Севастопольская страда - Сергей Николаевич Сергеев-Ценский
На кожаном, излишне мягком диване, полуутонув в нем, сидела и кормила с блюдечка пышно-пушистую белую ангорскую кошку его жена. У нее была крупная фигура бретонки, зеленовато-серые глаза, светлые волосы, очень свежее тридцатилетнее лицо.
У дверей каюты стоял врач, невысокий толстый лысый человек пожилых лет. Он только что вошел, вызванный из соседней каюты звонком мадам Сент-Арно, и глядел неопределенно-вопросительно на нее, на ангорскую кошку, на блюдечко и на длинного человека без мундира, в одной рубахе, небрежно вправленной в форменные брюки со штрипками, в мягких домашних туфлях.
Этот человек, с такой тонкой морщинистой шеей, с такой узкой спиной, на которой торчали, даже выпирая из рубашки, как крылья, сухие лопатки, с такими серыми редкими, но тщательно приглаженными щеткой, точно приклеенными к черепу волосами, был его давний пациент, и о состоянии здоровья его у него не было двух мнений.
– Господин Боше, посмотрите, что делает наш маршал! Он совсем выходит у меня из повиновения!
И мадам Сент-Арно почти с ненавистью взглянула на отставленный левый локоть мужа, торчащий в ее сторону, как казачья пика.
– Господин маршал! – сделал два-три шага от двери Боше. – Вам надобно лечь в постель, господин маршал, а не стоять… тем более у окна… Из окна все-таки немного дует, хотя оно и закрыто. Вам необходимо лечь, господин маршал!
– Ах, надоело уж мне лежать! – полуобернулся Сент-Арно.
– Но тогда, может быть, вы сели бы в кресло, господин маршал.
– Ах, надоело это мне тоже – сидеть! – прошипел маршал.
– Но если вы будете стоять так долго, у вас может опять начаться боль в желудке, господин маршал.
– Ах, оставьте вы меня в покое! Идите! – рассерженно обернулся Сент-Арно.
– Я отвечаю перед Францией за ваше здоровье, господин маршал.
– Идите же, идите, идите, когда я вам говорю это!
И Сент-Арно выпрямился и поднял костлявые плечи. Большие от худобы, черные, с болезненным тусклым блеском глаза стали жестки и, пожалуй, страшны, рыхлый седой правый ус дернулся несколько раз от тика, а рука – тонкая безмясая рука полумертвеца, – величественно поднявшись, указала на дверь.
Боше, наклонив лысую голову, вышел гораздо проворнее, чем вошел. А Сент-Арно, простояв в величественной позе с четверть минуты, как-то сразу всеми костями скелета рухнул в обширное кожаное кресло, такое же топкое, как и диван, и тоже с подушкой, брошенной на спинку.
– Ну вот, начинается качка! – трагически прошипел он.
– Боже мой! Решительно никакой качки!.. Море совсем тихое, и мы точно едем в хорошей коляске по отличной дороге, – пыталась успокоить его мадам Сент-Арно, не отнимая, впрочем, блюдечка от мордочки уже сытой кошки.
Маршал откинул голову на подушку и закрыл глаза. Не открывая глаз, он проговорил вполне отчетливо:
– Десантная операция не удастся, нет!.. Я это предчувствую.
– Надо надеяться на лучшее, – беззаботно отозвалась она. – Я не сомневаюсь, что лорд Раглан знает, что он делает.
– Лорд Раглан?
Странное действие производит иногда на людей, даже почти умирающих, одно слово. Сент-Арно открыл глаза, вызывающе подбросил седую голову, взялся двумя пальцами за острый подбородок, украшенный острой эспаньолкой, и сказал совершенно уничтожающим тоном:
– Ваш Раглан просто упрямый дикий осел!.. Да! Осел!.. Столько тысяч людей, столько крепких новых судов он ведет на полное истребление! Зачем? Зачем это, я вас спрашиваю?
– Он, конечно, знает это лучше, чем я. Разумеется, он исполняет приказ своего правительства.
– Приказ? Подобный приказ получен и мною от императора, но я… я вам говорил это… получил вместе с приказом и право его не исполнять, если нет шансов на выигрыш… И я высказался против экспедиции.
– Вам вредно говорить много и так волноваться! – заметила она, однако он продолжал, возвышая голос:
– Я был против, адмирал Гамелен тоже, и этот старый бурдюк – принц Жером – тоже был против… А у них, у англичан, адмирал Дондас, герцог Кембриджский, генерал Бургоин… Все, кто не потерял еще головы, были против. И только этот упрямый однорукий осел настоял на отправке войск!.. Вот мы увидим скоро, ка-кими залпами своих пушек встретит нас Меншиков на берегу! Ведь все это погибнет, – обвел он кругом себя рукой. – Ведь все они пойдут туда, туда… вон туда, в море!
Он несколько раз подряд наклонил бессильную кисть руки с вытянутым указательным пальцем и сам внимательно всматривался в сложный рисунок ковра на полу, точно как раз под ним пенилось море, хотя каюта была на верхней палубе.
– Туда, в пучину, с разбитыми черепами пойдут они… тысячи… вы представляете? – страшными глазами глядел он на жену, отрывая их с усилием от рисунка ковра.
– Если вы так убеждены в этом, то как же в таком случае мы с вами? – обеспокоенно спросила женщина, отставив наконец блюдечко и прижав кошку к груди.
– Мы? Мы ведь будем… высаживаться последними… Это значит, что мы… совсем не будем подходить к берегу… Я прикажу, чтобы наш корабль отвели дальше в море…
И Сент-Арно снова закрыл глаза, далеко вперед вытянул прямые ноги и свесил голову на глубоко впалую грудь.
В это время лорд Раглан прохаживался рядом с генералом Броуном и адмиралом Лайонсом по палубе девяностопушечного корабля «Агамемнон».
Им, трем старикам, конечно, нужен был моцион, но палуба была завалена ящиками необходимого военного груза, и потому для прогулки оставалось очень мало места. Им, трем старикам, из которых самому младшему – Лайонсу – было уже шестьдесят три года, может быть, надо было и вообще отдохнуть от военной службы, но Англия была страной, упорно державшейся правила, что генералами и адмиралами только и могли быть люди, которым перевалило уже за шестьдесят.
Чины генерал-майора, генерал-лейтенанта и маршала так же, как и адмиральские чины, не продавались правительством и не покупались за большие деньги, как это было с остальными офицерскими чинами, а давались за особые заслуги отечеству, поэтому достигали их только в глубокой старости, и средний возраст английских генералов того времени был от шестидесяти двух до семидесяти пяти лет.
Лорд Раглан, главнокомандующий английской армии, разрешил себе ходить в штатском платье. На его широкой голове хорошо сидела жесткая, вытянутая спереди назад шляпа формы котелка; серое осеннее пальто было застегнуто, и за борт его закладывал он пустой рукав, а левой рукой при ходьбе опирался на палку.
Плотное, с крупными чертами лицо его было чисто выбрито, глаза в тяжелых мясистых веках внимательно глядели не столько на собеседников, сколько на море впереди и сбоку, и подзорная труба средней величины висела у него на
