Революция - Александр Михайлович Бруссуев
После памятной игры «на интерес», понятное дело, ни Тойво, ни Рейно друзьями не сделались. Сын полицейского озлобился и тем самым озлобил против себя большую часть прогрессивной школьной общественности.
Нападать на сверстников и более младших товарищей ему сделалось трудно, потому что они объединялись в группы и давали решительный отпор. Иногда удавалось словить какого-нибудь незадачливого школьника, повыкручивать у него руки и повалять в грязи в отместку за произнесенное слово «крокодил», но это случалось все реже и реже. Для несчастного Рейно наступило время бойкота.
Оказалось, что его папаша на страже закона наделал столько гадостей своим соседям, знакомым и незнакомым, что теперь их дети пытались как-то реабилитировать своих ущемленных родителей, родственников и близких в меру их возможностей. А возможность была одна — через полицейского сынка, через Крокодила.
Рейно принялся прогуливать занятия, и теперь критиковать его начали учителя. Кончилось это тем, что сообщили Авойнюсу. Тот потребовал у своего чада разъяснений. Потом потребовал кондуит с отметками. Потом потребовал подаренный пуукко. Потом потребовал розог.
Рейно не был ябедой, но в то же самое время он был законопослушным подданным Российской империи. Для любой империи самая законопослушная законопослушность — стучи всегда на всех, а уж дальше самый гуманный суд разберется, кому какой срок повесить.
— Да у вас там революционеры-социалисты гнездятся! — возмутился старший Крокодил.
Увидев ряд неудов в успеваемости сына, он понял, что сын уже не успевает.
— Да у вас там неуважение к слугам Закона! — еще больше возмутился старший Крокодил.
Узнав, что финский нож из конфиската, отданный сыну на временное хранение, сменил своего собственника, озаботился пуще прежнего.
— Да у вас там всякая чернь вооружаться начинает! — совсем сильно возмутился старший Крокодил.
Его возмущению не было предела, поэтому розги он отложил на потом, а сейчас, навесив на мундир револьвер, шашку и плетку-нагайку, пошел в школу. Только своим собственным вмешательством он мог положить конец распространению революции в отдельно взятой организации.
Школьники быстро прознали, что к ним направляется отец Рейно, и его шествие сопровождалось тревожным шепотом вдоль уличных кустов, канав и сараев:
— Заплечных дел мастер идет!
Учителя от такого визита были не в восторге: с представителями власти конфликтовать они не хотели. Даже по своему профессиональному поводу. Даже, вообще, без повода.
А полицай клубился угрозами и посылами к рудникам, шахтам и открытой разработке сибирских недр. Оценки Рейно с готовностью переправлялись на соответствующие статусу государева слуги. В общем, рабочая часть визита Авойнюса в школу прошла успешно. Теперь можно было переходить к карательным мерам.
Бить по зубам учителей даже старший Крокодил не решился, но утонченное чувство законоборчества требовало крови. Не секрет, что все законы кровью писаны. Да не куриной какой-нибудь, а пролитой теми несчастными людьми, что были уличены в нарушении этих самых законов. Из всех недоброжелателей сына он выбрал самого недоброжелательного — того, что украл для преступных целей нож-пуукко.
— Доставить мне этого социалиста-революционера! — вскричал он в учительской комнате и принялся засучивать рукава.
— Простите, кого? — попытались уточнить оробевшие учителя.
— Так вы даже не знаете, что в вашей школе окопался злейший враг нашего самодержавия! — Авойнюс, закончив с рукавами, начал разминать толстые и волосатые пальцы рук, шевеля ими, как пианист без пианино.
— Исключим! — пообещали преподаватели. — Пренепременно исключим. Вы нам, Ваше благородие, только фамилию дайте.
— Что? — насупился старший Крокодил и упер руки в боки. — Вы даже своих революционеров не знаете! Тащите сюда Антикайнена!
Учителя тотчас сорвались с места и убежали, но не прошло и секунды, как прибежали обратно.
— Какого из них, не извольте сердиться? У нас тут Антикайненов много, как собак нерезаных.
— Тойво! Самого опасного из них: вора и революционера!
На это раз распоряжение было исполнено точно и быстро. Схватили Тойво и приволокли в учительскую.
Авойнюс оглядел мальчишку с ног до головы и хмыкнул:
— Что-то рожа у тебя мне больно знакома. Так, стало быть, ты и есть вор и каналья?
— Нет, это не я, — ответил Тойво.
— Ты украл у моего сына нож? — полицейский выпучил глаза и сделал ужасно неприветливое лицо. Это у него получилось очень хорошо. Оно и понятно, годы практических занятий в полицейском околотке довели физиогномику до рефлексивных навыков.
— Well we stick our fingers in
The ground, heave and
Turn the world around
Smoke is blacking out the sun
At night I pray and clean my gun
The cracked bell rings as
The ghost bird sings and the gods
Go begging here
So just open fire
As you hit the shore
All is fair in love
And war
Hoist that rag,[3]
— речитативом проговорил Тойво, пятясь от нависающего над ним полицая. А что ему оставалось говорить? Его ответы никого не интересовали. Его участь уже решили за него. Но все-таки, как же страшно, когда на тебя надвигается огромный злобный мужик, да еще в форме полиции! Помощи ждать не от кого, а самому с ним не справиться.
Авойнюс наотмашь ударил его по лицу. Тойво упал на колени и сразу же почувствовал, как сильная рука схватила его за шиворот и поволокла к стене. Полицай бросил мальчишку на низкую скамью и взмахнул своей нагайкой.
Если бы Тойво и хотел промолчать, то у него этого не получилось. Удары плетки по заду и спине, несмотря на одежду, не смягчались и вырывали из горла жалобный крик: полувой-полуплач. Никогда в жизни его так не секли, как это проделал ненавистный полицай.
— Чтобы завтра же пуукко был у моего сына, — наконец, закончив истязание, сказал Авойнюс.
Тойво кое-как поднялся со скамьи, но разогнуться не мог. Слезы текли по его щекам, и он чувствовал их соленый вкус у себя во рту. Те места, по которым погуляла нагайка, болели при каждом движении.
Полицай снова ухватился за шкирку его одежды и бесцеремонно потащил из учительской прямо в класс, в котором учился его сын. Рейно, к его счастью, опять отсутствовал. На этот раз Антикайнен перетерпел всю
