Сыновья - Перл С. Бак
– Иди, не бойся, она очень устала сегодня, и я не хочу ее беспокоить.
Правда, у его жены было холодное сердце, и она радовалась, что больше не может рожать детей. И Ван Старший оказывал ей должное уважение и днем уступал ей во всем; так же делала и девушка, а ночью девушка приходила к нему, и он жил мирно с двумя женами в доме.
Но ссору между двумя невестками было не так легко уладить; жена Вана Среднего тоже набрасывалась на мужа и говорила:
– Мне до смерти надоела эта белолицая, жена твоего брата, и если ты не разделишь как-нибудь наши дворы, то я в отместку выйду на улицу и так ее осрамлю, что она со стыда сгорит. Ведь она вечно хнычет и боится, что ей поклонятся недостаточно низко, когда она входит в комнату. Я не хуже ее, а лучше, и рада, что не похожа на нее и что ты не похож на этого толстого дурака, хоть он тебе и старший брат!
Ван Средний и его жена жили очень согласно. Он был маленький желтолицый человек, тихого нрава, и любил ее за то, что она была краснощекая, большая и веселая, а еще за то, что она была женщина расчетливая и хорошая хозяйка и тратила очень мало. Отец ее был крестьянин, и она не привыкла к хорошей жизни; даже теперь, когда было можно, жена Вана не гналась за роскошью, как поступили бы другие женщины. Она любила простую пищу, охотнее носила ситец, чем шелк; плохо было только то, что она любила сплетничать и болтать со слугами. Правда, она не походила на знатную госпожу, потому что любила стирать и скрести и все делать сама. И поэтому ей не нужно было много служанок, она брала одну или двух деревенских девушек и обращалась с ними, как с подругами, и за это тоже невестка имела против нее зуб и вечно ворчала, что она будто бы не умеет обращаться, как нужно, со слугами, смотрит на них, как на равных, и этим позорит семью. Прислуга болтала между собой, и старшая жена слышала, как служанки в невесткином доме хвастались своей госпожой и говорили, что она гораздо щедрее старшей невестки, дает им остатки лакомых блюд и обрезки материи на башмаки, когда найдет на нее такой стих.
Правда, старшая невестка не потакала слугам, но она и никому не потакала, даже себе самой, и никогда не появлялась в таком виде, как младшая, которая бегала везде в полинявшем и порванном платье, растрепанная, в запачканных и стоптанных башмаках, и при этом ноги у нее были вовсе не маленькие. Она никогда не делала так, как эта деревенщина, которая кормила своего ребенка где придется и, не стесняясь, оголяла грудь.
Самая крупная ссора вышла как раз из-за кормления грудью и заставила братьев искать мирного выхода. Случилось однажды, что старшая невестка вышла за ворота, чтобы сесть в носилки и отправиться в храм для жертвоприношения – в тот день праздновался день рождения бога, храм которого был в городе. Выйдя на улицу, она увидела у ворот младшую невестку, которая стояла с голой грудью, словно какая-нибудь рабыня, кормила младшего ребенка и болтала с торговцем, у которого только что купила рыбу на обед. Такого непристойного зрелища старшая невестка не могла перенести и принялась жестоко попрекать младшую:
– Стыдно видеть, что госпожа из знатного дома ведет себя так, как я не позволила бы и рабыне…
Но ее степенному и неповоротливому языку трудно было угнаться за языком деревенщины, и та закричала:
– Кто же не знает, что детей кормят грудью, а я так ничуть не стыжусь, что у меня есть сыновья и две груди, чтобы кормить их!
И вместо того, чтобы скромно застегнуть платье, она с торжеством переложила ребенка на другую руку, и тот начал сосать вторую грудь. Заслышав ее громкий голос, собралась целая толпа поглазеть на ссору; женщины выбегали из кухонь и со двора, на бегу вытирая руки, а проходившие крестьяне ставили корзины на землю, предвкушая драку.
Когда старшая невестка увидела все эти простые, загорелые лица, то не вытерпела, отослала носилки на весь день и, покачиваясь, вернулась на свой двор, – все удовольствие для нее было испорчено. А деревенщина в жизни не видывала такой придирчивости: все матери кормят детей, где придется, и кто же знает, когда ребенку вздумается заплакать? А чем же его успокоить, как не грудью? Младшая невестка стояла и так забавно бранила старшую, что толпа покатывалась со смеху, очень довольная этой потехой.
Тогда рабыня старшей невестки, из любопытства оставшаяся послушать, побежала к своей госпоже и шепотом, ничего не утаив, рассказала ей все, что говорила другая:
– Госпожа, она говорит, будто бы ты такая важная, что господин до смерти тебя боится, не смеет даже любить свою маленькую наложницу без твоего позволения, и не дольше, чем ты позволишь, – и все слушали и смеялись над тобой!
Госпожа побледнела и опустилась на стул возле стола в главной комнате, а служанка снова убежала и вернулась, едва переводя дух:
– А теперь она говорит, что ты любишь священников и монахинь больше, чем собственных детей, а всем известно, что они охотники тайно грешить.
Такой низости госпожа не могла вынести, – она встала и велела служанке немедленно позвать к себе привратника. Служанка снова побежала, очень довольная и возбужденная, потому что не каждый день бывает такое развлечение, и привела привратника. Это был сгорбленный, старый батрак, который обрабатывал когда-то землю Ван Луна, и так как он был человек старый и преданный и кормить его на старости лет было некому, то ему дозволили стеречь ворота. Как и все в доме, он боялся госпожи и стоял перед нею, поминутно отвешивая поклоны, а она говорила со свойственной ей важностью:
– Я должна выполнить свой долг, так как господина моего нет дома и он не знает об этом непристойном шуме, и брата его тоже нет, чтобы распорядиться в доме, а я не желаю, чтобы простой народ глазел с улицы на наш дом, и приказываю тебе закрыть ворота, если невестка останется на улице, пускай останется, а если она спросит, кто велел запереть ворота, скажи, что я велела, а ты должен меня слушаться.
Старик еще раз поклонился, вышел, не говоря ни слова, и сделал, как ему было приказано. Невестка все еще стояла за воротами, очень довольная,
