Николай Сергиевский - Семибоярщина
Таким образом, Василий Иванович был спасителем Москвы и народным героем. Он нимало не сомневался в значении своих заслуг перед столицей и тем менее не знал, кого Москва выберет государем. 19 мая он собрал на Красную площадь своих многочисленных приверженцев, руководителей восстания, и обратился к ним с продуманным и по обыкновению лукавым словом. Что царя надо избрать, говорил Василий Иванович, это несомненно. Кого же избрать? Царский род прекратился, достойных людей мало. Но как ни мало, а все же из их числа можно найти достойнейшего. Надо, чтобы это был человек не юный, а зрелый годами, его возраст приближался к пожилому, чтобы человек отличался бережливостью, умением сохранить народное достояние (он был скуп до скаредности) и, наконец, чтобы в вере и обычаях русских он был крепок (уничтожением «вора» Василий Иванович доказал свои качества). Поэтому не было ни малейшего сомнения в том, кого Василий Иванович прочит в цари. «Вы, может быть, скажете, что такого человека нам не найти? — заключил он свою речь. — Пустое! Коли поискать, так найти можно». И скромно потупился. А приверженцы его поспешили сознаться, что существовал тогда только один хороший человек на земле Русской — это Василий Иванович Шуйский.
— Да здравствует благоверный князь наш Василий Иванович! — раздались приветственные крики.
Избранник поколебался, его честь честью попросили, и он согласился. Зазвонили колокола, собрали народ, которому Василий Иванович и объявил, что он избран по народному желанию, «наречен от всех царем». Это была первая явная неправда: именно народного-то желания и не было, а лишь его приверженцев. Поэтому-то новый царь сразу оказался непрочным на престоле. Да и особенных данных не было у Василия Ивановича, чтобы так настойчиво проситься в цари. Уже сама наружность его не представляла царственного вида. Низенький, грузный человек лет пятидесяти, но по виду старше, лысый, с редкой бородкой, большим толстогубым ртом и мигающими подслеповатыми красными глазками — таков был Василий Иванович. Нравственные качества его уже известны. Государственным умом он не отличался, и хотя считался книжником, но та премудрость в те времена была невелика, и строгое соблюдение прописной правды порождало узость и сухость взглядов; этими отрицательными качествами Василий Иванович и отличался. А при таких условиях строгое соблюдение старых обычаев и отрицание всяких новшеств граничило уже с косностью; свойственная же ему бережливость превращалась в чрезмерную скупость. Его наружность говорила об утомлении, и физическом, и душевном. Впору было думать ему о спокойной жизни, а не о мятежном плавании по бурным волнам взбудораженной предшествовавшими событиями народной стихии. К тому же на старости лет Василий Иванович женился на молодой красивой девушке, в которую был влюблен без памяти. Хотелось ему иметь детей, покой и уют домашней жизни. Ему бы и нужно было спокойно дожить свои дни, а не браться за кормило государственного корабля. Для кормчего он был слишком слаб, в чем Василий Иванович вскоре и сам убедился и, вероятно, не раз потом пожалел о своей оплошности.
Недовольство царем началось с первых же дней нового правления. Сановитые бояре, равные Василию Ивановичу по происхождению, из числа тех, которые не были его ставленниками, завидовали счастливому сопернику; народ же считал Василия Ивановича царем «боярским» и роптал на незаконное избрание его одними боярами, без ведома и желания всей земли. Так оказались довольными лишь его приверженцы, поставившие Василия Ивановича, но их было не так много. Подобное положение вещей вскоре повлекло за собой естественные последствия.
Вступив на престол, Василий Иванович разослал по всем областям грамоты, извещавшие о всенародном избрании нового царя. Области отнеслись к этим грамотам недоуменно: ведь они, как и московский народ, участия в избрании Василия Ивановича вовсе не принимали. Далее говорилось о смерти самозванца; к этому сообщению сторонники бывшего «вора» отнеслись с недоверием, зная цену прежним многократным свидетельствам Василия Ивановича. Недоумение и недоверие послужили прекрасной почвой, на которой легко привились слухи о вторичном чудесном спасении законного Иоаннова сына, которые подготовили народ к появлению новых самозванцев. Были и другие благоприятные условия: допуская даже казнь «вора», прежние его сторонники боялись ответственности и мести со стороны нового царя. Украина (местности юго-восточные и юго-западные) с ее благодатным климатом и почвой в течение всего последнего времени привлекала переселенцев из простонародья. Но земли украинские еще раньше постепенно все больше захватывались корыстолюбивыми людьми. Теперь же, с воцарением нового царя, крепла уверенность, что эти люди по милости поставленного ими царя окончательно завладеют Украиной. Заволновалась украинская чернь. Северская земля, вся обширная область так называемого «Дикого поля» от Путивля до Кром пришли в волнение. У народа, живущего здесь, свежи еще были в памяти недавнее появление самозванца, победы его над войсками, победоносное шествие к Москве. Пережитыми ранее событиями народ был теперь подготовлен к новым волнениям и мятежу, тем более что область «Дикого поля» находилась под ненадежным управлением воеводы князя Григория Шаховского, опального боярина, сосланного в эту почетную ссылку из Москвы тотчас по воцарении Василия Ивановича и не имевшего оснований питать дружелюбную привязанность к своему недругу.
Знамя мятежа поднял бывший крепостной черниговского воеводы князя Телятевского (имеются предположения, что и сам воевода не остался по отношению к этому делу равнодушным зрителем) беглый холоп Иван Болотников. Простого происхождения, он имел, как утверждали, бурное прошлое: был в плену у татар, отбывал за какие-то провинности каторжное наказание в Турции, скитался по чужим странам, попал в Италию и на обратном пути жил в Польше в то время, когда там появился самозванец. Вероятно, Болотников решил последовать его примеру. Вернувшись теперь на родину, он воспользовался благоприятным временем, собрал мятежное войско, разгромил под Кромами царское войско и двинулся к Москве. Тем временем пришли в волнение терские и волжские казаки: еще раньше, при жизни «вора», они избрали своим предводителем отважного казака Илейку, назвали его царевичем Петром (сыном Федора Иоанновича) и направились с ним к Москве, опустошая попадающиеся области и наводя ужас на жителей. Желая завлечь Лжепетра, чтобы покончить с ним, «вор» пригласил своего «племянника» в Москву, пообещав ему радушие и гостеприимство соответственно его высокому сану. Но по дороге к Москве Лжепетр узнал о казни Лжедмитрия и остановился в Свияжске. Теперь во главе бунтовской рати Лжепетр направился на соединение с Болотниковым. Они встретились под Тулой. Вскоре им пришлось выдержать под Каширой крупное сражение с московскими войсками, которые привел сам Василий Иванович. Счастье на этот раз благоприятствовало новому царю: он разгромил своих противников, которые отступили и заперлись в Туле. Положение Болотникова стало стесненным. В среде его ратного сброда началось уже брожение; отдельные шайки уходили. Чтобы скрепить мятежников, нужен был «чудесно спасенный царь Дмитрий». Сам Болотников не решался возвести себя в этот высокий сан, «царевич Петр» для этой цели не годился. И Болотников, с трудом выдерживая осаду, стал посылать гонца за гонцом и в московские области, и в Польшу с мольбой:
— Дайте мне хоть какого-нибудь Дмитрия!
И новый «Дмитрий» скоро появится. Происхождение его темно. Рассказывали, будто его вывез из Польши некий Михаил Молчанов, подосланный в Самбор князем Василием Трубецким (соперником Василия Ивановича, обойденным вопреки мечтаниям при выборе царя после казни первого «вора»), чтобы убедить мать Марины в чудесном спасении зятя. По другим версиям, вторым «вором» оказался попович из Северской области Матюшка Веревкин или из Москвы — Алешка Рукин. Приписывали ему еще происхождение от знаменитого противника Иоанна Грозного — князя Курбского, считали его и дьяком, и бродячим учителем, и евреем, и сыном боярским из Стародуба. Кто бы ни был этот новый «вор», он оказался личностью отвратительной, во многом хуже первого самозванца. С отталкивающей наружностью, ограниченным умом, с грубым характером, с площадной бранью на языке, он был похож на разбойника с большой дороги и уж никак не мог быть лицом царского происхождения. Но нужда «в каком-нибудь Дмитрии» была велика, и нового «вора» не замедлили признать. Появился он вскоре после разгрома Болотникова под Каширой, в июне 1607 года. Однако дождаться его прихода с войском Болотникову не удалось: московские войска затопили Тулу, поставив на реке плотины, и «царевич Петр» с Болотниковым оказались вынужденными сдаться с условием, что им даруют жизнь. Но, несмотря на это обещание, с разбойниками тут же покончили: «царевича Петра» повесили, а Болотникова утопили. Обрадованный победой, Василий Иванович непредусмотрительно поспешил вернуться в Москву, куда уже давно тянуло этого невоинственного человека, уставшего воевать и соскучившегося по молодой жене. Пока Василий Иванович предавался тихим радостям супружеской жизни, новый «вор» собрался с силами. К нему не замедлили пристать остатки мятежного сброда Болотникова и польские подкрепления. Во главе этих полчищ стояли такие отважные искатели приключений и опытные в ратном деле «лыцари», как пан Будзило, страшный Александр Лисовский, знатный вельможа князь Роман Рожинский и прославившийся уже к тому времени храбрый атаман запорожских казаков Иван Заруцкий, поляк по происхождению, человек редкой мужественной красоты и удалой отваги, пользовавшийся огромным влиянием среди казаков. Под предводительством этих вожаков армия второго «вора» собиралась между Орлом и Кромами и достигала уже численности сорока — пятидесяти тысяч человек. Василий Иванович, сидя в Москве, проглядел надвигавшуюся неминуемую беду. Он обращался к народу с малодейственными воззваниями и легковерно считал смуту прекратившейся. Между тем в это время и наступил ее разгар. Не говоря уже о втором «воре», самозванцы вообще появлялись тогда, точно грибы после теплого дождя: донские казаки изобрели нового «племянника» царя Дмитрия — царевича Федора Федоровича, какой-то Лаврентий считал себя внуком Иоанна Грозного, какой-то Иван в Астрахани — сыном Грозного, какой-то Август — сыном разных царствующих особ; подобное же высокое происхождение приписывало себе множество и других степных казаков в лице разных Мартынков и Ерошек. Но второй «вор» разгуляться им не давал: он оказался менее покладистым «дядюшкой», чем первый самозванец, и немилосердно расправлялся со своими новоявленными родственниками, как только они начинали казаться опасными.
