Людо Экхаут - Молчать нельзя
Стефана не смущало, что его окружали, как правило, лодыри, немецкие прихвостни и преступники. Квалифицированных рабочих не было, поэтому его недостатки меньше бросались в глаза. Но и тут он служил постоянной мишенью для насмешек. Он не обращал внимания, когда смеялись над ним самим (привык к этому), а насмешки над женой объяснял чистейшей завистью.
Стефан старался забыть, на кого работает, но иногда задумывался над тем, что происходит в Освенциме. Из ворот лагеря то и дело выезжали машины, доверху груженные одеждой. Он отбрасывал эти мысли. Ванда последние месяцы стала внимательнее к нему. Она давала ему на работу такие завтраки, которые приводили всех в изумление. А ночами… Правда, она не совсем охотно принимала его ласки, но все же не прогоняла прочь с язвительной усмешкой, как это нередко случалось раньше.
И все же он начал сомневаться в верности своей красавицы жены. Постоянные насмешки по одному и тому же поводу, их недвусмысленность зародили в нем подозрения.
И вот однажды его окончательно вывели из себя.
Все началось как обычно.
— Черт возьми, Стефан, расскажи-ка что-нибудь еще о твоей жене…
Он мог без конца говорить о Ванде. Она всегда была в его мыслях, и он не упускал случая что-нибудь рассказать о ней.
— Каждому дураку ясно, что не по Ванде такое чучело гороховое, как ты. Женщинам с ее темпераментом надо бы разрешать выходить замуж сразу за пятерых или шестерых.
— Жаль, что ей не по вкусу простые рабочие. Не мешало бы познакомиться с ней поближе. Но Ванда предпочитает, конечно, более откормленных.
— Господ немцев, — добавил кто-то, и все громко расхохотались.
— Вы готовы лопнуть от зависти, — сказал Стефан. Грегорц, подай мне вон тот молоток.
— Замолчите! — закричал один из немецких надсмотрщиков. — Вам здесь платят не за трепотню.
Но как только он отвернулся, все началось сначала.
— Будет не очень приятно, Стефан, когда ты узнаешь, что тебе достаются лишь объедки.
— Какие же вы все-таки мерзкие люди! У вас грязные сердца и злые языки. Противно слушать. Вы просто завидуете мне.
— А как вы назовете своего первенца, Стефан? Уж, наверное, не Стефаном. . Это было бы слишком большой наглостью с ее стороны.
— Назовите его лучше Адольфом, — произнес толстый рабочий с усмешкой.
— Лучше посмотри на свои бутерброды, — сказал Стефан. — Твоя любящая жена подсунула тебе сухой хлеб с большой любовью. А моя дала мне с говядиной и ветчиной…
— А где она их взяла, Стефан?
И тут его как обухом по голове стукнуло! В самом деле, где она взяла это? Мясо стало в изголодавшейся Польше неслыханной роскошью. Откуда у нее красное французское вино? А этот ярко-красный пеньюар, обтягивающий фигуру? А тончайшая ночная сорочка? На какие средства она купила радиоприемник и коврик? А кофе, который они пили в прошлое воскресенье?
Стефан пытался успокоить себя. Зачем ей обманывать его? Она ведь всегда была холодна и неохотно принимала его ласки. Обычно она отодвигалась от него. А если и не противилась его желаниям, то отвечала на них сдержанно, закрыв глаза и недовольно сжав губы.
— Да бросьте, черт возьми! Ведь Стефану все известно не хуже нас. Еще кровать не успеет остыть после него, а немец уж тут как тут. Стефан хитрее, чем кажется. Он закрывает на все глаза и делает вид, что ни о чем не догадывается. А сам уплетает мясо и пирожки, пьет кофе и, может быть, русское шампанское.
— Как вы могли дойти до такой низости?! — воскликнул Стефан. В нем все клокотало. Он понимал, что ведет себя трусливо и глупо. Он сносил все. лишь потому, что не умел сопротивляться. Но не вступиться за честь Ванды он не мог. Любовь к ней была настолько велика, что и теперь, через два с половиной года совместной жизни, он был готов целовать землю, по которой она проходила. Ее стройная фигура всегда глубоко волновала его. Он готов был плакать от радости при одной мысли о том, что когда-нибудь она подарит ему сына. А еще лучше дочку, похожую на нее. Но если она… если она осмелится попрать в нем то единственное и прекрасное, что? возвышало его над другими, его безмерную любовь, то он…
Ему хотелось крикнуть им в лицо: «Вы и не представляете, как она любит меня, как целует по утрам, провожая на работу, как ласкает усталого, когда прихожу домой… « Хотелось крикнуть, но… в действительности ничего подобного не было. Страшное сомнение, закралось в душу. Проклятие! Что они привязались к нему?
— А ты поезжай домой да посмотри сам, — послышался снова подначивающий голос.
— Бьюсь об заклад, в своем курятнике ты найдешь чужого петуха!
— Нет уж, лучше не езди, Стефан! А вдруг там большой и сильный петух?
Стефан бросил молоток. Губы дрожали. Он чуть не плакал, но, к счастью, сдержался и проглотил обиду. Ему не хотелось оставаться посмешищем на всю жизнь. Он жаждал уважения и завидовал каждому, кто казался настоящим мужчиной.
— А вот и поеду! — воскликнул Стефан. — Поеду и посмотрю, как там у нее дела.
Он направился в барак за своим пальто.
— Эй, Яворский, ты куда? — окликнул его надсмотрщик.
— У меня заболел живот, — ответил Стефан. — Еду домой. — И вызывающе добавил: — Там моя милая женушка приготовит мне что-нибудь вкусненькое, а вы оставайтесь здесь на холоде.
— Твоей жене есть о ком позаботиться, — равнодушно бросил надсмотрщик. — Иди работай, иначе я удержу с тебя дневную зарплату.
— Удерживай, — ответил Стефан, вошел в барак и вскоре вернулся в пальто. .
— Хлеб с мясом я оставляю здесь, — сказал он с вызовом. — Дома у меня достаточно.
Стефан неторопливо вышел из лагеря, стараясь не слышать язвительных насмешек, несущихся вслед. Отойдя подальше, он бросился бежать к маленькой станции.
Сначала его не хотели впускать в поезд. Он сказал, что болен. Ему поверили, так как он действительно выглядел больным: бледный, со слезящимися глазами, с каплями пота на лбу. Он вошел в вагон. В этот полуденный час в нем находились почти одни немцы.
Стефан прислушивался к стуку колес и к биению своего сердца. Он смотрел на родные заснеженные дали, чувствовал, как утихает волнение, и уже жалел, что поддался первому порыву. Ванда, конечно, занимается хозяйством. Она, наверное, уже готовит для него ужин. Что же ей сказать? Сказать, что плохо себя чувствует? Тогда она, возможно, пожалеет его и приласкает так, как он видел часто в своих мечтах.
Беспокойство сюда вернулось, когда он вышел на маленькой станции Хржанов и зашагал по скользкой укатанной дороге к дому. Здесь все знали друг друга, как обычно в деревне. Почему же прохожие так странно смотрят на него? Что в их взглядах — насмешка, любопытство, презрение или злорадство? Он ускорил шаг. Вот и его ветхий домишко, стоящий в саду, огороженном частоколом. Под снегом гряды, на которых он сажал картофель и овощи.
Сердце снова учащенно забилось, во рту пересохло. Он жалел, что пришел. А вдруг все это правда? Что тогда делать? Что сказать? Уж лучше бы не знать такой правды!
У него не было ключей, но он передумал стучать в дверь, решив обойти сначала вокруг дома. Шторы на окнах кухни были задернуты, а дверь на черный ход заперта.
Сомнений больше не оставалось. Следов кованых сапог на тропинке, ведущей к дому, он не увидел. Но маленький «фольксваген» стоящий во дворе, говорил без слов.
В доме находится мужчина!
И этот мужчина — немец!
Стефан похолодел, совсем растерялся, не зная, что делать. Может быть, уйти? Побродить по пустынным снежным полям, а вечером прийти как ни в чем не бывало, словно с работы? А что дальше? Снова ехать в Миколув? Работать? Слушать язвительные насмешки и знать, что все это правда?
Он смотрел на снег под ногами, но видел лишь осколки своего потерянного счастья, черепки разбитой вдребезги мечты.
— Я должен убедиться! — произнес он вполголоса.
Крышка угольного люка примерзла намертво, и ему стоило немалого труда сдвинуть ее с места. Стефан скользнул вниз, не обращая внимания на то, что весь перемазался углем. Уголь! Еще одно сокровище, которого нет у других, а здесь полон погреб. Какой же он слепец, какой дурак! Проклятие! Как же смеются над ним люди!
Из подвала он осторожно прошел, в кухню и снял там ботинки. Внизу никого не было. Печь жарко натоплена. Не удивительно, что здесь пусто. Где еще быть немцу, как не в постели? У Стефана с Вандой общая кровать. Значит, все происходит в его собственной постели… Черт побери! При чем тут постель? Главное, что жена действительно изменяет! Какая разница где?
Наверху, у двери в спальню, Стефан остановился и прислушался к голосам
— рокочущему басу немца и сладострастному хихиканью Ванды. Его Ванды! Она, оказывается, способна веселиться, похотливо смеяться от удовольствия. Его же, законного мужа, она обычно избегала, постоянно жалуясь на усталость.
Рука автоматически потянулась к двери. Стефан шагнул в комнату и молча остановился. Да и что он мог сказать? Все было ясно без слов.
