Вячеслав ШИШКОВ - Емельян Пугачев (Книга 2)
– Да не страшись, матушка… У нас сила, а у него чего? Только бы поближе подманить окаянного. Враз схватим!
Денщик ушел, и капитанша опустилась в камышовое кресло и, страдальчески сложив брови, устремила растерянный взор в передний угол, где полочка с дешевыми, покрытыми фольгой иконами, с черствой просвиркой и пучком вербы от «страстей господних». Сердце женщины замирало.
– Матушка-богородица, отведи грозу, спаси, помилуй воина Андрея да младенца Ивана, – шептала она.
***– Ну, кого же тебе, старшина, в помощь дать? – обращаясь к кривому Окутину, говорил комендант Яицкой крепости, полковник Симонов. – Ну, скажем… Крылова, капитана… Да вот он и сам легок на помине…
Поздненько, поздненько, барин. У нас горячка, а ты…
– Винюсь, господин полковник. Не чаял столь ранней тревоги, – вытянулся посреди канцелярии Крылов.
– Ладно, садись.
Широкоплечий, коренастый Крылов неуклюже уселся рядом с молодым сержантом за длинный, накрытый красным сукном стол. Возле подтянутого, узкоплечего и сухого Симонова устроился толстый, лохматый, брыластый, с опухшими от пьянства глазами войсковой старшина – полковник Мартемьян Бородин. Он дышал тяжело и подремывал: вчера всю ночь прогулял у кума на крестинах. По другую руку Симонова сидел хмурый секунд-майор Наумов.
Остальные офицеры и младшие старшины – кто за столом, кто возле стен, на обитых сукном лавках.
С простенка меж окон глядела на всех улыбчивая Екатерина в золоченой раме.
– Стало, ты, господин Окутин, набрав конных казаков с сотню али больше, выйдешь в поле вместе с отрядом секунд-майора Наумова, в коем отряде быть двум либо трем некомплектным ротам пехоты, – отчетливо говорил Симонов. – Приказываю изыскать способ злодея схватить, толпу разогнать. А как настроение казаков?
– Сумнительное, господин полковник.
– Старайся в отряд набирать казаков, к службе нерадивых, образом мыслей вольных. У меня особой надежды на них нет. Ежели и передадутся злодею, жалеть не буду, без них воздух чище станет. А старшинской стороны казаков покамест не тревожь, они нам пригодятся; еще неизвестно, как обернется дело-то. С богом, Окутин!.. Не зевай, гляди в оба! – закончил Симонов и, посмотрев в одноглазое лицо Окутина, смутился.
Обиженный словами Симонова – «гляди в оба», Окутин наморщил лоб и сел.
– Ну-с… За сим… сержант Николаев!
Тот поднялся, высокий и поджарый. На молодом, сильно загорелом лице со светлыми, песочного цвета усами выражение растерянности и тревоги.
– Тебе предстоит задача многотрудная. Возьмешь у подьячего восемь опечатанных конвертов и, на пути в Оренбург, развезешь их по форпостам. А конверт за сургучными печатями – лично губернатору Рейнсдорпу. Конверты береги, они с важным оглашением о воре Емельке Пугачёве, похитившем имя покойного государя Петра Третьего. Собирайся в путь, брат Николаев, незамедлительно.
Сержант поклонился и вышел. Вся его стройная фигура как бы надломилась, на лицо набежала тень.
Симонов позвонил. Два гайдука, с нагайками через плечо, ввели калмыка. Три дня тому назад его схватил в степи казачий разъезд старшины Окутина. Глаза у калмыка раскосые, злые, усы и бородка реденькие.
– А ну, молодцы, вытяните его вдоль спины покрепче! – хрипло выкрикнул дремавший перед тем Мартемьян Бородин.
Гайдуки крест-накрест ударили калмыка нагайками.
– За что, собак кудой, бьешь? – ощетинился тот.
– Тебя не бить, а убить надобно, – буркнул старшина Окутин и покосился на Симонова.
– Отвечай, Аманов, – резко заговорил Симонов, – какие дары вчера получил вор Пугачёв Емелька от киргиз-кайсацкого Нур-Али-хана?
– Осударь принял от хана коня да седло с бешметом, – помолчав, откликнулся калмык.
– Какой государь? – ударил кулаком в стол Симонов, и большой шрам на его щеке потемнел. – У нас государя нет, есть государыня.
– А ну, всыпать! – махнул Мартемьян Бородин гайдукам и понюхал из тавлинки табаку.
Гайдуки принялись было стегать калмыка, но Симонов их остановил и, обращаясь к Бородину, произнес сквозь зубы:
– Полковник Бородин, допрос веду я… И… прошу не вмешиваться!
Окутин, достав из сумки, подал Симонову две бумаги:
– Оба эти письма калмык Аманов вез от злодея к Нур-Али-хану. Одно по-русски, другое по-калмыцки.
Отхлебнув из стакана воды, Симонов громко огласил:
– «Я ваш милостивый государь Петр Федорович. Сие мое именное повеление киргиз-кайсацкому Нур-Али-хану для отнятия о состоянии моем сомнения. Сегодня пришлите ко мне вашего сына Салтана со ста человеками в доказательство верности вашей с посланным сим от нашего величества к вашему степенству ближним вашим Уразом Амановым с товарищами. Император Петр Федорович».
– Как ты появился возле злодея Пугачёва? – спросил Симонов, комкая в кулаке послание самозванца.
– Я прибыл вместе с муллой Забиром от Нур-Али-хана к осударю с дарами, – ответил через переводчика все еще озлобленно Аманов.
– Кто писал сие гнусное письмо?
– Ваш казак Болтай, Идоркин сын.
– А ты знаешь Идорку? – спросил Симонов.
– Он у меня бабу украл, жену мою.
Тучный Мартемьян Бородин хихикнул, зачихал в платок.
– Где ты встретил злодея Емельку Пугачёва?
– Осударь вчера находился ниже Чаганского форпоста. При нем яицких казаков триста душ. Осударь сюда идёт…
Офицеры и старшины переглянулись.
2Глазастый молодой казак крикнул со сторожевой вышки Чаганского форпоста:
– Государь с толпой показался!
Казаки, старые и молодые, вылезли из своих плетеных, обмазанных глиной шалашей и, защищаясь ладонями от утреннего солнца, воззрились в степь. Там, в клубах пыли, двигались всадники.
Чаганский форпост, как и прочие форпосты Оренбургской линии, являлся одним из защитных пунктов против набегов калмыков и киргизов. Форпосты и пикеты строились на один манер, они имели вид маленькой крепостицы: невысокий земляной вал, сторожевая бревенчатая вышка, несколько шалашей, чугунная старая пушка да человек двадцать казаков.
Костер горел. В котле кипела баранья, с пшеном, похлебка. У корыта, засучив рукава, старый казак стирал белье. Возле котла, принюхиваясь и пуская слюни, вертелась черная собачонка.
К стоявшим на валу казакам, отделившись от толпы, подскакали три всадника. Один из них крикнул с седла:
– Признаете ли государя Петра Федоровича? Вот он самолично шествует с верным воинством своим к Яицкому городку – спасать всех казаков от лютыя напасти.
– Признаем! Давно поджидаем батюшку – с готовностью откликнулись казаки. – Ой, да никак это ты, Чика?
– Я, – ответил Чика-Зарубин. – Сколько вас здесь? Шастнадцать.
Седлайте коней, теките к государю. Да не мешкайте! – И всадники поехали дальше.
Вскоре группа казаков Чаганского форпоста подошла на рысях к стану Пугачёва.
– Здорово, детушки! – поприветствовал Емельян Иваныч соскочивших с коней молодцов.
– Рады служить тебе, ваше величество! – закричали казаки.
– Съединяйтесь, детушки, с моим воинством. Будете верны мне, государю, – ласку мою восчувствуете, стану льготить вас, а отстанете от меня – смерть примете. С изменниками я крут!
– Твои рабы, ваше величество! – вновь закричали казаки и повалились на колени. – Не вели казнить, вели миловать.
– Встаньте, детушки! Я ваш отец и царь ваш, – ласково произнес Емельян Иваныч.
Казаки поднялись и с любопытством стали присматриваться к государю.
Не высок, не низок, в плечах широк и мясист, а в талии поджар. Полнощекое строгое лицо в густой черной бороде с легкой проседью; волосы подрублены по-кержацки, под горшок, на лоб зачесана подстриженная челка; меж крутыми пушистыми бровями нет-нет да и врубится глубокая складка. Глаза темные, жаркие, пронизывающие; встретишься взором с ними и – мимовольно дрогнет сердце. Одет батюшка не по-царски, просто. На нем тканный из верблюжьей шерсти поношенный бешмет, подпоясанный шелковым кушаком с кистями, на голове мерлушковая с красным напуском шапка-трухменка. Поди, у батюшки и царская сряда есть, да он, видать, бережет ее, в походы-то не надевает: эвот пылища какая по дорогам, по сыртам.
Пугачёв взад-вперед расхаживал по луговине. То смотрел в землю, то вскидывал голову, пристально вглядывался в побуревшую степь, в какое-нибудь показавшееся пыльное облачко. Иногда он сердито сплевывал сквозь зубы.
Уже несколько форпостов с охотой передались новоявленному императору.
Присоединялись к его толпе и казаки, жившие на зимовьях или скрывавшиеся в бегах от преследования коменданта и старшин.
Пугачёв старался казаться довольным таким успешным началом, но душа его была неспокойна: предвиделось много трудностей. Впереди – Яицкий городок с полковником Симоновым, Оренбург с генералом Рейнсдорпом, – впереди вся жизнь, окутанная грозовым туманом.
