Валентин Рыбин - Огненная арена
В рабочей слободке, за железной дорогой, до десяти утра никто о ночных происшествиях не слышал. И частный присяжный поверенный Иван Нестеров узнал о событиях крайней важности в прокуренной комнатенке областного суда. Сюда он пришел без пяти десять. Ровно в десять должно было слушаться дело о возмущении арбакешей-туземцев, перевозящих грузы по Гауданской дороге. Нестеров приготовился к защите обвиняемых, но, увы: придя в суд, он не нашел на месте ни прокурора Лаппо-Данилевского, ни его помощника Сливу. Один из знакомых заседатели тотчас пояснил.
— Все, как есть, помчались к Уссаковскому. Видно, дело нынче вовсе не будут слушать.
— А что там такое? — полюбопытствовал Нестеров.
— Батенька мой, да вы что! Или не знаете? Ночью Пересвет-Солтан целую группу социал-демократов арестовал! Да и в Питере, говорят, беспорядки.
— Странно, — затаив дыхание, проговорил Нестеров. — И кого же арестовали ночью?
— Да учителя из женской гимназии! Знаете, наверное. Высокий такой, горбоносый, с кадыком. Все время в длинном пальто и шляпе ходил!
— Видел, как же… — глухо отозвался Нестеров и почувствовал, как екнуло у него в груди сердце.
— Говорят, кто-то из своих же предал, — продолжал заседатель. — Гимназисты какие-то замешаны, попечитель гимназии…
— Н-да, дела, — с трудом выговорил Нестеров, и а мозгу застучало: «Красовская! Красовская!» На миг он представил желтое ландо, циркового джигита Каюмова, и почувствовал, что дышать ему больше тут нечем, надо выйти на улицу.
— Коллега, вы-то чего ради расстроились? — удивился заседатель. — Ловить их надо и судить всех до единого! Ни в позапрошлом, ни в прошлом году не было у нас прокламаций, а в этом — беда, аж страх берет! К черту жалость!
— Себя пожалейте, — бросил на ходу Нестеров и спустился с крыльца.
Он зашагал по тротуару, с трудом находя в себе силы, чтобы успокоиться. Вновь перед ним всплыло желтое ландо, Тамара и ее друг. «А если не Красовская?» Нестеров перебрал в памяти всех, кто участвовал ночью в распространении прокламаций, но не нашел никого, кто был бы способен на предательство, и опять вернулся к желтому ландо и наезднику. «Легкомыслие — хуже предательства… Если джигит даже заподозрил что-то неладное — и этого достаточно для раскрытия тайны… Черт меня угораздил! — тотчас выругал он самого себя. — Ведь это я сам навязал ей идейку воспользоваться каретой аульного арчина!». Нестерову нестерпимо захотелось поскорее узнать все подробности ареста Людвига. Но как?
Словно оглушенный, ходил он по закоулкам возле вокзала. «Она, только она!» — твердо решил он. И тут он увидел Тамару, возвращавшуюся из гимназии. Не окликая девушку, он пошел следом за ней, и так дошел до ее дома. Лишь когда она отворила калитку, позвал:
— Красовская, постой.
— Иван Николаевич, дорогой! Беда-то какая! Заходите ко мне, — обернувшись, со слезами в голосе заговорила Тамара.
— Мадам твоя дома?
— Нет… Она же торговка…
Они вошли в дом.
— Что тебе известно об аресте Людвига?
— Иван Николаевич, беда-то какая! Его и Ксану арестовали ночью. Кто-то предал.
— Кто именно? — И тут же продолжил: — Я подозреваю твоего джигита, Ратха Каюмова. Вчера он ездил с тобой, и ты, наверняка, посвятила его в суть нашей операции.
— Иван Нестерович, но Ратх честный и преданный нам человек!
— Я спрашиваю: знает ли джигит о нашем деле? — жестко выговаривая каждое слово, спросил Нестеров.
— Да, Иван Николаевич, знает, — растерянно созналась Тамара. — Но я ручаюсь за него собственной жизнью! — тут же твердо выговорила она.
— Слушай, Красовская, — сурово проговорил Нестеров, — то, что ты сделала, у меня не укладывается в голове. Будешь держать ответ перед эсдеками. А что касается джигита… Если он предал, то пусть пощады не просит.
Нестеров тяжело вздохнул, запахнул полы кожанки и вышел во двор. Тамара сдвинула занавеску и, прильнув к окну, посмотрела ему вслед. «Ратх — предатель? Не может этого быть… Никогда не поверю!». Она отошла от окна и заходила по комнате. «Нет, нет, не он… Но кто же тогда? Ведь ни одна живая душа, кроме своих, проверенных людей, не знала о распространении прокламаций. Что же делать?»
Успокоившись немного, она все же решила навестить Ратха и поговорить с ним.
Тамара захлопнула дверь дома, сунула ключ в карман и заспешила через железнодорожные пути к вокзалу. Пройдя по перрону, вышла на площадь и направивлась в сторону туркменского аула.
Вскоре она уже шагала по тесной улочке, сдавленной с двух сторон глинобитными дувалами и стенами кибиток. Во дворах виднелись оголенные урюковые деревья и кряжистые тутовники. Блеяли овцы или козы. Тамара шла, не выпуская из поля зрения купол мечети. Рядом с ней должно быть подворье Каюмовых. Ратх говорил ей, где они живут. И о приметах сказал: большие деревянные ворота, и на калитке синий почтовый ящик. По этим приметам и отыскала девушка двор аульного арчина. Тамара осмотрелась: нет ли кого поблизости, кто бы мог позвать Ратха? Но переулок был пуст. Оставалось единственное: постучать в калитку. Так она и сделала. Тотчас во дворе залаяла собака, затем послышались голоса. Старшая жена Каюм-сердара приоткрыла калитку, при виде русской барышни тотчас отступила назад.
— Кому тибэ, урус?
— Ратха мне, бабушка.
— Вий! — удивленно вскрикнула старуха и удалилась.
И опять до Красовской донеслись женские голоса. По их интонации она догадалась, что ее, наверняка, осуждают. Так оно и было. Нартач-ханым, знавшая, что младшенький Ратх знается с гимназистами, дала волю своему красноречию. «Виданное ли дело, — говорила она своим собеседницам. — Появилась без стыда, без совести, с открытым лицом и потребовала нашего сына! Ох, горе, горе мне! Сначала татарку в дом взяли, а теперь русская сама в дом лезет!»
Сыну о приходе русской барышни сообщить она не успела. Ратх догадался, что пришли к нему. Он вышел к Тамаре улыбающийся и в то же время смущенный упреками женщин.
— Не обращай на них внимания, — успокоил девушку, — Здравствуй… Не думал, что это ты…
— Ратх, мне с тобой надо поговорить. Давай отойдем подальше, чтобы никто не слышал.
— С тобой хоть куда, Тамарочка.
— Ратх, нас предали. Стабровские, Хачиянц и Егоров арестованы.
Произнеся эти роковые слова, она заглянула парню в глаза, надеясь увидеть в них смятение, страх и еще что-нибудь такое, чем бы выдал себя Ратх. Но глаза его лишь удивленно расширились, и он неуверенно спросил:
— Кто предал?
— В деле участвовали верные, проверенные люди, — отозвалась с тяжким вздохом девушка. — Все свои. Подозрение пало на тебя.
Выговорив эти горькие слова, Тамара опустила голову, совершенно уверенная в том, что предал не Ратх. А он как-то странно ойкнул, словно сраженный пулей, потом растянул губы в брезгливой улыбке и глухо спросил:
— Ты долго думала?
— Ратх, пойми меня. Все до единого были наши. Ратх, может быть ты нечаянно сказал что-нибудь лишнее своему старшему брату или Аману?
— Нет, Тома джан, — зло и слишком четко выговорил он, словно за этой короткой фразой должен был последовать удар.
Сердце у Тамары похолодело. Невольно она отступила от него. А он еще четче произнес;
— Значит, Ратх — предатель! Значит, все хорошие, а один Ратх — последний человек?
— Не горячись, Ратх, — испуганно попросила Тамара. — И не думай, что мне легче твоего.
Тамара замолкла, потому что судороги в горле сковали ее голос и дыхание. Ратх тоже молчал. Наконец он встрепенулся и гордо произнес:
— Запомни, Ратх никого никогда не предавал и не предаст. Но тебя я презираю… поняла? Презираю! — еще злее выпалил он, повернулся и зашагал к дому.
* * *Поезд через Асхабад проходил вечером: время самое удобное. Нестеров сел в общий вагон. В Кизыл-Ар-ват приехал перед рассветом. Темень — хоть глаз коли. Только на станции два тусклых фонаря. Да через дорогу, возле железнодорожных мастерских фонарь. Обошел паровоз спереди, зашагал через пути к мастерским. Пройдя вдоль длинной кирпичной стены, вышел на узкую улочку и вскоре отыскал барак, в котором жил Батраков.
Это был барак времен Скобелева. В годы присоединения Туркмении к России в нем квартировали штабные офицеры и медперсонал военного госпиталя. Госпиталь ныне размещался в расположении войск гарнизона. Старое здание госпиталя, рухнувшее наполовину в последнее землетрясение, было восстановлено рабочими железнодорожных мастерских, и в нем размещался приемный покой. Попросту его называли «рабочей больницей». Заведывала ею жена Батракова, Надежда Сергеевна. Лечила простуду, делала прививки против заразных болезней. И лишь в особо исключительных случаях, когда требовалось вмешательство опытного врача, она вызывала из госпиталя военного фельдшера Красовского. «Рабочая больница» была создана на благотворительные средства. Обо всем этом Нестеров знал по первому своему приезду в Кизыл-Арват еще три года назад.
