. Но тогда мы были вместе, в наших руках была страшная сила, мы хотели убрать с пути Никифора — и убили его! Разве это сон?
— Нет, — согласилась Феофано.
— Сейчас, — продолжал Цимисхий, — собор, ты и я, но… мы уже не вместе. Ты — беглянка с Прота, я — василевс, и все — люди, обстоятельства — все сложилось так, что я остался один. — Феофано казалось, что он говорит правду. — Была Феофано — я вынужден был выслать ее на Прот, был проэдр Василий — но и ему я больше не верю; со всех сторон меня окружает раздраженный и безжалостный Константинополь, вокруг — сенат и синклит, теперь — Святослав, болгары, угры, Азия, Египет, весь мир, и все враги и враги.
— Но почему ты не говоришь обо мне, своей Феофано? Он словно проснулся.
— Я не говорю о тебе? О нет, я все время только и говорю о тебе… Я мечтал о тебе, ждал, когда умрет Полиевкт…
— И не дождался меня?
— Я тебя ждал, а тем временем Святослав очутился во Фракии, в Азии поднял мятеж Лев Фока и еще несколько родственников Никифора, а здесь, в Константинополе, на гробнице Никифора пишут, что убила его ты…
— Но ведь убивала его не я, а ты?
— Молчи. Его убили не ты и не я, а Лев Валент. Так я сказал в ту ночь и тогда же повелел его казнить — ради тебя, себя… Виноваты мертвые — так всегда лучше, Феофано.
— А Феодора?
— Большому дворцу нужна василисса, теперь он ее получил.
— Мне жаль тебя, император.
— Не смейся, Феофано, не о веселых вещах я говорю, а горькую правду.
— Я знаю, что это правда, вижу, мне нет места в Константинополе. Неужто так и будет? Что же мне делать? Опять на Прот?
— Нет, — быстро ответил он, — я не пошлю тебя на Прот. Ты должна жить далеко от Константинополя, но близко от меня, тебе нужно жить там, куда не достигнет рука Большого дворца, но откуда ты быстро можешь прибыть ко мне.
— О чем ты говоришь, Иоанн?
— Ты поедешь в Армению. Там я родился и рос, там всюду мои люди, там ты ни в чем не почувствуешь недостатка…
— А дети?
— Девочек ты возьмешь с собой, а Василий и Константин пусть соцарствуют со мной. Им я хочу только добра. Здесь, в Константинополе, они никому не нужны, а тебе и мне когда-нибудь будут полезны.
Феофано вышла на балкон катихумения, откуда был виден весь собор, алтарь, написанная в нем икона Божьей Матери, и стала, опершись о перила.
Прошла всего минута, две, но Феофано обдумала многое. Любил ли ее когда-нибудь Иоанн? Нет, не любил, она была ему только нужна, как и проэдр Василий, Лев Валент, этериоты, убившие Никифора. Любит ли он ее теперь? Нет, не любит, но боится, может быть, больше, чем кого бы то ни было, потому что знает ее силу, знает, как она мстит. Знает, что у нее есть друзья, такие же сильные, страшные, мстительные, как и она, Феофано. Одного не знает император: кто эти друзья… Вот почему Иоанн пришел сюда, в катихумений. Он боится ее, боится их; он говорит правду — император Византии остался один… Теперь она в безопасности, он не убьет ее, потому что боится… Что ж, пусть боится, пусть дрожит! А ей придется ехать: ведь теперь, когда сюда, в катихумений, вошел император, ее не защитит никто, даже Бог! Очень хорошо, что Иоанн посылает ее в Армению, она согласна ехать куда угодно, лишь бы не на Прот. Феофано даже удивило, что Иоанн предложил Армению. Никифор подарил ей несколько городов в Армении, там она станет одной из богатейших женщин, а через купцов и послов, которые беспрестанно пересекают Понт, будет знать, что делается в Константинополе. С нею поедут две дочери; сыновья, Василий и Константин, останутся здесь — учиться в Магнавре…
Феофано оглянулась и посмотрела на императора, который с усталым видом сидел в кресле, глубоко задумавшись, склонив голову на руки.
«А может, — мелькнула у нее мысль, — он не хочет меня терять как соучастника и помощника. Ведь он знает, что я все могу сделать. Нет, конечно, он высылает меня, чтобы я его не убила, но хочет сохранить мне жизнь, чтобы убить вместе со мной и своих врагов, когда потребуется».
— Иоанн! — позвала Феофано.
— О, я устал и задумался, — промолвил он. — Чего тебе, Феофано?
— Я согласна. Но… там, в Армении, я останусь василиссой?
— Ты будешь почитаема и восславлена как василисса.
— И ты не забудешь меня?
— Нет.
— Что ж, прощай, Иоанн, — сказала она. — А может быть, ты сегодня останешься здесь, в соборе? Ведь в твоем распоряжении мутаторий — половина собора. Да здравствует София! — вызывающе закончила Феофано.
Он посмотрел на нее, чудесную, освещенную огнями свечей, прекрасную Феофано.
— Кто знает, — император вздохнул, — когда мы увидимся. Может, сегодня, может, через несколько лет. Знаю одно: корабль в Армению уходит завтра. Прощай, Феофано.
— Прощай!
Император Иоанн поправил на плечах дивитиссий, положил руку на меч и вышел из катихумения.
Феофано долго еще стояла на том же месте, смотрела на дверь, закрывшуюся за императором, слушала, как он спускался по ступеням, как внизу к нему присоединилось много людей, — видимо, этериоты.
Потом она погасила все, кроме одной, свечи и села у стола. Феофано думала, представляла себе, как Иоанн покинул собор, прошел со своей охраной от Магнаври до Кавваларии, идет среди развалин по саду сераля. Вот он приблизился к Хрисотриклиниуму, оставил позади мигающий во мраке ночи фар, вот и стены Буколеона. Этериоты постучали в ворота, проэдр Василий смотрит через оконце, кто пришел. Но зачем ему смотреть — он знает, кто это, и велит этерии поскорей отворить потайную дверь. Вот император Иоанн входит, идет, вот дворец, знакомый китон, где спит Феодора, где так тихо-тихо…
И почему-то она подумала, что император Иоанн не сможет заснуть в эту ночь. Феофано не спит, не спит и он; она думает о нем, а разве он не думает о ней?! Нет, император не спит, все думает, думает, колеблется, решает, выходит из китона. Перед ним расступаются этериоты, ведь он — василевс, может идти куда вздумается.
Император выходит в сад, приближается к скамье над скалой, где часто сидел с Феофано. И вдруг круто поворачивает и направляется к потайной двери восточной стены Буколеона, вынимает ключ, который хранится лишь у него, отпирает дверь и идет уже иным путем — далеко от фара, мимо бань, церкви Богородицы, — спешит к Софии…
Феофано не удивилась, когда услыхала где-то внизу, в глубине собора, шаги. Не удивилась и тогда, когда шаги прозвучали по ступеням, за дверью катихумения. Дверь отворилась, на пороге стоял кто-то в темной одежде. При слабом свете свечи Феофано все же разглядела лицо, глаза, рот и скрещенные на груди руки проэдра Василия.
— Я пришел к тебе, Феофано, — тихо промолвил он.
Она встала, быстро направилась к проэдру и положила руки ему на плечи.
— Спасибо, я ждала тебя… Но как мог ты покинуть Буколеон и императора?
Мгновение он смотрел на нее восхищенным взглядом.
— Зажги, Феофано, побольше свечей. Да, эту, эту, еще одну, вот ту, перед иконой. Пусть будет много света. Император спит, спит Буколеон и весь Большой дворец, но я, Феофано, не сплю, не могу спать. Я должен быть везде. Этериоты пропускают меня всюду, куда бы я ни шел, везде охраняют, даже в соборе святой Софии.
— Я очень хотела тебя видеть и рада, что ты пришел, Василий, потому что не понимаю, что происходит вокруг меня.
— А что же тебе непонятно? — равнодушно промолвил проэдр.
— Я не узнаю Иоанна, — быстро заговорила она. — Когда-то он любил меня, а сейчас, видимо, не любит. Когда-то я была его сообщницей, теперь он чуждается меня. Теперь, когда я очутилась в соборе, он говорит, будто…
— Освободил тебя с Прота? — спросил проэдр и засмеялся.
— Да, он утверждает это… Почему ты смеешься?
— Я смеюсь, Феофано, потому, что Иоанн никогда тебя не любил, потому, что мы сделали его императором и все это знают, кроме него; смеюсь оттого, что он думает, будто обманул нас, в действительности же мы обманываем его. И еще смеюсь тому, что он уже не император, а труп, — слышишь, только труп, Феофано…
— Я понимаю, что он может вскоре стать трупом, — согласилась она. — Но кто это сделает? И я не понимаю, Василий: кто же будет после него?
Он посмотрел на Феофано, такой же, как и всегда, — проэдр, постельничий… Но при свете свечей Феофано вдруг заметила в его лице что-то общее с головой императора Романа I на кентинариях — те же глаза, нос, рот, подбородок…
